Оранжевая мина - Сергей Кара-Мурза

Так, царским правительством было принято решение о расстреле мирной демонстрации рабочих 9 января 1905 г. («Кровавое воскресенье»). Трудно восстановить логику рассуждений, которые привели к этому беспрецедентному для Российского государства решению, имевшему катастрофические последствия. С точки зрения формально действующего права намерение рабочих прийти с хоругвями к Зимнему дворцу и подать царю петицию было преступлением. Исходя из этих формальных норм права, власти и решили не допустить демонстрантов с петицией в центр Петербурга.

Но эта логика была несостоятельной, поскольку на деле право петиций уже было введено в России явочным порядком во время широкой «банкетной кампании» либералов в 1904 г. Право подать царю прошение быстро укоренилось в массовом сознании и уже воспринималось как естественное право. Таким образом, возникло резкое противоречие между представлением о праве у государственной верхушки и у рабочей массы, и после расстрела власть стала в глазах рабочих нелегитимной[6]. Так ненасильственные акции либеральных кадетов, которые власть не решилась и не сумела пресечь, создали условия для тоже ненасильственной акции рабочих, на которую власти ответили массированным насилием — и был запущен маховик революции[7].

Ненасильственный характер действий со стороны оппозиции (особенно если их совершает «приличная» публика, как на банкетах либеральной профессуры) притупляет саму способность власти видеть угрозы, служит как «обезболивание» государства на первом этапе революций и мятежей. Государство перестает реагировать на сигналы, которые в нормальной ситуации повлекли бы самые решительные действия. Например, если оппозиция получает финансирование от иностранных государств для подготовки свержения существующей власти, то в случае привычных «силовых» действий оппозиции вроде устройства баррикад еще можно было бы ожидать активных действий по пресечению этих финансовых потоков. А при всех «бархатных» революциях финансирование оппозиции из-за рубежа ведется совершенно открыто, и власть стесняется этому воспрепятствовать.

Технология «бархатных революций» использует слабость устройства большинства современных государств, исповедующих уважение свободы слова и собраний. В этих государствах в массы и особенно в умы работников правоохранительных органов внедрена идея о недопустимости насилия по отношению к тем, кто не совершает насильственной агрессии — даже если формально допускает «мягкие» правонарушения. Эта неполноценность государственности была заложена, как программа–вирус, в механизм власти всех стран переходного типа, в которых правящий слой отказался от продолжения большого проекта, альтернативного «либерально–демократическому проекту Запада», впав в соблазн быть принятым в глобальную элиту «мирового сообщества».

Во всех таких странах была проведена перестройка — отказ от греха «тоталитаризма» в политической сфере и отказ от греха «огосударствления» в сфере экономики. В этот период производятся революции из серии «бархатных». На втором витке этого перехода производится, там где надо, замена «посттолитарной» власти (например, постсоветской) на властную команду из уже специально выращенного элитарного круга — как это произошло при смене Кучмы на Ющен–ко. Этот второй круг замены власти организован по схеме «оранжевых революций». В них и активизируется та программа–вирус, которая была заложена на первом круге.

Р. Шайхутдинов пишет об «оранжевой революции» в Киеве: «Украинская ситуация показывает, что фактически навязанный Западом Украине (и России) в начале 1990–х гг. правовой механизм легитимизации власти, закрепленный в конституции, само правовое государство оказались ловушкой. Стратегию Запада можно представить как двухходовку[8]. Первый ход: дать власти в руки новую, модную, «демократическую» игрушку — выборы, научить с нею обращаться, вырастить слой политтехнологов и политконсультантов, сделать ее привычным инструментом (вместе с вытекающими из культурных и менталитетных особенностей народа характерными нарушениями) смены или продолжения власти. Второй ход: проанализировать использование этого инструмента и создать противодействующий сценарий, основанный на работе поверх выборного демократического механизма — на использовании современных властных инстанций: «биовласти» и «власти интерпретаций»».

