Партия Ленского (СИ) - Киршин Владимир Александрович

Павлуша, восторженный комсомолец, не заинтересовал маэстро. Второй, Андрей, был намного старше, крупнее и серьёзнее. Монументальнее. Собини мельком глянул на Веру, женщину-скульптора.

- Как восхитительно изменчив мир, - благодушествовал Лев Витальевич. - Женщины ваяют скульптуры, летают на аэропланах...

- Вас это огорчает? - высокомерно спросила Вера Игнатьевна.

- Да нет же, я восхищён.

Опять она не в духе. Вера Игнатьевна, двоюродная сестра Нины Ивановны, тяжело переживала гонения судьбы: травлю мужа-биолога, болезнь сына. Успехи племянницы вот тоже ранят сердце: Светочка Собини цвела здоровьем и талантами, в свои беспечные девять лет она мило болтала по-немецки, по-французски, читала стихи, рисовала, пела и, что уже совсем невыносимо, танцевала. А сын Веры Игнатьевны хромал, и только.

Вера Игнатьевна выдохнула горесть и возвысила взор.

- Молодые женщины все физкультурны, - заговорила она о высоком. - Улицы заполнены сильными, уверенными молодыми людьми. Порой не узнаю города моей молодости. Не видно хрупких аристократок, пугливых крестьянок в платках. Свежесть, сила и гордая осанка - новый канон красоты. Сила, в первую очередь.

- Пройдя войну, люди научились ценить здоровье, - подхватил Лев Витальевич. - Мне пятьдесят семь, а я чувствую себя на тридцать! Сколько вам лет? - он обратился к гостю постарше.

- Тридцать пять, - ответил Андрей учтиво, но так медленно, как будто ему было пятьдесят семь.

Настала пауза. Широкогрудый, прямой, с правильными чертами лица, гость был каноничен - по силе, осанке и... Что там ещё - свежесть? Гм. Скажем так: Андрей был необычен для этого дома, и в этом значении свеж.

- Война... - понимающе покачал красивой головой Собини. И продолжил оживлённо: - А ведь я был на германском фронте, да. В пятнадцатом году был призван, в звании поручика объездил все прифронтовые дивизии с концертами. Пел перед солдатами арии из опер, романсы... Слушали, ещё как слушали! Солдатики - особая публика... Малороссия, Белороссия, Крым...

- Поволжье...

- Поволжье.

- Союзные страны...

- Париж, Лондон, да. Хорошо принимали.

- Лео за одно турне собрал на нужды войны больше двухсот тысяч золотых рублей, - сообщила молодёжи Нина Ивановна.

- Голубушка, умоляю тебя, - рассмеялся знаменитый тенор.

- Да, он имеет грамоту от Комитета Мраморного Дворца.

- Ты её еще не сожгла?! - всполошился Собини.

- Молодёжь должна знать: нашего папу ценил великий князь Константин Константинович, святой был человек!

- Нина Ивановна, я прошу вас остановиться, - жёстко приказал Лев Витальевич. И вздохнул: - Да, в ту упадочную эпоху благотворительность была в обычае.

- Но почему - упадочную?

- Да потому что собранные деньги были пущены на псалтыри!

- Но ведь не только! Не только!

- Тринадцать ящиков псалтырей! Тогда как русская армия нуждалась в тёплой одежде! И всё роздали лейб-гвардейцам, этим самодовольным попугаям, которые воевать-то... Ладно. Кончим об этом.

Вера Игнатьевна, сухо поблагодарив, поднялась из-за стола. Хозяева вышли её проводить.

Когда дверь закрылась, Собини сделал выговор супруге: "Молодым людям, может быть, неприятно слушать былины о великих князьях. И новый гость этот - Андрей - ты его знаешь?". Про второго хозяин не спросил, Павлуша был для Льва Витальевича прозрачен.

- Где вы учитесь, сударь? - обратился хозяин к Андрею.

- В МХТИ, на краткосрочных курсах, - отвечал тот.

- Он председатель колхоза! - по-детски выкрикнул Павлуша.

- О, - поднял брови Лев Витальевич. - Какой губернии?

- Удмуртской автономной области. Уже не председатель.

- Ижевск! Никогда там не был.

- Я уже не председатель, - повторил Андрей. - Мы строим завод дубильных экстрактов на станции Сюгинской. Направлен в Москву для изучения технологии.

- Повсеместное созидание, - кивал своим мыслям Собини. - А вы в нашем театре были?

