Встречи на футбольной орбите - Андрей Старостин

Когда эти мощные здоровяки собирались вместе и громогласно разбивали «в пух и прах» доводы конкурента, причем никакие родственные соображения в расчет не принимались, я со всей силой мальчишеской убежденности верил в победу отца. У меня были к этому основания. Перечисляя знаменитые фамилии егерей, автор отчета Московского общества охоты за 1907 год пишет: «…из этой плеяды мы должны выделить Петра Старостина…» С тех пор как я себя помню, отец считался самым одаренным егерем, даже по признанию самого дяди Никиты – патриарха псковичей-окладчиков.

Сидят, бывало, за самоваром. Посредине стола дядя Фрол, самый старший. Пьет чай из личной, с собой принесенной большой кружки, по староверскому уставу. Рыжий, головастый, с рыжей окладистой бородой, на крутом лбу крупные капли пота – сколько чашек выпито, не сосчитать, – и вещает хрипловатым баском, в широченной улыбке показывая плоские, желтые, редко посаженные зубы, будто деревенский палисад:

– Пойнтер у меня – нету равных! Вот истинный бог, нету равных, – и прикладывает ко лбу два пальца, прямых, толстых, негнущихся – ни дать ни взять два городка.

– Да не Джиналом ли звать твоего пойнтера-то, – иронически подшучивает отец.

А дядя Митя, непримиримый в своей убежденности, что только, мол, он или брат Петр могут претендовать на золотые медали, как бы снисходительно соглашается:

– Если Джинал, так твой кобель, Фрол, в самом деле всех побьет, – и, выждав паузу, добавляет: – По обжорству!

Громче всех, как обычно, смеется дядя Кирсан, брат Фрола, тучный светловолосый добряк, с лицом Портоса, приговаривая:

– Да ну вас к бесу, всем медалей хватит.

Много я слышал таких споров. Замечал при этом, что отец не любил наперед забегать, делить шкуру неубитого медведя. Но уж если говорил, что такой-то кобель или сука – будущий призер, то не помню, чтобы ошибался. Во всяком случае, непогрешимость отца в суждениях такого рода у меня сомнений не вызывала.

Соревновательный дух, царивший среди старших, глубоко проник в наши ребячьи сердца. Я в конечном счете состязался всю сознательную жизнь, то есть столько, сколько себя помню. Всегда хотелось быть лучшим. Позже убедился, что не чрезмерное честолюбие двигало моими чувствами. Наверно, это естественное желание каждого мальчишки, но подогреваемое окружающими. Отец поощрял единоборство между братьями.

Я легко побивал Петра на пари: кто дольше протерпит, не дыша. Противник раздувал щеки, голова начинала трястись, лицо становилось багрово-красным, а мои легкие еще были полны кислорода. Его же я побеждал и в сгибании согнутой в локте руки, опирающейся на угол кухонного стола, который Петру был до подбородка. «Сдаешься?» – спрашивал я его, припечатывая тыльную часть руки брата к дощатому столу. Недосягаем для своего постоянного противника был я и в упражнениях со «снарядом». Лежала у нас во дворе чугунная до рыжины проржавевшая гиря. Она потеряла свое значение в лавке бакалейных товаров, но для наших соревнований была пригодна. Гиря, весом около десяти фунтов, много лет служила нам и ядром для толкания, и молотом для метания, и штангой для выжимания.

Миф о собственной непобедимости развеялся, как только я стал соревноваться в более высоком разряде, со старшим братом Александром. Меня с ним разделяли по возрасту те же три года, что и с Петром. Крепко сбитый, для своего возраста дюжий подросток, Саня расправлялся со мной гораздо легче, чем я с Петром. Именно это обстоятельство я переживал больше, чем сам факт поражения. Петр выжимал гирю десять раз, я – пятнадцать, а Саня – двадцать пять.

Я так же, как младший брат Петр, напрягался и дрожал всем телом, чтобы сократить разрыв, но выжать лишний раз гирю не мог. Дух пока был бессилен победить материю: рыжая гиря сопротивлялась человеку. А Саня, выжав снаряд двадцать пятый раз, победоносно улыбаясь, точь-в-точь как я в соревновании с Петром, спрашивал: «Хватит или еще?»

Несколько утешало, правда, что Саня в свою очередь терпел неизменные поражения «по всем видам спорта» от Николая, который был старше его на один год.

Как сейчас вижу наш двор, обсаженный шеренгой тополей, вдоль которой мы мчимся, выясняя наши спринтерские способности: впереди на прямых, не сгибая в коленях, ногах отец, полностью пренебрегающий методическими указаниями Николая «выше колено», за ним методист, свято следующий теории и чуть ли не бьющий коленками по собственной челюсти, далее мы в соответствующем возрасту порядке – Саня, я и Петр. А сбоку с заливистым лаем свора легавых питомцев во главе с подхалимом Джиналом, мчащимся, заложив уши, в ногу с отцом.

