Час отплытия - Борис Мисюк

Час ушел на приладку «двяри». Севка снова был подручным — придерживал, подпирал, передвигал, прижимал, при этом зевал до хруста челюстей и мысленно костерил медлительного, обстоятельного деда. Одну створку вагонной окованной двери они раскрыли настежь и привязали проволокой к раме вагона. Вторую пришили досками — вверху к «переборке», внизу к «палубе». Дед достал из кармана полушубка две петли в промасленной газете. И Севка снова — в который раз! — подивился дедовой предусмотрительности.

Дверь пришлось снизу подпиливать, сбоку стесывать, но вот наконец она повисла на петлях и уже выскребла на «палубе» свой сектор.

Севка сложил между нарами и печкой обрезки досок, сел на них и закурил, переживая еще одно забытое чувство — покойную радость свершения. Дед подбросил угля в пригасшую топку, и «буржуйка» ожила: защелкал, как орех, уголек, затрещала, прогреваясь, труба, уходящая вверх, в крышу, заиграли в поддувале тени и блики, вначале темно-бронзовые, потом апельсиновые и соломенные.

Оба молча смотрели в огонь — Севка сидя, дед стоя, прислонившись к нарам. Куда девался сон? «Смотришь на огонь — не оторваться»… — думал Севка.

Совсем недалеко на путях вскрикнул тепловоз. Дед оживился.

— О! Щас, може, й повязуть…

Оба прислушались — действительно шум работающего дизеля, вначале тихий и четкий в морозной тишине, как тиканье часов, быстро нарастал.

— Ну шо ж, — удовлетворенно заключил дед, — таперь можно й у путь-дорогу. Вуголь есть, двяри нашей тож позавидуйтя. — Дед улыбался. Севка слышал по голосу. — Печка горить, дым идеть… Самая главная — вуголь! Вуголь в нас есть, и будем горевать…

— Тук-тарак, тук-тарак, трак-тарарак!.. — стучат колеса. Севке покуда и это интересно — слушает, словно стыки считает. Дед напялил очки с веревочными петлями вместо дужек — взнуздал ими поочередно жесткие, непослушные уши я принялся ремонтировать рукав полушубка. Оба сидят на только что сработанной из сороковки скамье. Она отлично вписалась в «каюту» — сиди себе, как барин, ногами к печке, откинувшись на нары. Севка разглядывает собственные руки с любопытством и не без удовольствия; побитые, поцарапанные, с иссиня-черным «голубцом» на большом пальце, в угле, саже, в занозах, они куда живописнее и интереснее тряпочных рук «начальника». На кошачьи мягких подушечках уже наметились твердые бугорки.

А ведь только двое суток в пути…

Вчера в Спасске случилось первое дорожное приключение. Часов в восемь вечера, а было уже темным-темно, остановились на задворках товарной станции. Севка узнал у вагонников, что стоять не меньше часа (будут менять подшипник на одном из вагонов), и двинул в поселок. Здесь явно жили огородники. В одной хате теплился огонек. Севка зашел, спросил картошки и за красненькую получил пять ведер — небольшой мешок. Для города неплохая сделка: он знал понаслышке, что на рынке картошка сейчас по трояку ведро. Предвкушая дедовы восторги, он взвалил мешок на спину и поспешил на станцию.

Из дверей товарной конторы вывалила подгулявшая компания — четыре женщины и парень. Севка шел медленно: все-таки полцентнера на плечах, и темень. Компания нагнала его, и он услышал за спиной:

— Глянь, глянь, вот нагрузился.

— От нашего пакгауза идет…

— Сейчас я проверю, — доверительно и негромко сообщил женщинам парень и храбро шагнул к «расхитителю».

— Что несешь?

Севка разозлился: и без того тяжело, а тут еще сопляк пристает.

— Тебе какое дело? Свое несу, не со склада.

— А ну-к дай посмотреть.

— Пошел ты! — рявкнул Севка, не сбавляя шага.

— Дай посмотреть! — не отставал парень, на ходу пытаясь ухватиться за мешок.

Севка увернулся и оттолкнул его плечом.

— Дай посмотрю! — уже с просительной интонацией сказал юнец и добавил для самоутверждения: — Я общественный контролер.

Он был совсем зеленый, под легким хмельком, и его тянуло на подвиги. Из Севки давно, как ему казалось, выветрилась такая романтика. Не отдавая отчета в своей невольной зависти к пареньку. Севка с досадой огрызнулся:

— Дуй, контролер, спать. Тут тебе делать нечего, — и прибавил уже миролюбиво; — Гляди, дамы твои заскучали.

— Дай посмотрю, и все, — уговаривал юнец.

