Кулинарная книга - Ринат Валиуллин

— Это гитара, давно хотел научиться играть.

— Сначала фотоаппарат, потом клавиши, теперь вот гитара — все это нереализованные в детстве творческие порывы, которые мужчина пытается осуществить на скорую руку. Они же, как и все, требуют времени, внимания. Ты все еще считаешь, что и гитару, и женщину можно приручить за несколько дней?

— Нет, на тебя ушли годы. Потерпи еще чуть-чуть и счастье нам обеспечено.

— Я столько не вынесу.

— Я тебе помогу, если его будет много.

— Чем ты мне сможешь помочь? Своей музыкой?

— Меня тянет к искусству.

— Да не к искусству, а к искусственному. Игрушек тебе не хватило в детстве, — громко разливался ее журчащий голос по коридору.

— К сожалению, классики уже вычерпали всю возможную гармонию из семи нот. Какой металл после Баха, какая психоделика после Моцарта, какой панк-рок после Грига? Сплошные ремиксы. В этом отношении писателям повезло больше, так как язык постоянно изворачивается, плюется, формируется, переводит, облизывает, сосет, цепляет, меняется, как климат, устанавливая погоду или дома, или на службе… или непогоду, — споткнувшись о паузу, задумчиво произнес я и добавил:

— В отличие от музыки, которую можно просто слушать, язык заставляет нас общаться, всех до единого. И чем больше ты знаешь языков, тем легче найти собеседника.

— Разве важно, на каком языке мы будем общаться, на английском, на китайском, на языке любви, секса. Посредством подарков, жестов или битой посуды… На языке взглядов, ласки, грубости… Главное, чтобы для нас обоих этот язык был родным.

— После твоего, для меня, все языки иностранные.

— Вот и напиши об этом.

— Ты предлагаешь мне литературой заняться? Я думал когда-нибудь стать писателем, — начал собирать косточки с пола.

— Нет, тебе не надо, просто рассуждаю. Чем больше хочешь стать кем-то, тем труднее оставаться собой, — отвечала мне жена уже из глубины спальни.

— А что, написать о себе роман или повесть.

— Думаешь, это будет кому-то интересно, кроме меня?

— Я согласен писать для тебя.

— Это разрушит мои мечты.

— Какие мечты?

— Оставаться неписаной красотой. Если серьезно, то многое из того, что мы создаем, уже есть, а то, что пытаемся разрушить, — не существует вовсе.

— Ну, а как же смысл жизни? Если он существует.

— Смысл есть только в том, что завтра нас может не быть.

— Вот и я говорю, что надо как следует наследить, раз уж ты здесь, — нашел я под столом еще одну косточку. — Откуда так краской несет? — выкинул косточки в мусор и направился в прихожую, где оставил пакет с продуктами.

— Новый лак испытываю, нравится? — Фортуна вышла из комнаты и протянула мне свою тонкую, но сильную ладонь, выпустив из нее шипы длинных пальцев с красными клавишами ногтей.

— Вот видишь, и тебя тоже к искусству тянет. Женщинам не хватает красок в жизни. Если они не находят художника, который будет их всю жизнь рисовать, то они начинают рисоваться сами, — поцеловал я ее руку со средневековым изяществом.

— Вы так любезны, — томно засияла она.

— Но запах меня угнетает, — вложил я ей в руку пакет с продуктами.

— Откуда это повелось, приносить даме вместо цветов продукты? — приняла она мои дары.

— Из магазина. А ты чего такая холодная сегодня? — взял я ее за руку.

— Я хотела сегодня приготовить рыбу, открыла морозилку, и вдруг мне показалось, что я и есть та самая рыба, одинокая и холодная. Представляешь, как я достаю сама себя.

— А потом достаешь меня. В этом ты мастер.

— Ты ничего не понял. Любви мне недостает, — забрала Фортуна свою ладонь и направилась на кухню. Я пошел вслед за ней.

— Любви никогда недостает, как бы она уже ни достала. Я имею в виду, почему ты ко мне такая холодная? — пытался найти ее глаза, которые бегали от меня по полкам, раскладывая продукты.

Наконец пакет был исчерпан, она бросила его, обессилевшего, на стул, но он настолько обессилел, что не удержался и слетел вниз, тихо и без последствий, как иная пропащая душа. Судьба его предрешена, через несколько дней мы вновь придадим ему форму, наполнив мусором, и выбросим.

— Счастья какого-то не хватает, то ли тебя мало, то ли меня слишком много, не могу понять. Настроение мрачное, даже от погоды не зависит, — остановила она бесконечный бег своих зрачков, глядя на меня.

— Даже когда солнце? — Я взял с подоконника старую газету, чтобы завернуть туда свои глаза.

