Леночка Фурман на тропе войны - Татьяна Мудрая

За этой двойной стеной Елена чувствует себя почти в безопасности.

Нет, стена даже тройная. Потому что — дом.

Во времена царя Алексея Михайловича, который чуть приоткрыл границы своей земли, ее предок тайно купил у здешнего боярина поляну в калужских лесах (как это тогда звалось — пожалованье, держание? Странные слова) и поставил палаты: два высоких этажа над землей, три — под нею. Палаты сгорели, как усадьба поэта Блока, пришлось новые ставить, куда меньше; однако подвалы сохранились в неприкосновенности, а там было самое главное. Туда она если и спускается, чтобы пополнить запасы, то с опаской: лестницы крутые, своего света нет, приходится свечной шандал или ксеноновую лампу нести в руке.

А вот их, своих извечных недругов, Елена вовсе не боится, потому что они ей видны — на самой границе лесов горят волчьи звезды, их много, но это как карта звездного неба, развернутая проекция ближних и дальних светил. Когда звезда падает или приближается, это сразу меняет всю картину.

В роду все мужчины — купцы, землепроходцы, охотники. Стража. Елена улыбается: похоже на сицилийские семьи за границей, где тоже все начиналось с этого. Крестные отцы больших семейств. Однажды местный упырь покусился на чью-то жёнку, она истаяла, затем померла в родах, но сынок вырос — диво дивное, чудо чудное, уж байстрюком-то его ввек не дразнивали. С того и пошло. Лучшая защита — нападение, лучшее упреждение — искать врага по всему широкому свету, но если тебя поманили дальние дороги…

Елена невольно сбивается на старое наречие — именно на нем слушала она в детстве эти россказни.

Дороги забирали себе мужчин. Не всех — только тех, в ком проявлялась бродяжья, ночная кровь. Время от времени мужчины возвращались, привозя удивительные вещи на радость своим краткосрочным потомкам, частью растрачивая, но опуская самое лучшее в подвалы. Женщины искали другую добычу — семя защитников нуждалось в том, чтобы его время от времени восполнять и освежать. Они были осторожны, знали привычки Врага Рода еще лучше своих братьев, отцов и дядюшек.

Елена улыбается: как странно иметь в семье долгоживущих наравне с существующими краткий земной срок! Как печально, когда прапрадед хоронит прадеда и его правнучку и на правах младшего брата последним вынянчивает ее новорожденного потомка!

Земные звезды укрупняются, некоторые сияют как полные луны — но приблизиться не смеют. Их держит не только страх: «ветхий дед» предупреждал, что по сути своей вампиры его не ведают, тем более лучшие из них, самый желанный предмет нашей женской охоты. Вампира надо к себе пригласить. И даже если он будет настолько хитер, что опутает тебя, природную чаровницу, своими мысленными сетями, остается еще последний рубеж. Стена заклятий, которые наводили на усадьбу твои старшие, поколение за поколением, умершие и те, кто еще жив в мировом рассеянии. Диаспора дампиров, чья историческая родина — вот как раз здесь. На крохотном жилом пятачке, куда никто не посмеет принести зло. Сюда можно прийти только с добром и ради добра, зачем-то прибавил дедусь, когда уходил навсегда.

Нет, хорошенькая альтернатива. Если будешь скитаться — тебя затравят, если закрепишься на месте — осадят и будут стягивать петлю. Но Елене и не нужно всего времени.

Однажды, протащив ночью в теплую уборную свой живой надувной бассейн, женщина против своей воли напрягается, и в белую чашу обильно изливается розовая, чуть пенистая жидкость. В тот же момент низ лона пронзает боль, как будто раковину её внутренней устрицы вскрывают специальным острым ножом. По внутренней стороне пухлого бедра ветвится струйка густой пахучей крови и всё расширяется.

Женщина в испуге понимает, что позвать на помощь уже не сможет. Она еле успевает заволочь своё огрузневшее тело в гостиную и упасть рядом с широким парадным диваном. Ребенок яростно копошится в чреве, боль от сухих схваток раздирает плоть, как четвёрка привязанных к рукам и ногам ломовых жеребцов. Сознание отключается прежде, чем роженица может сообразить, что сегодня, час в час, истекает срок заключенного с нею безмолвного договора.

Вдруг нечто перелетает через трехметровую ограду, как шаровая молния. Тяжелая, на ночь закрытая на замки и цепи входная дверь с лязгом распахивается, но никаких шагов не слыхать. Только живые стальные обручи со спины охватывают тело женщины под самой грудью, приподнимают и резко ставят на корточки, отчего схватки неимоверно усиливаются, вмиг переходя в потуги, такие бурные, что выворачивается наружу весь тонкий кишечник, вываливается на пол, и там, среди этого синевато-красного месива и материнских экскрементов, нечто живое брыкается и отчаянно верещит, прочищая крошечные легкие.

Женщина окончательно теряет всякое соображение о происходящем и впадает в счастливое беспамятство.

Безымянная женщина снова приходит в себя и с неподдельным ужасом чувствует, что лежит хоть и не на полу, а уже на диване, — но под нею вместо простыни постелена бабкина еще, антикварная скатерть из подкрахмаленной узорной камки. Сверху родильница укрыта двумя тончайшими платками из козьего пуха — в серебряное обручальное колечко, снятое с пальца, мастерица напоказ продела не один из них, а оба сразу. Погром наследства предков, на этом, очевидно, не закончился: комод, в котором хранились похищенные раритеты, так и стоит раскрытый, а в воздухе пахнет воскурением древнеегипетских бальзамических смол, которое дед привез из наполеоновского похода к пирамидам.

Женщина поворачивает голову, шевелится. Под ней сухо, в ней самой ничего не болит, только тело стало похоже на плотный студень, залитый в тонкую гибкую форму. Поворачивает голову туда, где слышит некие странные тихие звуки.

Папа Шоколад во всем великолепии своей незаурядной персоны возвышается там надо всем сущим. В правой руке с длинными наманикюренными ногтями он держит курящуюся пенковую трубку, на сгибе левой обретается нечто похожее на третью переднюю конечность, перебинтованную точно так, как показано на медицинском плакате: прямой виток, наперекрест, снова прямо и так далее до самого конца, где виднеется как бы крошечный смуглый кулачок.

— Как ты посмел… как смог войти без разрешения? — спрашивает…Елена.

— Меня позвала кровь, — Чака пожимает плечами, будто сам удивляясь несуразности того, что случилось. — Очень громко позвала.

— Что это у тебя? — спрашивает она снова.

— Моя здешняя приятельница, что здесь прибиралась после твоего поноса и которую я попросил отыскать в ваших вековых наслоениях нечто адекватное пелёнкам, уверила, что лента шириной в мою ладонь и длиной в десять метров вполне может послужить нашей общей цели.