Призраки зла - Роберт Ричардсон

— Ну хорошо, ты меня уговорил, — сказал он. Что там у тебя?

— Интервью с Дженни Хилтон. Помнишь ее?

— Я не только ее помню, мы с Тэсс говорили о ней сегодня утром. Ты читал заметку в «Экспресс»?

— Видел, — ответил Фрейзер равнодушно. — Случайный снимок у входа в театр и история, которые соединили в редакции. У нас заготовлено нечто получше этой стряпни. Ты свободен?

Это был смешной вопрос. У Малтрэверса в жизни был период, когда за возможность всего лишь находиться поблизости от Дженни Хилтон он сражался бы с драконами. И сейчас, когда эта идиотская страсть отпустила его, перспектива встретиться с ней все еще волновала. Он бы написал этот материал и бесплатно, но не собирался признаваться в этом Майку Фрейзеру.

— Когда это надо сделать? — спросил он.

— Как можно скорее. Она тебя ждет.

— Именно меня?

— Именно тебя.

— Но я никогда не встречал этой женщины.

— Да, но она… подожди минутку, — Малтрэверс услышал, как Фрейзер разговаривает с кем-то другим. — Гус, меня вызывает шеф. Приходи в редакцию во время ланча, и мы обсудим детали за кружкой пива. О'кей?

— Хорошо. Около половины первого?

— Жду тебя с нетерпением. Привет.

Фрейзер повесил трубку, и Малтрэверс задумчиво положил на рычаг свою. То, что Дженни Хилтон вновь возникла в его жизни дважды в течение дня, было совпадением, но то, что ему предложили сделать с ней интервью — и что, по-видимому, она хотела, разговаривать именно с ним, было куда интереснее. Они ни разу не встречались, даже мимолетно, на каком-нибудь артистическом приеме с Тэсс, это исключено — он бы никогда такого не забыл. Откуда же она знала о нем? Может быть, она видела какую-нибудь его пьесу или читала один из его романов? Могло ли случиться, что она стала его поклонницей? Он попытался вернуться к работе, но забавное предвкушение встречи отвлекало его, чувства, которые он отбросил, как свойственные юности, возникли в нем с совершенно неожиданной силой. И наконец он сдался, откинулся на стуле и задумался. Дженни Хилтон была идолом шестидесятых. Тоненькая, как газель, казавшаяся еще выше из-за длинных стройных ног в мини-юбке, ореховые волосы, спускались водопадом до самой талии. На другом лице широкие губы были бы катастрофой, но в ее красоте они являлись своеобразной доминантой. Глаза, очерченные контуром, кажется, никогда не мигающие, карие озера с золотыми искорками. Она начинала как поп-певица, хрипловатый голос придавая особую глубину ее балладам, — а затем возникла как экзотическая фигура на параде дарований с продолжительностью жизни на публике в месяц. Ум и своеобразие Дженни Хилтон поставили ее в этом потоке особняком. Она впервые привлекла внимание Малтрэверса, когда ему случилось увидеть по телевизору ее беседу с известным философом. Его музыкальные пристрастия были отданы в то время Эм Джей Кью, Дейву Брубеку и Брамсу; Топ Тен едва ли интересовали его, так что он едва знал о существовании Дженни Хилтон по пластинкам, которые слушали его друзья. И вдруг эта девушка возникла, прекрасная, выше каких-либо описаний, говорящая о Вольтере и Джоне Стюарте Милле[2]. Поскольку это появление пришлось на период, когда Малтрэверс начинал сознавать, что женщины это не только мама с ее выговорами из-за беспорядка в комнате и сестра, без конца хлопающая дверями, он был очень раним и попал в плен ее обаяния. На стене в его комнате плакат с изображением игрока в крикет сменился большим цветным постером Дженни Хилтон, — и он стал мечтать.