— Прежде нужно, чтобы меня любили, а потом уже солнце и прочие светила, — бросилась она в окно всем своим видом, будто собиралась исчезнуть как вид.

— А моей любви тебе недостаточно?

— Да где она? Меня не покидает ощущение, что ты никого не способен любить как следует.

— А как следует?

— Хотя бы как я тебя.

— Давай чаю выпьем… И все пройдет, — скомкал газету и отправил вслед за косточками.

— Думаешь, обычная летняя депрессия? — поставила она на огонь чайник и открыла буфет, чтобы достать чашки.

— Конечно, у меня тоже такое бывает, только по ночам. Лежу рядом с тобой и думаю: зачем живу, зачем лежу, потом обниму тебя, возьму в руки грудь или бедро, и сразу легче становится. Не зря.

— Я понимаю, что женщинам никогда не будет хватать мужчин и наоборот. Даже если у них все схвачено. Может, поэтому у меня возникает такое впечатление, что ты не со мной, со мной только твое тело, знакомое, но уже бесстрастное, вялое и ленивое. Мне все время приходится тебя тормошить на подвиги, — Фортуна вытащила из буфета, помимо чашек, вазу с конфетами и печеньем.

— Женщине мало подвигов, ей нужны преступления.

— Вот именно, а если нет ни тех, ни других?

— Тогда вся надежда на любовь.

— Возможно, любовь и делает людей ограниченными. Сначала они начинают себя ограничивать в друзьях, в общении, во внешнем мире, потом в самом себе. В конце концов — даже в сексе.

— Но ведь оргазмировать все время невозможно. И это может надоесть, — чувствовал я, как кот под столом играется с моей ногой. — И это может войти в привычку.

— Я бы хотела иметь такую.

— Скорее всего, она уже у нас есть. Мы знаем, где скрипнет кровать, как, когда и с кем. Ты знаешь всю мою подноготную, — посмотрел я на свои ногти и заметил под одним какую-то грязь.

— А мне все чаще кажется, что я совсем тебя не знаю, — насыпала заварки и залила она маленький чайник кипятком.

— Нет, это я себя не знаю, а ты меня знаешь прекрасно, я же как на ладони, — попытался я вытащить грязь другим ногтем.

— Никто не знает тебя настолько, насколько ты сам себя не знаешь. Чем больше я с тобой живу, тем больше мне кажется, что я одинокая лесбиянка, — села за стол Фортуна.

Гриль

Я снова зашел на кухню, на столе лежала пачка с печеньем, взял, понюхал, сладкий запах ванилина разбил мне нос: «Ну и дрянь, как это можно есть?» — достал я одну и откусил. Включил телик, на экране бились двое. Один в позе миссионера выравнивал лицо того, что был под ним. Оба устали, судья наклонился, потом встал на колено, чтобы лучше разглядеть степень трудоспособности лежащего снизу. Было видно, что рефери бокс заводит, где-то рядом уже маячил оргазм. «Мясо, так мясо», — достал я из холодильника кусок говядины. Налил на сковороду масла и кинул туда филе. Оно пыталось сопротивляться и фыркало, словно женщина, брошенная на койку нелюбимым, но сильным.

Закончился пятый раунд, пошла реклама, и я променял двух в трусах на одного в черном фраке за роялем. Он был похож на дрессировщика, который дразнил незнакомого хищника: то совал ему руки в пасть и бился головой от боли, то успевал отдернуть, но лицо его выражало страдания ничуть не меньше, чем у тех боксеров. Он играл Рахманинова, мясо шкворчало, однако не попадало в такт музыке, я убавил огонь и прикрыл сковородку крышкой. В дверь позвонили. Это была жена, она вошла спокойная и рассудительная: «Привет».

— Привет, — принял я у нее пакет с чем-то. — Как дела? — помог ей снять пальто.

— Все хорошо, устала, как у тебя?

— Извините, номерков больше нету, но я вас запомню! Вас трудно не запомнить, — поцеловал Фортуну в шею. — Пахнешь хорошо, мужчиной, — оторвал я лицо от ее груди.

— Ты начал замечать, чем я пахну, — соскоблила с себя туфли Фортуна и подошла к зеркалу.

— С кем ты была, признавайся? Я не шучу, — повесил я пальто и встал между ней и ее отражением.

— Ну, хватит, Отелло, — положила она свои руки мне на шею и обняла. — Я страшно голодна.

— Тогда сразу в спальню? — Я тоже почувствовал голод.

— В смысле я хочу есть, запах жареного мяса разбил мне сердце во второй раз, — прошла она в ванную.

— А когда был первый?

Шум бегущей воды унес мой вопрос.

— Что за блюдо ты приготовил? — выключила воду.