Понятно, что уязвимыми в отношении «бархатных» и «оранжевых» революций являются государства с ущербным суверенитетом. Это те режимы, которые по разным причинам вынуждены сверять свои действия с тем, «что скажут в Вашингтоне». Напротив, реально независимые государства нечувствительны к таким технологиям. Скажем, «оранжевая революция» невозможна в США, поскольку там полиция разгоняет незаконные митинги и шествия вне зависимости и от поведения их участников, и от реакции «мировой общественности». Если государство способно противостоять «ненасилию» (как в Белоруссии), то спектакль попросту закрывается. К демонстрантам применяют более или менее вежливое насилие за факт выхода за пределы очерченного им пространства и за превышение отведенного им времени.

В 1995 г., в трудный для Кубы момент, США попытались организовать там «народные волнения» и послали самолеты разбрасывать над Гаваной листовки. Эти самолеты после всех предусмотренных церемоний с приглашением приземлиться были сбиты кубинскими истребителями. А когда в Майами была организована целая флотилия яхт и катеров «возлагать венки» в море, Куба предупредила, что вся эта флотилия, будет потоплена. Все это было в рамках международного права — и Мадлен Олбрайт в ООН дала задний ход. Эту возможность и Белоруссия, и Куба имеют потому, что их властная верхушка действует исходя из обязанностей государства перед своим народом, а не исходя из теневых договоренностей о врастании этой самой «верхушки» в глобальную элиту.

Неумение противостоять невооруженной толпе парализует государственных служащих. Совершенно второстепенные вопросы о форме обращения с оппозицией для них становятся более важными, чем выполнение главных задач государства. Толпа блокирует здание правительства, а само правительство убеждено, что никаких насильственных действий предпринимать против толпы нельзя, потому что это недемократично. Происходит добровольный отказ государства не просто от права на легитимное насилие, но даже от обязанности применить насилие ради сохранения элементарного порядка и безопасности.

Дело доходит до полной утраты рациональности в заявлениях политиков. М. Фрадков во время событий в Бишкеке (Киргизия) заявил, находясь в столице Казахстана Астане: «Россия выступает против силового варианта разрешения конфликта… Конфликт необходимо решать, оставаясь в правовом поле, соблюдая Конституцию и действующее законодательство».

Конечно, политиков нельзя понимать буквально, но все же… Как может власть, «оставаясь в правовом поле», не применить силу, когда толпа громит здание правительства и магазины? Это же абсурд! Разве «Конституция и действующее законодательство» не обязывают воспрепятствовать свержению президента и правительства насильственными методами? Разве имеет право полиция безучастно наблюдать за погромами и грабежом? Фрадков сказал вещь несусветную с точки зрения государственного права. А ведь он сказал это в непосредственной близости от места событий, причем от имени России! Чего же нам, выходит, надо ждать от российской власти, если и в Москве Сорос устроит подобную демократию?

Даже в тех странах, где почитание гражданских прав и демократии не приобрело статуса высших ценностей, для ведения ненасильственных действий против власти удается найти средства парализовать ее силовые структуры. Так, в 1986 г. на Филиппинах оппозиция не признала результаты президентских выборов, на которых, согласно официальному подсчету голосов, победил диктатор Маркос (на выборах 1981 г. он якобы получил 86% голосов). Власть располагала мощными репрессивными силами. Однако при проведении массовых демонстраций и митингов в Маниле был использован такой прием: как только машины с вооруженными солдатами выходили из ворот казарм, навстречу им устремлялась толпа женщин в самых нарядных платьях, с цветами в волосах. Они кидали солдатам цветы, приветливо улыбались и пели — и Маркос не смог заставить солдат стрелять в эту толпу. За несколько дней армия была деморализована и присоединилась к оппозиции[9].

Ненасильственный характер действий противника не только обессиливает государственный аппарат, но и раскалывает общество. Если власть отвечает насилием, то слишком большая часть общества начинает сочувствовать противнику, и этот опасный для государства процесс приходится тормозить, неся большие издержки. Примером может служить Интифада — ненасильственная революция нового типа, продукт конца XX века. Способ действий в ней разрабатывала группа европейских и арабских ученых — психологов, социологов и культурологов. Предложенную ими программу можно считать достижением современного обществоведения. Главный принцип Интифады — непрерывность и полный отказ от насилия. Действующие лица — дети и подростки.