Размеренная деревенская жизнь егерей в летнее время, с твердо установившимся режимом натаски собак, с двухразовым выходом на болота, вдруг нарушалась приездом владельцев пойнтеров и сеттеров. Господа нередко прибывали в Погост на собственных автомобилях, поднимая переполох в деревнях, лежащих на Ярославском шоссе.

Истошно кричали крестьянские ребята: «танобиль», – издалека заслышав оглушительное тарахтенье автомашины. Лошади шарахались на обочину, испуганно мычали коровы, взлетали вверх ошалело кудахтающие куры, когда, поднимая пыль столбом, к нашему дому подкатывали господа.

Из автомобиля выгружались корзины «от Елисеева» с закусками и винами, саквояжи с охотничьим обмундированием и зачехленные ружья. Господа надевали короткие охотничьи куртки, натягивали специальные болотные сапоги, с длинными голенищами выше колена и с непромокаемыми головками, перекидывали через одно плечо ягдташ, через другое двустволку и в сопровождении егерей с собаками отправлялись на подозеру.

Иногда маршрут удлинялся до дальних болот у реки Нерль, близ дачи Ф. И. Шаляпина. Пальба охотников с ближней подозеры доносилась до деревни – значит, возвратятся «с полем» с удовлетворением говорили домашние, заслышав выстрелы.

Посмотрев своих собак в работе, оценив их достоинства по чутью, стилю поиска, послушанию и прилежанию, поделившись впечатлениями от охоты за заставленным елисеевскими яствами столом, гости прощались с егерями и с тем же оглушительным тарахтением мотора ранним утром уезжали в Москву.

Приближалась самая ответственная и волнующая пора – полевые испытания. Всероссийская слава кофейно-пегих пойнтеров Микадо и Рокета, выдрессированных дядей Митей и отцом, с приближением срока испытаний все чаще служила в разговорах егерей отправной точкой для оценки возможностей новых четвероногих питомцев. Рекорд Рокета – 90 баллов по 100-балльной оценке, при 23 из 25 возможных за чутье считался недосягаемым.

Отец с дядей жили дружно, но спор, кто был лучше – Рокет или Микадо, – носил непримиримый характер. В запальчивом принижении собачьих достоинств шли в ход самые сильные эпитеты. Послушать, так оба чемпиона Джиналу в подметки не годились. На самом деле, в книге «Полвека работы с легавой собакой» (Ленинград, 1938) приводится ответ отца владельцу Рокета – Р. В. Живаго: «Не мне учить собаку, а мне учиться у нее; я ничего подобного не видывал…»

Но вот проходили испытания. Обычно они проводились в районе Люберец, Косино, в те времена не близкое Подмосковье. Появлялись новые чемпионы, возникали новые споры, радостно приподнятые по тону при победах, сурово критические при поражениях: «благородные судьи» – в первом случае, «судьи – прохвосты» – во втором.

На смену лету с бекасами и дупелями приходила зима с волками и лисицами. Фауна в егерских делах сменялась, сменялась и флора. Заливные луга, подозеры, приречные болота, кочковатые, с мелким кустарником, некрасовские просторы, где дальний лес в синей дымке на горизонте являлся только фоном, с наступлением зимы уступали ему место, и уже только лес становился главной ареной событий.

В тамбовские, брянские, смоленские леса отправлялись на розыски красного зверя егеря-окладчики. Соревнование в искусстве организации охоты не уступало по спортивному накалу соревнованию на лучшую дрессировку собак. По сути дела, зимняя охота требовала больших профессиональных знаний, чем летняя, и была связана в определенной степени с риском. Волк не бекас. Охота на него требует длительной подготовки. Во всяком случае, в былые времена, когда технический прогресс не распространялся на охоту, волк запросто не давался. Сейчас дело нехитрое: с вертолета перестрелять волков. Тогда же егеря, как и волка, «кормили ноги».

Одним словом, и летом, и зимой егеря придерживались одного правила: «сколько походишь – столько найдешь». И по болотным кочкам и по заснеженному лесу исхаживали они неисчислимое количество верст. «Вынослив, как егерь-пскович», – говорили в охотничьем мире Москвы.

Исстари волк для крестьянина был страшным врагом. Сколько лошадей задрал, сколько телят, овец перерезал! Исчислялись эти лесные четвероногие хищники только в Центральной России тысячами.

В отличие от большинства школьников, моих сверстников, знакомых с волчьими нравами и повадками по литературе самого разного жанра, от басни до сказки, от «Красной шапочки» и «Ивана-царевича» до сентиментально-драматического стихотворения «Жил-был у бабушки серенький козлик», я волчью душу знал по рассказам егерей.