Движущаяся скульптура - Ярослав Астахов

Догадка была верна. И, однако – она была верна лишь отчасти.

Фон Гольдбаху показалось, будто нечто блестящее промелькнуло в щели ближайшего бруска.

Померещилось? Нет! Что-то действительно было там, что-то проблеснуло в слабом луче притушенной реостатом экспозиционной лампы.

Как взблескивает лезвие выкидного ножа…

А в следующее мгновенье было нельзя уже сомневаться. Предмет оказался весь покрыт пошевеливающимися лезвиями, торчащими из щелей, плывущими…

Словно бы где-то там, внутри этих деревянных болванок, складывающих скульптуру, пролегли тропы чудовищных муравьев-гигантов. И словно бы эти муравьи несли, каждый, полураскрытый нож, взваленный на черную спинку…

Лезвия скользили на равном расстоянии друг от друга. Они слегка шевелились, как растопыренные пальцы человека, вздумавшего дразнить собаку. Они беззвучно складывались и исчезали, достигнув до конца щели, чтобы явиться снова, «как чертик из табакерки» с другого ее конца.

(Мы все уже давно сидим в этой чертовой табакерке, не так ли? – вдруг высветила память фон Гольдбаха, неуместно, шутку одного из его друзей.)

И мерное движение лезвий повторяли две расходящиеся от основания скульптуры угловатые тени – одна погуще, а другая пожиже – лежащие на полу.

– И вовсе ничего страшного… Нет, вовсе ничего страшного, – вздрагивающими губами шептал борон. – И очень просто представить, как все устроено. Наверное, внутри каждого бруска идет подвижная цепь, на которой…

В местах, где перекрещивались бруски, образовывались как бы противотоки скользящих лезвий. И возникало некое пульсирующее мерцание. Как бывает, когда демонстрируется эффект интерференционной решетки, занимательный физический опыт.

И невозможно было оторвать глаз от этого мерцания, завораживающего…

И разливалось по телу оцепенение…

Может быть, такое испытывает лягушка, захваченная врасплох и скованная стеклянным взглядом змеи.

В сознании барона гудящий предмет превратился в некую сплошную Пасть. С бесчисленными рядами движущимися лезвий-зубов… Фон Гольдбаху казалось уже: здесь перед ним сама Смерть. И вот – так выглядит вблизи знаменитая Коса ее, которую она сейчас протягивает по его голову.

«Но ведь оно не способно двигаться, – проносилось в уме барона. – Оно не может причинить вред. Я просто слишком долго смотрю на это, и потому кажется, будто бы отвратительное мерцание… будто круговорот скользящих хищных зубов… ПРИБЛИЖАЕТСЯ!»

Гудящая скульптура, меж тем, именно приближалась к барону.

Ее движение поначалу было настолько медленно, что его заметить было немногим легче, чем ход минутной стрелки часов. Скульптура будто плыла над полом… Причем не обнаруживалось никакого устройства, обеспечивающего перемещение. Поэтому не удивительно было настроение барона не верить своим глазам.

Фон Гольдбах нерешительно попятился.

Движение предмета ускорилось. Теперь уже не мыслимо было сомневаться в том, что скульптура перемещается. И – направляясь при этом именно к барону, как если бы она видела его.

Фон Гольдбах развернулся и побежал. Его шаги отдались гулким эхом посреди пустых стен выставочного зала. Затем он остановился, будто бы налетев на незримое препятствие, и медленно обернулся.

Чудовищная пасть отстала от него ненамного.

По-видимому, она стремительно неслась вслед за ним, пока он бежал, а теперь замерла, как он. Глаза барона оказались вновь схвачены и прикованы интерференционной пульсацией как бы проваливающихся друг в друга потоков лезвий…

Его боковое зрение уловило контур закрытой двери.

В следующее мгновенье фон Гольдбах уже барабанил в створки, не очень хорошо понимая сам, как случилось, что он оказался около них. При этом он кричал, задыхаясь:

– Зарецкий!… Выпустите меня!… Эта ваша чертова штука ожила, взбесилась, я не понимаю, что происходит!!… Выпустите!

Ответом было молчание.

– Вы выиграли, Зарецкий, – через какое-то еще время слабо вскрикнул барон. – Откройте!

На это он услышал ответ. Причем – не долетевший через дверь, как он ждал, а прозвучавший каким-то образом здесь, посреди выставочного зала.

– Выиграл? Пока-таки еще нет…

Гудение моторов усилилось, перейдя почти в визг. Сверкания мельтешащих лезвий слились в светящиеся подрагивающие ленты. Скульптура заскользила к фон Гольдбаху, разгоняясь…

– Это убийство! – выкрикнул барон в отчаянии.

И механический голос посреди зала ответил ему:

– Совершенно верно. Это убийство.

С фон Гольдбахом произошла внезапная перемена. Он резко выпрямился, одернув на себе, для чего-то, свой дорогой костюм. И сделал шаг навстречу надвигающемуся предмету. И замер, развернув плечи… Челюсть у барона тряслась, но он не замечал этого. А с губ его слетали слова:

– Лед… проламывается. Но я не отступаю! Я не отступил ни на шаг! Я не…

Рука фон Гольдбаха вдруг судорожно метнулась к сердцу, горло издало свистящий жалобный всхлип и барон, обмякнув, повалился на пол к основанию немедленно остановившегося предмета.

Фон Гольдбах дернулся и затих.

По-видимому, это был разрыв сердца.

Гуденье смолкло. Сверкающие лезвия скульптуры замерли, сделавшись на миг подобны стальным грозящим перстам, а затем и вовсе втянулись в щели.

Предмет стал неподвижен и мертв, и напоминал теперь какой-то несусветный языческий алтарь, перед которым простерся впавший в экстаз поклонник.

Зарецкий отпустил «мышь» и принял расслабленную позу, положив руки на подлокотники. На его лице было выражение, с каким художник рассматривает холст, нанеся последний мазок.

Компьютерный монитор показывал схематическое изображение выставочного зала, поделенное на квадраты координатной сетью. В квадратиках b4 и c3 располагались пиктограммы, неподвижные теперь: лежащий человечек и каркасная пирамидка.

Зарецкий потянулся и снял с головы обруч, к которому крепились наушники и небольшой микрофон.

– Зачем ты убил его? – тихо произнесла супруга бакалавра, неслышно подошедшая сзади. Ведь он кричал, что сдается. Он же признавал, что ты выиграл. Перстень и так был твой.

– Он рассказал бы другим, что моя скульптура умеет перемещаться, – с неудовольствием покосился на благоверную мэтр. – И скоро все догадались бы, что в основание ПОДСОЗНАНИЯ встроены управляемые колесики. И не было бы уже того эффекта внезапности. А потом, возможно, сообразили бы и насчет использования воздействия низкой частоты. И я бы не заработал больше ни на одном таком споре.