Ноша

...Она явилась из пекла сновидений, не могла не явиться: в таком скоплении молодых, здоровых мужчин, так долго лишенных ласки, витали сонмища воображаемых красавиц - без имён, без адресов, без лиц, но с грудями и ягодицами зело богатыми и достоверными.

Контин явилась одна. Говорили, что её уже видели в лагере раньше. Говорили, что она здесь главная: Жака-Блондина, коменданта лагеря, полковника, по ночам выгуливает на собачьем поводке. Много чего говорили, но никто не видел. И вот однажды братцы оторопели: женский голос в казарме! Воскресный день, солдатня регочет, матерится привычно, бренчит, гундит, и вдруг... Женский голос в казарме, будто тихая музыка. Солдатский гомон укладывается на пол ковром, и райский женский голос произносит в тишине незнакомую музыкальную фразу, как будто с вопросом:

- Ля сигарет, лиз алимет, дю шоколя?

Ребята тянут шеи разглядеть - кто там? Голос ближе, ближе:

- Ля сигарет, лиз алимет, дю шоколя?

Подходит: маленького роста взрослая женщина, в тонкой рубашке цвета топленого молока и вишнёвой юбке, руки коромыслом - только в руках не вёдра, а широкий плетёный ящик на ленте, - да она коробейница! Лопочет по-своему, кажет товар и зубы - два ряда белых ровных зубов и семь рядов коробок с товаром. Коробки с папиросами и леденцами в плетеном ящике, розовые губы в улыбке, и глаза - синие! Весёлые, вольные глаза, не знающие ни стыда, ни страха. Идёт одна, как пароход "Маланья", идёт, раздвигая солдат, как воду.

"Моя!" - сказал сам себе Андрюша неожиданную глупость, само как-то выскочило, и все ребята в роте, увидев, ахнули: "моя" - уж так был задуман весь внешний вид коробейницы, её прическа в завитках, разноцветная одёжа среди военной хаки, и улыбка, и розовые полные губы, и сама женщина так была задумана, чтобы возбуждать желание, и ещё удивление: как она, такая, решилась с ю д а?

А её это ничуть не беспокоило. Какая - такая? Куда - сюда? Обыкновенная: живу я тут.

"Хорошая страна" - перемигиваются братцы, лезут в карман за деньгами, протискиваются к очаровательной торговке, протягивают медяки, принимают фунтики, пожирая глазами женское лицо, пятятся. Вот один, Сёма Фомин, даже покупку забыл...

Ленский

С Павлушей Андрей познакомился в читальном зале, попросил его постеречь книги, пока ходил курить. Потом как-то вышли вместе, пока шли до общежития Павлуша рассказал всю свою нехитрую жизнь. Идти по тёмной улице рядом с взрослым другом Павлуше было спокойнее; Андрею нужен был проводник по Москве; Павлуша за три года учёбы столицу узнал ровно на столько, чтобы можно было хвастаться, - по этим мотивам они подружились.

О певце Лео Собини в московских вузах ходили легенды. Студенты, которых Лев Витальевич подкармливал и водил в Большой театр, презирали буржуазную благотворительность и с восторгом убеждались, что звезда европейской оперы разделяет их воззрения и помогает им без высоких слов. Великий тенор не чинился, его жена Нина Ивановна созидала салон нового типа - без сословий, оба они бредили преемственностью поколений, - по этим и ещё ряду других причин, по каким любят молодость, в их огромной квартире в Камергерском переулке двери не закрывались: безвестные таланты сменяли знаменитых артистов, и наоборот. В гостевых комнатах то и дело останавливался приезжий люд, в нём Лев Витальевич видел большую ярмарку, и не простую, а -театральную, то есть, очищенную от хамства и наполненную обожаемым искусством. Сюда приносили ноты, альбомы репродукций, образцы новых ярких тканей для новых, советских людей, и всё это обсуждалось с ним и без него. Штаб. Андрюше повезло поселиться здесь на некоторое время.

Собини дал им две контрамарки на какой-то балет, Павлуше понравилось, Андрей ничего не понял, тогда Лев Витальевич позвонил какому-то Всеволоду Эмильевичу - так они попали в ГосТиМ, на Клопа. Тут Егоров хохотал, как в детстве. "Живая карикатура" - довольно точно отозвался он на вопрос Льва Витальевича о впечатлении. Собини пустился пояснять поэзию и драматургию пьесы, декорации и костюмы, а когда добрался до биомеханики Мейерхольда, заметил, что слушатель... уснул. Прошлой ночью Егоров работал на Ярославском вокзале: протапливал вагоны перед посадкой поездной бригады. Так он впервые заночевал у Собини.