Партия Ленского (СИ) - Киршин Владимир Александрович

Один из вечеров удался необыкновенно. Узким кругом, под абажуром, пили чай: Светланка, Вера, Лев и Андрей - на первом месте, конечно, девятилетняя егоза Светланка. Вдохновлённая присутствием публики маленькая артистка копировала больших - нисколько не похоже, но уморительно смешно.

Вера Ивановна с материнскими, колыбельными интонациями читала Лермонтова:

Гляжу в окно: уж гаснет небосклон,

Прощальный луч на вышине колонн,

На куполах, на трубах и крестах

Блестит, горит в обманутых очах;

И мрачных туч огнистые края

Рисуются на небе как змея,

И ветерок, по саду пробежав,

Волнует стебли омоченных трав...

Лев Витальевич, подстукивая себе цыганским бубном и тараща глаза на дочь, пел кабацким баритоном:

...То не лёд трещит,не комар пищит -

Это кум до кумы судака тащит.

Ох, ох, ох, ох...

Светланка визжала от восторга, когда папа приставал к маме, гудел:

Ну, поцелуууй...

Ну, поцелуууй...

- Да, а что? - смеялся Андрюша, смущая Светланку видом железных зубов. - У нас в деревне вот так кумовство и водят! В прощёный день кум целует куму, при всех, имеет право. Пир, кум с подарками. А кума брагу ставит, ждёт. Кумовство у нас - игра в любовь у старших.

- Как?

- Ну, взрослая любовь, она без этой, без итьбы.

- Удмурты тоже целуются? - лукаво удивился Собини.

Вопрос заинтересовал всех, особенно Светланку.

- Да, - понизив голос, сообщил Андрюша. - С языком.

Сообщенье отозвалось по-разному: Лев оглушительно захохотал, Светланка кинулась к матери за уточнениями, а Нина Ивановна этнографически озаботилась:

- Удмуртский язык, Андрей, вы его хорошо знаете?

- Йожытак валасько, - ответил гость. И перевёл: - Немного понимаю. Наша деревня называется Русские Кватчи, удмурты наши соседи, как они целуются, я не видел, но разговор понимаю - если медленно. Выль нуналлы шумпотыса.

Светланка покатилась со смеху.

- Как? Как? А это что значит?

Ей загорелось выучить и позабавить одноклассников.

- Радуйся новому дню. Выль нуналлы шумпотыса.

Девочка, замерев, шевелила губами.

Андрей ещё подбросил:

- А на Сюгинской стройке у нас всё татары: татар ирлере ташкада казак кага - татарин и в камень гвоздь вобьёт.

Татарский камень не заинтересовал Светланку. Она затараторила по-немецки:

Хойте ист дас Вассе варм,

Хойте канс нихт шадн.

Шнель гинунде ан ден Зи!

Хойте гин вир бадн.

- Ви бадн, - поправила мать. - Ви бадн.

- А украиньскою мовою буде: Розумна Парася на усёго здалася, - подмигнул девочке гость.

- Это про тебя, - пояснила мать.

- А что он сказал? Ну, что он сказал?

- Не он, а - Андрей. Он сказал: детям пора спать.

- А сама сказала он сказал!

- Ты уже капризничаешь. Пойдём.

Ноша

- юлле,

Юлле

целен

вир!

Оглушительно, в лад, скандировали немцы.

Андрюша, полыхнув лицом, уронил руку к голенищу - за ножом. Но немцы, расхохотались, кончив представление, и Егоров попридержал руку, пока.

Тут же на столе появилось пиво, стеклянная посуда, вилки, хлеб с колбасой. Боши гомонят, наливают, пьют. И Контин с ними.

Андрюша пить отказался наотрез. К еде не притронулся. Табак курил свой. Сидел сычом, злился: компания веселилась вместе с Тинкой, ей было хорошо без него, он был ей не нужен. Вчера был ой как нужен, а сегодня и не глядит.

Чем не измена? Она не со мной!

Не может понять Андрюша, не согласен он - как это?! Вчерашний ангел исчез, и теперь на его месте, под самым боком, сидит чужой человек, бесчувственный, враждебный.

Душа моя Контин! Что с тобой? Ты где? Услышь меня!

Что происходит, когда исчезает твой ангел? Остаётся пустота, приямок для супостата. А у супостата служба такая: обязан зачистить душу твою от божественных примет, выжечь её адским пламенем.

Андрюша-солнышко горел в аду. На чужих стенах, качались вражеские тени от вычурной нерусской лампы. А тут ещё они запели!

Два немецких запевалы, Бадн и Эльзассер, завели строевой германский марш:

Айн Хе-ле унд айн Ба-ацн,

Ди вааарен байде майн.

Я, майн!

Остальные, осклабившись, дирижировали вилками.

Дер Хе-ле вад цу Ва-аса,

Дер Ба-ацн вад цу Вайн!

Пе-ру-ра -

И все вместе, припев:

Хааай-ди-хай-до, хайда,

Хааай ди-хай-до, хайда,

Хайди,

Хайдо,

Хайда.

И снова.

И дальше.

Мерно, в такт, да с подкриком, да с подсвистом, да с разговорцем между строк. Андрюша слышал эту песню, сидя в окопе, - её пели немцы на той стороне, именно так:

Хааай-ди-хай-до, хайда,

Хааай ди-хай-до, хайда...

Только теперь она звучала лучше, она звучала ужасно хорошо - с подпевками-подрисовками. Как может вражеская песня звучать хорошо?! Это же ужасно.

Хайди.

Хайдо.

Хайда.

Длинная песня, заведённая, как часы, оборот за оборотом, - всю душу русскую вымотала.

А потом явился Вильхельм, император ихний. И мир сошёл с ума.

Хайда! Пропала Германия. Шабаш в Донтриере, казалось, никогда не кончится. Заполночь немцы, как сдурели, давай представлять пародию на Вильхельма Второго, своего императора, на глазах у русского унтера, и француженка с ними. То один, то другой, они выскакивали из-за стола и маршировали на месте, выпучив глаза, с поворотами и отданием воинской чести - кому? - гордой статуе, влезшей на посылочный ящик. Надо её нарядить! Притащили штальхельм старого образца, с медным шишаком и германским одноглавым орлом, нахлобучили на голову Континке. Газеты клок сложили в гармошку и пристроили ей под носом, наподобие усов, как у Вилли. Поставили Континку на посылочный ящик, и она, дура, губы дудочкой, прижала усы к своему глупому носу, задрала его кверху и запищала: "Айне майне гроссе Криг!" - это стоило ей жизни.

Вильхельм - штальхельм. Строевым шагом к ней подошёл русский унтер-офицер и, вместо отдания воинской чести, ударил её ножом точно в сердце.

Ленский

Когда Нина Ивановна вернулась в столовую, мужчины уже пили мадеру.

- Голубушка, - воскликнул навстречу муж, - давай Полтину!

- Какую тебе полтину? Пятака хватит.

Однако села рядом, и они запели на четыре четверти:

С копейкой и с полтиной

Расстанусь я легко:

Копеечку -- на воду,

Полтину -- на вино!