Книга о Небе - Кодзиро Сэридзава

Тому, кто склонен все раскладывать по полочкам, очень трудно понять, что такое Божий мир. Этот загадочный мир при всей своей огромности удивительно гармоничен.

Чтобы ощутить его, необходима особая тонкость восприятия, помогающая уловить мельчайшие движения природы, такого рода чуткость, о которой говорится в стихотворении поэта эпохи Хэйан Фудзивары Тосиюки:

Взор бессилен ещеУловить те приметы, что скажут:«Осень пришла».Но однажды, услышав шум ветра,Вздрогнешь вдруг: «Неужели?..»

Может быть, мы так устроены, что, соприкасаясь с выдающимся человеком или его творением, начинаем чувствовать, будто какая-то неведомая сила влечет нас к добру? Книга Кодзиро Сэридзавы способна вселить в нас самые светлые надежды.

Какое произведение писателя ни возьми, все они написаны простым, понятным языком. Это говорит о том, что, работая над ними, Сэридзава не только пытается удовлетворить жажду творчества — все им написанное есть проявление его любви к читателям, о счастье которых он печется.

Мне хотелось бы, чтобы все, кто почему-либо разочаровался в жизни, обязательно прочли его роман «Человеческая судьба». А тем, кто ищет опоры или руководства, советую смиренно прочесть «Книгу о Боге», «Книгу о Человеке» и «Книгу о Небе». Это вселит в них стойкость, надежду, радость и поможет жить.

Потому что книги писателя по имени Кодзиро Сэридзава созданы его любовью, его чистым сердцем, это его подарок всем нам. Они освобождают нас от страха смерти, вселяют мужество и надежду, увлекая к далекому будущему, преодолевшему смерть.

Кодзиро Сэридзава, этот Иоанн Света, поднявшийся в небо по лестнице радости, и теперь, наверное, совершенствует свой дух.

КНИГА О НЕБЕ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Сон Великой Природы

Глава первая

1991 год, начало февраля. Да, кажется, это было утром седьмого февраля. Я только что проводил до ворот человека из издательства, с чувством облегчения передав ему рукопись «Человеческой судьбы», работа над которой заняла около года.

В тот день погода была необыкновенно ясной, и когда я взглянул на небо. Солнце вдруг с улыбкой кивнуло и заговорило со мной:

— Вот и хорошо. Теперь-то наконец ты сможешь написать о Небе!

— Что, что вы сказали? Написать о Небе? — удивленно воскликнул я.

— Ну да, напишешь о Небе.

— Но я ничего не знаю о Небе…

— Вот именно поэтому и напишешь. В этом нет ничего удивительного. Разве до сих пор ты не учился всему на свете благодаря тому, что писал об этом?

— Вы изволите говорить, что я учился благодаря тому, что писал о предмете изучения, но я всего лишь пытался посредством своих литературных упражнений осознать то, что было у меня в душе… Но Небо… В моем уме нет даже представления о такой вещи, поэтому я и не знаю, как приступить к этому.

— Ну что ж, если тебе трудно писать о Небе, тогда… А как ты смотришь на то, чтобы написать о Сне Великой Природы?

— Сон Великой Природа… Великой Природой вы называете единосущего Бога.

— Что же тебя смущает, Кодзиро? Вон в саду кто-то выставил шезлонг. Не хочешь ли принять солнечную ванну, никуда не торопясь? Ведь сейчас такое удивительно ясное небо!

Я лег на спину на шезлонг в западной части сада и, сняв носки, закатав брюки до колен, стал принимать солнечную ванну.

Итак, только я собрался обдумать тему для нового сочинения, как Солнце вдруг заговорило со мной.

Солнце говорило со мной о Сне Великой Природы так увлекательно и ярко, что я забыл обо всем на свете и даже не слышал, как меня позвали к обеду. У меня не было под рукой и аудиокассеты, чтобы записать этот важный разговор, а он был таким сложным и невообразимым, что у меня не хватает смелости описать его здесь. Я верю, что в будущем Великая Природа обязательно снова заговорит со мной, и твердо решил ждать этого часа.

В тот день вскоре после полудня меня посетила живосущая Родительница (Основательница учения Тэнри, Мики Накаяма). Я не являюсь адептом учения Тэнри, и если бы меня все-таки принудили ответить на вопрос, являюсь ли я приверженцем какой-либо веры, я, может быть, ответил бы, что я католик. А по сути дела я скорее атеист.