И так уже вне пределов досягаемости для него она вознеслась еще выше, просияв на телевидении в роли Виолы из «Двенадцатой ночи» и в фильме о жизни Марии Тюдор. Затем были еще фильмы, включая неудачную коммерческую поделку по «Мадам Бовари», после которой, однако, она запомнилась многим зрителям как трагический флоберовский образ, обнажающий глубины человеческой души. Думая об этом, Малтрэверс вновь во всех деталях вспомнил потрясающую сцену агонии и смерти, крики боли, и сквозь агонию — сцены из прошлого, восторженные любовники. И после этого… ничего. В разгаре съемок какого-то фильма под названием «Тигровая лилия» Дженни Хилтон пропала. Взволнованные продюсеры угрожали взыскать с нее неустойку по суду, если бы смогли ее найти, близкие друзья отвечали уклончиво, менее близкие — сами были озадачены. Флит Стрит почувствовала сенсацию. По следу были пущены лучшие газетные ищейки, возвращавшиеся с историями, рассчитанными на то, чтобы превзойти соперников в изобретательности. Она сошла с ума («Дейли мейл»); заразилась проказой («Дейли скетч»), ушла в монастырь («Пипл»), ее тело извлечено из Темзы («Ивнинг стэндард»), найдена в петле, на квартире у своей любовницы («Ньюз ов зе уорлд»); похищена (по каким-то непонятным причинам написала «Санди Таймз»). Она представала нерезких на фотографиях в Стокгольме, индейском селении в Бразилии, даже, — следствие пропаганды — времен холодной войны, — рядом с Фиделем Кастро на Кубе. К тому времени, как она появилась вновь — живая, здоровая в здравом уме, не связанная с террористами, проживающая в Калифорнии, прошло уже десять лет, и она была почти забыта. Ее вежливые, но твердые отказы интервьюэрам погасили искорки интереса, возникшие при ее появлении, и Дженни Хилтон, может быть, не такая последовательная отшельница, как Гарбо, определенно стала просто частным лицом. И вот она снова в Лондоне, и готова поговорить с представителем крупной газеты. Точнее, готова поговорить с Аугустусом Малтрэверсом.

— Но от чего вы убежали? — вслух пробормотал он. Если только репортерский инстинкт унюхать добычу и преследовать ее открылся, он уже не пропадает. Он снова взялся за телефон, позвонил в библиотеку «Кроникл», где хранились вырезки из других периодических изданий, объяснил, что ему поручено, и договорился, что нужную информацию ему выдадут до встречи с Майком Фрейзером. Было что-то, связанное с исчезновением Дженни Хилтон, что ему не удавалось вспомнить, он хотел знать, что.

II

От трех до четырех миллионов читателей увидели заметку о Дженни Хилтон. Многие вовсе пропустили ее, некоторые бегло просмотрели, у других она по разным причинам нашла отклик. У поколения людей теперь уже среднего возраста она вызвала воспоминания о волосах, зачесанных назад, «о юношеских скандалах с родителями, о первом самостоятельном жилье вдали от родного дома, первых опытах в сексе, простирающихся выше кромки чулок. К ним на мгновение вернулось то чувство свободы и искушенности, которое они испытывали, встречаясь в барах, наполненных запахом кофе и блеском машины Эспрессо, где они просиживали целую вечность за ромом с колой, разрешая все проблемы в мире, кроме собственных. Померкшие звезды шоу-бизнеса, которые когда-то ее немного знали, ощутили прилив своего былого великолепия, в их памяти замаячили блеск юпитеров, восторг фэнов, свет и хаос, царящие на телестудиях, куда их не приглашали уже целую вечность. Около тридцати мужчин, успевших за минувшие, годы жениться и развестись полсотни раз, вспомнили, что были, с ней близки, другие, сбившись со счета своих подруг, спрашивали себя, была ли Дженни в их числе. Женщины по большей части негодовали, что время отнеслось к ней с меньшей беспощадностью, выделив ее из круга подобных. Одна дама живо вспомнила, как в номере отеля выкрикивала в адрес своего тогдашнего мужа грязные ругательства, обнаружив, что он провел там ночь не один; сейчас это казалось уже совершенно не важным.

Одну женщину сообщение просто поразило, она перечитывала его, пока не выучила наизусть, слово в слово, и пристально вглядывалась в иллюстрацию. Природную элегантность Дженни запечатлела даже эта неважная фотография, на которой Дженни Хилтон, по-прежнему грациозная, — была изображена в фазе зрелого очарования, сменившей ее сияющую юность. Она не могла быть менее, чем прелестной. И ненависть, никогда не затухавшая в душе этой женщины, разгорелась с новой силой.

Лондон, оказывается, не такой большой город, как это может показаться на первый взгляд, несмотря на многочисленные пригороды, бывшие деревни, впитанные им за его многовековую историю, и растянувшиеся вокруг поясом шириной в несколько миль. Дженни Хилтон не могла жить в этих районах. Место ее возможного обитания ограничивалось Ноттинг Хиллом на западе, Оуклэндом на востоке, простиралось от Хэмпстеда на севере до, возможно, Докландз на юге. Впрочем нет, там в ее годы были трущобы, она не могла жить южнее Темзы. Итак, ее ареал ограничен. Но сколько он таит террас, дворов, площадей, тенистых улиц, удаленных от основных магистралей и известных только проживающим по соседству, какое множество студий, квартир в цокольных этажах, роскошных апартаментов, отелей, секретных особняков, скрывающихся за высокими оградами. Но уж она ее найдет! Если однажды Дженни Хилтон вышла в театр, она появится на публике снова, и это не пройдет незамеченным. Как бы ей ни хотелось защитить свою личную жизнь от посторонних взглядов, вновь появятся газетные заметки. Это только вопрос времени, — она будет ждать.