Новый Мир ( № 8 2006) - Новый Мир Новый Мир

При помощи таких вот сравнений я однажды, уже много позже, попытался объяснить Пудису свое тогдашнее состояние, объяснить, что он сделал для меня, даже не подозревая об этом. Но обнаружилось, что “Матрицу” Пудис не смотрел — белые кролики и красные таблетки только запутали его, потому что наводили на мысль об “Алисе в Стране чудес”. И больше я к этой теме не возвращался — не возникало повода, настроения, подходящего момента.

Пудис позвонил мне в дверь поздним вечером, в самом начале осени. Года полтора, как мы были знакомы. И с ходу предложил отправиться с ним в Европу. Согласиться было немыслимо. Я только что вернулся из дорогущей поездки в Лондон по приглашению, которое моя актуальная на тот момент подруга устроила нам с ней и еще своей сестре с мужем. Моднючие клубы, кое-какие стильные покупки, знаменитые лондонские такси, ресторанчики и двухместный номер в гостинице за две недели более чем успешно высосали мои финансы, которых в другой обстановке могло бы хватить на три месяца. Хорошо, за квартиру было заплачено вперед. Я лихорадочно наводил справки о вакансиях и рассылал по наводкам резюме. Надвигались первые собеседования. Не стоило даже обсуждать возможность куда-то сейчас заново сорваться.

Я, в общем-то, и не соглашался. Во всяком случае, я не помню такого момента, чтобы я говорил Пудису: да, я согласен. Я ответил ему, что у меня нет денег, так что тема отпадает сама собой. Но Пудис выпытал, чем я все-таки располагаю, и рассудил, что на покупку шенгенской визы через турагентство этого хватит. Я думал, речь идет о поездке на машине, но Пудис только рассмеялся: куда там! — автомобильное путешествие требует расходов, а у него средств не многим больше моего. Мы двинемся разным попутным транспортом. На мои вопросы о целях и маршруте отвечал уклончиво: так, поболтаемся. Я считал да и считаю себя человеком вполне здравомыслящим. Но здесь явно сработало, таинственным для меня образом, что-то помимо здравого ума и даже сколько-нибудь отчетливых моих желаний, устремлений. В таком путешествии, какое предлагал Пудис, меня вообще ничего не могло соблазнить. Однако неделю спустя, вместо того чтобы топать в костюме и лондонском галстуке проверяться на детекторе лжи, что зачем-то назначили мне в одной привлекательной в остальном фирмочке, я шагал в толстовке и с небольшим рюкзаком вдоль поезда на Брест по перрону Белорусского вокзала.

После того как мы купили шенгенские визы с въездом через Германию, денег еще хватило на польские ваучеры и железнодорожные билеты до Бреста. Добираться до границы автостопом было, по мнению Пудиса, слишком энергетически расточительно. Путешествия по русским пространствам иссушают ум и убивают волю, пусть этим забавляются восемнадцатилетние. Я поддакиваю: да, пусть забавляются.

В Бресте на пропускном пункте длинная очередь. И вдруг я понимаю, что впервые в жизни пересекаю границу по земле: даже когда мы отдыхали зимой в Татрах, летели до Братиславы самолетом, экономили время. Пудис сказал, что знал довольно много людей, для которых пересечение советской границы слишком долго было возможно только в воображении и потому сделалось символом освобождения, не только политического, но и какого-то внутреннего, личностного. Для его родителей, например. Он запомнил, как они говорили об этом, когда он был еще маленьким ребенком. Позже он вместе с ними вечерами слушал шипящий приемник (под строжайшим запретом: в школе, друзьям — никогда, никому, ничего…), истории про отважных, прыгнувших в воду с корабля в Черном море или пытавшихся перелететь на шаре за Берлинскую стену. Сказал, что испытал совершенно особое чувство, когда в первый и последний раз шагал по этому вот мосту через Неман в сторону Европы пешком — как будто это не он идет, вернее, не только он, а вместе с ним, в нем, и его родители, и дедушки-бабушки, и все, кого он знал, помнил, прожившие жизнь взаперти и мечтавшие о большом мире, теперь все-таки выходят на волю. Даже если проезжаешь здесь в машине — уже ничего похожего. Но у пешеходов, к сожалению, велики шансы попасться на глаза выслеживающим неопытных челноков белорусским бандитам, пасущимся на польской стороне. И поди им объясни, что взять с тебя нечего. Они и последними твоими пятьюдесятью долларами тоже совершенно не побрезгуют. Польская полиция, ясно, в дела между русскими не вмешивается.

