Антология современного анархизма и левого радикализма - Алексей Цветков

Зато антигерой второго «Бэтмана», человек-пингвин, — явно внутренний анархист по повадкам. Не веря даже в разрушительные возможности нынешних масс, каждый день упускающих свой шанс измениться, он рассчитывает на неуклюжих и зловещих птиц нижнего полюса.

Не умеющие летать антарктические птицы — несложная метафора электората, ведь человек-пингвин согласился баллотироваться в мэры, однако лишь для того, чтобы похоронить своего недалекого и самовлюбленного спонсора — электрического олигарха. Должность мэра в таком городе его не привлекает, он и так находится в подобной роли, играя в подземном полигоне со своими управляемыми волной, но неповоротливыми тварями. Мрачноватый гений этого террориста скрыт в сточной системе, он надеется похоронить технократию и индустриализм их же оружием, используя для тотальной технологической катастрофы привычку не умеющих летать к ежедневному подчинению невидимым волнам.

Проигрыш обоих мы оставляем на совести голливудских постановщиков, работавших за деньги и обходивших социальный заказ только в форме намеков и недомолвок. В первом случае ангел на вертолете не может вознести опасного клоуна на небо, потому что его тащит в бездну химера выбранной борьбы. «Хэппи энд» в духе коммерческого «христианства», предупреждающего нас об ответственности. Ответственность перед Богом, если верить клерикалам, совпадает с ответственностью перед господствующей системой. Означает ли это, что их «бог» санкционирует без разбору все государства, в свою очередь признающие права клерикалов на доступ к ушам и глазам миллионов граждан? Попы нужны системе для того, чтобы гасить в людях инстинкт откровения, постоянно бубня о нём.

Во второй серии развязка еще дешевле: великолепный пингвин, едва умещавшийся в человечьем теле, гибнет от действий собственной подземной антисистемы. Если моралист-постановщик не знает, как примерно наказать врага общества, его убивают им же сконструированным оружием, не очень реалистично, но в строгом соответствии с требованиями буржуазной морали. Воплощенному духу правопорядка — Бэтману — противостоят анархисты, наглядно расслоенные на эзотерику и экзотерику, поделенные на «типы», то есть на серии фильма. Бэтман — существо, которому сходит с рук нарушение закона, потому что закон нарушается в интересах системы. Бэтман и есть обобщенная персона системы, кое-что сообщающая нам о её генеалогии. Настоящий WASP, классический буржуа, стопроцентный элегантный англосакс, в распоряжении которого все новейшие достижения технократии, с благообразным лакеем и неразрешимыми проблемами в личной жизни. Трагическая и вроде бы устранимая, но так и не устраняемая необеспеченность его «аристократически» выраженного либидо — вот разгадка страсти Бэтмана к «справедливости», понимаемой в чисто полицейском смысле.

Что же касается двух анар-хистов-атибэтманов — внешнего (клоуна) и внутреннего (пингвина), то даже такой фильм доказывает нам, что для разрушения системы и торжества альтернативных принципов эти двое должны превратиться в одно лицо.

Только внешний анархист — обреченный провокатор, который рано или поздно взорвется изнутри как безвредная хлопушка под давлением скры той в нем пустоты. Признать себя таки пиротехническим устройством означает признать себя вовсе не «тем, кем является». Свести своё восстание к публичному самоудовлетворению. Отказать себе в субъектности. Тавтология — Революция — Активизм, изолированные от своих причин, превращаются в эксцентричный грим на лице покойника.

Анархист только внутренний, визионер, скрываясь в тайных водах своей невербализуемой биографии, обречен иначе: он заранее признает поражение любой экспансии за пределами этих вод, и его стихией становится анальный мрак и гибельная задумчивость. Субъект такого восстания так и не может по-настоящему родиться, ибо на него давит внешний космос враждебной «обусловленности». Откровение — Восстание — Сокровенная Практика невозможны без внешних социальных манифестаций.

Чтобы быть как-то высказанным, революционное откровение прибегает к тавтологии, восстание формулируется в терминах революции, а сокровенная практика выражается в актуальном активизме.