В двадцатые годы XX века в течение четырех лет я учился во Франции и перед самым отъездом на родину вдруг заболел туберкулезом легких, и меня отправили в горный санаторий в Отвиле. Там я подружился с тремя молодыми людьми, лечившимися от той же болезни, что и я. Мы относились друг к другу теплее, чем родные братья. Все трое: и гениальный Жак, и Морис, и Русси — были блестящими учеными и горячо верующими католиками. Каждый день мы взбирались по заснеженному плоскогорью на холм, который они называли «наш храм», и, распевая церковные гимны, все вместе молились Великой Природе.

Может быть, благодаря этому в тот год к празднику Пасхи я и мои друзья излечились от туберкулеза. Я смог вернуться к нормальной жизни, и в конце того же года выдержал сорокапятидневное путешествие по Индийскому океану, и благополучно прибыл в порт Кобе.

Вернувшись в Японию, я решил поселиться в Токио. Среди моих близких не было католиков, и я не заглядывал в церковь. Так незаметно прошли десятилетия, и я сам считал себя неверующим человеком. Но когда в часы одиночества я оглядываюсь на себя, то прихожу к выводу, что я все-таки католик.

Почему же, несмотря на это, многие принимают меня за адепта Тэнри или же за человека, как-то связанного с Тэнри?

Что касается Тэнри, то в четвертом классе средней школы я сам отказался от него. С тех пор я не складывал в молитве ладони и не призывал в своем сердце имя Бога. Почему все же меня считали приверженцем Тэнри? Я часто задумывался над этим и всегда приходил к одному и тому же выводу: несомненно потому, что я написал биографию Основательницы учения Тэнри Мики Накаяма.

Многие молодые люди, ставшие моими читателями, часто спрашивают меня, почему я написал такое произведение, как жизнеописание Основательницы Тэнри? Они спрашивают, как я сейчас оцениваю это произведение. Чтобы ответить на их вопросы, я решил немного рассказать о личности Основательницы.

Лето 1945 года. Тяжелая, долгая война окончилась полным поражением Японии, наш дом в Токио сгорел во время воздушных налетов, и поэтому я со своей семьей не мог уехать из Каруидзавы, где мы жили во время эвакуации на даче. Зимой жить в горной хижине было тяжело, но на следующий год мой друг предложил мне переехать в маленький домик в Токио, уцелевший от пожаров, и мы наконец благодаря его стараниям смогли поселиться в столице.

Это был ветхий двухэтажный домик на обочине шоссе в квартале Мисюку в районе Сэтагая. Когда мимо проезжали грузовики, весь домик сотрясался, как при землетрясении, но, к счастью, он был очень светлым. На втором этаже имелось две комнатки площадью примерно по восемь квадратных метров; одну из них я сделал своей спальней и одновременно кабинетом. Я был счастлив возможностью уединяться в этом кабинете на целый день.

За время долгой войны я лишился всего имущества и потратил все свои небольшие сбережения, оставшись без гроша в кармане. А ведь я должен был кормить четверых дочерей, старшие из которых были студентками, а младшие — ученицами начальной школы. Единственным источником существования моей семьи, состоявшей из шести человек, было мое перо. В таких обстоятельствах нашу жизнь нельзя было назвать безбедной.

Чтобы как-то свести концы с концами, я сидел в своем кабинете и днем и ночью, превратившись в батрака, распахивающего своим пером целину белого листа, не выходя из дома. На следующий год после поражения в войне мне исполнилось пятьдесят, я понимал, что веду образ жизни, вредный для здоровья, но почему-то не особенно беспокоился об этом. А еще через год у меня вдруг началась астма, грозившая перейти в хроническую болезнь на всю жизнь.

Однако к тому времени начала возрождаться журналистика, которая, казалось, совсем увяла во время войны; прежние издатели вновь стали возвращаться к активной деятельности, и даже у таких скромных тружеников, как я, появились заказы на работу.

Люди, владеющие пером, не могли свободно пользоваться своим даром во время войны; самые разные мысли и чувства теснились в их умах и сердцах, не имея выхода. И только сейчас они получили возможность облечь эти мысли и чувства в слова и донести их до читателя. Это приносило им удовлетворение.

Бывали и такие случаи, когда издательство, в которое я отдавал свою рукопись, разорялось до того, как она была напечатана, и мне не выплачивали гонорар. Но у меня не было времени отстаивать свои авторские права — я был прикован к своей писательской пашне.