Тактика Пудиса состояла в том, чтобы бродить вдоль очереди и ждать, когда какой-нибудь поляк или белорус зазовет нас к себе в машину, поскольку присутствие двух не имеющих собственного багажа и товаров пассажиров позволит ему провести легально втрое больше алкоголя и табака. Мне хотелось увидеть Брестскую крепость — я слышал, что ее руины того стоят. И мы почти уже было решили отправиться на экскурсию, а сюда вернуться позже, вечером, как усатый лях, закончив, видимо, прикидывать бакшиш, какой мы ему обеспечим, махнул рукой из мини-вэна, стоявшего пятым или шестым от шлагбаума.

Обе границы мы преодолели без проблем. Меня-то больше заботила польская. Так называемые ваучеры, которые должны были обеспечить нам беспрепятственный въезд в Польшу, мы купили в какой-то левой фирме по соседству с вокзалом. Они представляли из себя как бы свидетельства о том, что у нас забронированы места в варшавских отелях, судя по всему, недешевых. В то время как наш демократический вид, наши рюкзачки с недешевыми отелями явно не вязались. Но польские пограничники, видно, отлично знали, что к чему, — и им было все равно.

Поляк довез нас до Минска-Мазовецкого. Поляк, конечно, русских не любил и не стеснялся об этом докладывать. Однако русский язык знал достаточно, чтобы хорошо нас понимать и самому строить вполне внятные фразы. Мы обсуждали с ним, что выиграет и что проиграет Польша от вступления в Евросоюз. Поляк считал: Польша — крестьянская страна, больше потеряет, не сможет удовлетворять стандартам, не выдержит конкуренции. И крыл своих политиков.

Наше путешествие в строгом смысле слова не было автостопом. Бесплатное передвижение с попутными машинами не было для нас ни самоцелью, ни непременным условием, и мы не переживали связанного с этим характерного для настоящих стопщиков почти спортивного азарта. Потом, когда позволят финансы, мы с удовольствием станем пользоваться рейсовыми автобусами. А на будущий год даже будем раскатывать по железной дороге в пассажирских вагонах — и от европейских железных дорог, от их выверенности, удобства, посекундной точности (но и цена, цена!) у меня останется впечатление, сходное с впечатлением от произведения искусства. Мы также не были должным образом экипированы: у нас, например, не имелось палатки, а подлинный автостопщик всегда должен быть готов заночевать где-нибудь в кустах возле трассы. Да и вообще, когда я потом рассказывал людям бывалым, что в Европе мы находились с непросроченными паспортами и действующими визами, на меня тут же начинали смотреть как на малого ребенка — разве это автостоп?! То есть с идеологией мы подкачали и гордого звания оказались недостойны. Пускай! С названием или без, что, как не радости и горести автостопа, нам предстояло узнавать (вернее, мне, поскольку Пудису они были давно уже знакомы, и он умел при любом раскладе получать от всего этого удовольствие).

Первое, что я познал из стоповой жизни на собственной шкуре, — мне постоянно хотелось спать. Трех-четырех часов сна в сутки катастрофически не хватало; на ногах еще ничего, можно было держаться, но как только залезал в машину — все, титанические усилия требовались, чтобы не бухнуться головой в торпеду, а поддерживать, на грани исчезновения сознания, видимость общения с водителем: по-русски, по-английски, на оперном итальянском (престо-ленто), просто жестами… Второе — что сложнее всего в этом деле две вещи: найти в городе бесплатный туалет и выбраться из города на нужную тебе трассу. В Варшаве мы потратили полдня, пока добрались до известного стопового места, и потом еще пару часов, прежде чем Пудис наконец осознал, что здесь выезд на Краков и Катовице, так что кучкуются те, кто хочет ехать через Словакию и Австрию в Италию, нам туда не надо пока, а в направлении Германии мы тут машину не поймаем в любом случае. Это была какая-то глупая, странная ошибка, ментальное замыкание. Пудис тер лоб и сам себе удивлялся: таким путем, через Краков, он ездил раньше — видно, прошлое отчего-то поднялось и заместило настоящее…

Пришлось возвращаться в студенческое общежитие, где мы уже провели прошлую ночь, где сегодня нас не ждали, где, хотя и готовы были предоставить дармовой ночлег и могли напоить чаем, еще и кормить нас, как уже стало ясно по вчерашнему, никто не был расположен. Здесь впервые явился на свет из рюкзака хороший, дорогой замшевый ежедневник, куда Пудис перед отбытием старательно вклеил распечатанные или переписал все сведения, которые могли оказаться полезными: свои собственные старые контакты и полученные от московских знакомых и знакомых знакомых или добытые в перерытом Интернете адреса-телефоны всевозможных вписок — то есть неизвестных ему людей, у которых вроде бы в том или ином городе можно остановиться на ночь, разных общин, хостелов, анархистских и религиозных коммун, даже монастырей, наконец, просто ночлежек для бомжей. В первый же раз, заглянув ему через плечо, я увидел запись “деревня гомосексуалистов” — и, мягко говоря, не сдержал возгласа удивления. На что Пудис рассказал мне, как ему случилось останавливаться в английской тюрьме.