Севка из упрямства дернулся и мешком нечаянно сбил «контролера» с ног. Опустив мешок наземь, он бросился на помощь парню. Женщины, видно решив, что он собирается «добить» их сослуживца, налетели, как квочки, и устроили кучу-малу. Взъерошенный Севка со смехом выбрался из свалки и тут же увидел, как одна из женщин, присев, ощупывает его мешок. На миг в Севке проснулся озорник. Одним прыжком он очутился возле женщины и пощекотал ее под мышками. Звонко рассмеявшись, она вскочила на ноги. И Севка близко увидел симпатичную задиристую мордашку.

— Ха, братцы! — задорно крикнула женщина. — У него картошка в мешке. А мы думали — рыба. — И добавила уже для Севки: — У нас сегодня рыбу сгружали. Понимаешь, вот мы и…

— Понимаю, — сказал Севка, весело глядя прямо ей в глаза. — День рождения небось справляли после работы? Кто именинник?

— Вот он же и именинник, Юрик наш, — радостно сообщила она.

Компания двинулась своим путем, а новая пара отстала и скоро исчезла в темноте.

— Люда, ты идешь? — неуверенно крикнули спереди.

— Идите, я вас догоню, — ответила Люда так, что больше ее ни о чем не спрашивали…

Севка целовал ее податливые губы, забыв о картошке, вагоне, деде. Все было неожиданно и прекрасно. Захлестнутая шальной волной его ласк, молодая женщина не скоро еще спросила, откуда он свалился и куда держит путь.

— Я провожу тебя, охальник, — сказала она и с полчаса простояла у дверей вагона, обвив Севкину шею теплыми руками и целуясь с ним. Молча. И только когда зашипели тормоза, и они оторвались друг от друга, Севка спросил ее адрес. Она торопливо назвала улицу, дом. Он повторил, слабо веря в чудо новой встречи, поцеловал ее и, присвистнув: «Н-но!», схватил уплывающую вагонную дверь и вспрыгнул на «трап»…

…Ритм колес сбился, они зачастили, звонко и беспорядочно. Севка кинулся к форточке, впустил в вагон вкусную, словно молоко, морозную струю, нырнул в нее головой.

— Закрый, Сева! — услышал за спиной. — Выхолонешь вагон! Только з ночи мало прогрели, ён хвортку отчиняет…

— Какую-то «Березай» проехали, — дохнув паром, бодро объявил Севка, — не успел прочитать.

— Гэ-э, милай, — осклабился дед, сосредоточенно вытягивая длинную нитку с иголкой, — скольки тых «березаив» ище напереди, усех не переглядишь.

На печке приплясывает котелок с водой. Он проволокой приторочен к трубе, но все равно ёрзает по печи, и Севка нетерпеливо шпыняет его пальцами, передвигая к центру, где погорячее. Ломаются привычки: в море он не курил, пока не позавтракает, а сейчас — уже третья папироса с утра. Да, папироса. Еще вчера он перешел со «Столичных» на «Беломор»: пальцы в угле-саже, а не станешь мыть каждый раз, как закуривать.

Дед все шьет, уткнувшись носом в потертый до основы материи рукав. «Дедов полушубок вполне можно в краеведческий музей, — думает Севка. — Зимняя одежда дореволюционных крестьян такой-то губернии…»

— Дед, ты из какой губернии родом?

— Чярниговьской! — с готовностью отвечает дед, блеснув очками. — До тыща девьятсот… двадцать второго.

Несколько мгновений дед молчит, испытующе смотрит. Севка любит слушать. А дед любит рассказывать.

— Потом, — он делает короткую паузу и длинно выдыхает, — Го-омельска область, — двигая головой, точно подталкивает слово губами. — До тыща девьятсот двадцать… четвертаго году. Потом… — в подслеповатых зрачках, крепко увеличенных толстыми линзами, сквозит хитрая интригующая улыбка, — Смоле-е-енська область. До… двадцать шестого…

— А теперь? — не выдерживает Севка.

— Таперь — Брянська область! — радостно дернул головой дед.

— А как деревня называется?

— Дяревня? Сяло Дянисковичи, милай. Новозыбковського уезду. Таперь, по-новому — району. От так!

В котелке запрыгало-забурлило. Севка схватил брезентовые рукавицы, лежавшие на ящике в угольных закромах (дед выделил на хознужды), раскрутил проволоку, снял котелок.

— Ты корочку з хлеба одрежь, поклади на печку — чай заварим, — объяснял дед, не отрываясь от шитья.

Севка недоверчиво на него покосился, но дедово лицо таило в коричневых морщинках спокойную мудрость сфинкса, и седая щетина пробивала кожу, как трава асфальт.

Лечь дышала жаром, и корочка обуглилась в момент. Севка смахнул ее в котелок, вода сразу обрела подобающий чаю цвет. Дед не спеша закончил ремонт рукава, полушубок сложил на нары, любовно примял его. Севке не терпелось полить чаю, а дед, как нарочно, возился — развязывал мешок, потом мешочек… Севка поклялся себе на первой же остановке купить кофе, хлеба, конфет.