Отходная молитва - Дэвид Боукер

Однако Лаверн был невысокого мнения о повседневной рутине полицейской службы. Вечные вопросы-ответы на бесконечных допросах наводили на него жуткую скуку и вызывали неизбывное презрение.

— В твое отсутствие звонил заместитель главного констебля, — сказала Линн.

— Чего он хотел?

— Он зайдет поговорить с тобой завтра утром. Ранним солнечным утром.

Лаверн в комическом ужасе закрыл лицо руками.

Линн с симпатией посмотрела на шефа.

— С тобой все в порядке, Вернон?

— Нет.

— Снова разболелась голова?

— Нет-нет. Просто вспомнил, что послезавтра Рождество. А я до сих пор не купил подарок для Донны.

— Я собираюсь завтра утром заскочить в "Маркс и Спенсер". У нее какой размер?

Лаверн отнял руки от лица.

— Ты что, в самом деле сможешь купить?..

— Конечно. Не вижу никаких проблем. Ты уже надумал что-то определенное?

Вернон недовольно скривился.

— Ей нужен новый домашний халат. Хороший.

— Так какой у нее размер?

— Э-э-э… примерно такой, как у тебя, но не такой большой.

— Не такой большой?

Лаверн застенчиво изобразил жестами воображаемый бюст супруги:

— Ты же знаешь…

Линн расхохоталась.

— Попробую сделать все, что в моих силах.

Вернон небрежно извлек из бумажника пять двадцатифунтовых купюр и передал их помощнице. Линн улыбнулась в ответ и сунула деньги в сумочку: Ее начальник обладал редким даром вызывать у окружающих благодарность за предоставляемую им возможность оказать ему услугу. Да, подумала она, несомненно удивительный дар. Три года назад, когда манчестерские полицейские расследовали убийства семерых детей и загадку пропавшего восьмого ребенка, они попросили помощи Лаверна. Линн вспомнила, как Лаверн взял ее с собой на это дело в качестве девочки на побегушках, предоставив тем самым один шанс из тысячи подняться вверх по служебной лестнице. Это была счастливая возможность понаблюдать с самого близкого расстояния за работой блестящего сыщика и научиться его следственным методам.

Проработав неделю с Лаверном, она утвердилась во мнении, что он не кто иной, как обманщик, отчаянно ленивый человек, который не проявляет никакого интереса к попыткам своих подчиненных арестовать изверга, голыми руками душившего малолетних школьников. В то время как специальная бригада сотрудников полиции круглые сутки работала над тем, чтобы не допустить дальнейших злодеяний неизвестного преступника, Лаверн с отрешенным видом сидел, незряче уставясь в пространство. А когда бывшего сексуального маньяка все-таки поймали неподалеку от начальной школы в Болтоне и привели на допрос, великий сыщик проявил себя во всем великолепии — он отказался допрашивать подозреваемого.

— Поговорите с ним сами, — произнес он незабываемую фразу. — Я пойду пропущу пивка в пабе.

Линн Сэвидж настолько оскорбил этот поступок, исполненный демонстративного пренебрежения к делу, что она тут же написала служебный рапорт-жалобу Не виллу Вуду, главному констеблю северного Йоркшира. Впрочем, она впоследствии не раз получала повод благодарить судьбу за то, что это письмо так и не было отправлено.

Тридцать шесть часов спустя, в полночь, свободная от несения службы Линн Сэвидж отправилась вместе с Лаверном на церковный двор. Пропавшую девочку обнаружили там целой и невредимой на руках Альберта Бомфорда, плотника средних лет из Литл-Ливера, предместья Болтона. У Линн Сэвидж больше никогда не возникало поводов истолковывать приступы угрюмого бездействия своего начальника как апатию. После этого она стала считать Лаверна гением интуиции и бессовестно потакала ему во всем. Он же, в свою очередь, никогда не относился к Линн свысока и не ждал, что она станет раболепно приносить ему кофе. Именно поэтому их служебные отношения оказались счастливее большинства брачных союзов.

— Фотографии не того размера, — посетовал Лаверн. — Они должны быть того же размера, что фотокарточки для паспорта, чтобы их было удобнее носить с собой. Кроме того, нам их потребуется несколько десятков. Сходи, пожалуйста, в лабораторию и распорядись.

— Уже сходила.

Лаверн состроил гримасу. Извечная предусмотрительность Линн не переставала оскорблять его.

— Тут выяснилось кое-что любопытное по поводу магнитофонной пленки, — продолжила Сэвидж. — Я говорю о записи, которую сделал сосед Анджали, — записи тех странных звуков, которые доносились из ее комнаты.

— Ты имеешь в виду вещественное доказательство "А"?

— Я имею в виду единственное вещественное доказательство, которым мы в настоящий момент располагаем.

— И что с этой пленкой такого особенного?

— В лаборатории провели экспертизу. Это не настоящие звуки.

Лаверн, вставлявший в это время слайды в диапроектор и меланхолично рассматривающий их, с тревогой посмотрел на нее:

— Что же с ними такого, инспектор?

— Ну, обычный звук движется по своеобразной дуге. Звук нарастает, достигает своего пика, а затем угасает.

— Знаю, — раздраженно прервал ее Лаверн. — Я сам когда-то играл на трубе.

— Понимаешь, звуки на этой пленке резко начинаются и обрываются, как будто они искусственного происхождения.

— И что же ты хочешь этим сказать, Линн?

— Я хочу сказать, что ужасно устала. Что я больше времени провожу в обществе трупов, чем своих собственных детей. И что это расследование вообще не имеет никакого смысла.

— До недавних пор это тебя устраивало, — пожал плечами Лаверн.

В шесть часов вечера Лаверн и Сэвидж вошли в комнату «убойного» отдела, где их коллега собрались на второе за сегодняшний день совещание. На одной из стен висела грифельная доска, где записывали известные следствию факты преступления. За исключением дат совершенных убийств доска была пуста.

Лаверн очень любил устраивать просмотры слайдов и поэтому договорился, чтобы на время нынешнего следствия в кабинете установили диапроектор и демонстрационный экран. Известие об исчезновении юного Тайрмена значительно подняло дух сыщиков, и, пока Лаверн вставлял в диапроектор слайды, его подчиненные рассаживались по местам, оживленно переговариваясь.

Лаверн любил руководить, как правило, небольшой следственной бригадой, поэтому, кроме них с Линн и двух констеблей, отвечавших за внесение в особые карточки всей информации, относящейся к расследуемому делу, сыщиков было всего шесть.

Вещественными доказательствами ведал Тони Лоулесс. В свои тридцать два года он выглядел на сорок. Тони был прирожденным полицейским, честным и преданным делу. Лаверн знал также, что он один из тех немногих сыщиков, которые никогда не обсуждают своих коллег за глаза. Напротив, Тони всегда говорил правду в лицо, а посему вряд ли мог рассчитывать на скорое повышение в чине и по-прежнему оставался в звании детектива-сержанта.