На сегодняшний день анархисты используют для оправдания своей практики три основных сценария, варьируя и оснащая их деталями в зависимости от региона, аудитории и местных настроений. Три этих сценария отвечают трем основным мировоззренческим сюжетам, к которым могут быть сведены сегодня человеческие представления о реальности.

Первый мировоззренческий сюжет практически отождествляет человека с Демиургом реальности; история в этом сюжете есть возможность устранения недоразумений между человеком как представителем творящего принципа и самим этим принципом.

Второй сюжет предполагает драматическое противоречие между миром принципов и миром их реализации. Остается вечно выяснять опытным путем, разрешимо ли это противоречие, однако оно никогда не устранимо бесповоротно. Противоречие вновь и вновь стремится к возвращению.

Третий сюжет исходит из отсутствия у человека каких бы то ни было эксклюзивных прав на реальность, а значит, любой бунт против такой «смыслооставленности» имеет исключительно внутреннее значение, является самодостаточным произволом.

Прежде чем открыть рот в чьем-то присутствии, анархист хотя бы в общих чертах пробует уяснить для себя мировоззренческий сюжет своего собеседника и уже после этого иносказательно поясняет свою практику в ландшафте выбранного сюжета и при помощи одного из соответствующих сюжетам сценариев.

Первый сценарий предполагает необходимость и возможность ли-бертарного прорыва на территории самых обеспеченных, индустриально и информационно развитых стран, то есть революцию на исторической родине транснациональных корпораций. В подтверждение такой вероятности приводится антиглобалистский всплеск, возрождение внепарламентских антибуржуазных движений вплоть до новых «Красных бригад», рост левых симпатий даже в «дезинфицированном» сознании среднего класса. Согласно этому плану, практика состоит в том, чтобы поддерживать любой — профсоюзный, феминистский, экологический и т.д. — протест, углублять всякое сопротивление, придавая локальному недовольству глобальный смысл, требовать до тех пор, пока система не будет дезорганизована требующим фронтом и не начнет разрушаться изнутри. Недостаточная активность населения для реализации такого сценария объясняется левыми «патологизацией толп», осуществляемой с помощью масс-медиа и масс-культуры, и потому столько внимания уделяется росту и распространению альтернативного стиля жизни — поведения — сознания, призванных в перспективе конкурировать с телевизионным облучением и вывести из пассивности достаточное для прорыва число людей. Для мобилизации людей ради этого сценария применяются варианты ориентирующих утопий.

Например, революция даст возможность перераспределить корпоративные средства, что приведет к невиданному росту повсеместной автоматизации, а следовательно, сделает любую работу отныне и вовеки необязательной. Каждый житель земли по праву рождения будет получать необходимое для жизни пособие и сам станет распоряжаться своим временем и энергией. Труд после революции станет исключительно добровольным. Большинство людей в первом же послереволюционном поколении станет тратить себя на творчество и свободную от системного заказа интеллектуальную деятельность. Современные технологии вполне позволяют достигнуть такого результата в самом ближайшем будущем, однако это будущее не наступает, потому что оно не сулит сверхприбылей корпорациям, упраздняет подавляющие и подавляемые классы и ставит государственную власть перед проблемой ничем не занятых праздных толп. Следовательно, революция должна упразднить корпорации, отменить эксплуатацию и растворить государства при помощи повсеместной самоорганизации людей, объединенных либер-тарными настроениями.

Такой наиболее оптимистический сценарий находит приверженцев скорее в странах «золотого миллиарда», среди людей среднего класса, студентов гуманитарных институтов и склонных к личной самостоятельности высоко оплачиваемых профессионалов, ежегодно собирающихся под антиглобалистскими лозунгами в бразильском Порту-Алегри. Из включенных в антологию авторов первого сценария придерживаются Горц, Хоум, Соланс, Ванегейм, Эби Хофман и Джери Рубин.

Второй сценарий более драматичен и находит аудиторию скорее в странах третьего мира, а так же в группах, традиционно склонных к общинности, коллективному энтузиазму, здоровому аскетизму и соблюдению неписаных норм народной морали.