Чужая боль - Борис Изюмский

— Обдумывал новую модель самолета.

Что делать с этим мальчишкой, чтобы он, при всем своем увлечении техникой и точными науками, не пренебрегал гуманитарными! Раиса рассказывала, что эта склонность проявлялась даже в раннем детстве. Как-то она спросила маленького Сережу: «Что тебе больше всего понравилось в зоопарке!». И услышала в ответ: «Красный трактор».

Может быть, для начала взять себе в помощники Фенимора Купера, Майн Рида и так пристрастить мальчишку к чтению! В конце концов, человек есть не столько то, что создала природа, сколько то, что он сам из себя сделал и что создают из него.

Их особенно сблизил день 9 Мая — двадцатая годовщина со дня победы над гитлеровцами.

Еще утром, после завтрака, Виталий Андреевич надел пиджак со всеми наградами, и восхищенный Сережа читал на медалях надписи: «За оборону Москвы», «За взятие Берлина», приглядывался к югославским, польским крестам… У Виталия Андреевича были, кроме ордена Красного Знамени, еще и две медали «За отвагу», и от них Сережа просто не мог оторвать глаз. «Другую медаль, — думал он, — можно получить и в штабе, а эти — только действительно за отвагу на поле боя». Про себя он решил, что непременно расспросит отчима об истории наград.

Кирсанов, Раиса Ивановна и Сережа вышли во двор. В саду белый цвет так облепил ветки, что они стали похожи на тугие початки. Буйно, махрово цвела сирень. С Дона тянуло свежим ветерком.

Они вышли на главную улицу. Ее зеленая стрела упиралась в телевизионную вышку, тянувшуюся к нежно-синему небу.

Виталий Андреевич любил свой город: тихие аллеи Пушкинской улицы, особнячки Нахичевани — каждый на свой лад, широкие проспекты, словно потоки, вливающиеся в Дон.

Военная судьба забрасывала Кирсанова и в сказочную Фергану, и в красавицу Вену, но он всегда как о величайшем счастье думал о возвращении в родной Ростов. Пусть к его руинам, но все равно в город, любимый с детства. Эта любовь удесятерилась позже, потому что Виталий Андреевич вместе с другими заново отстраивал его: сначала в воображении, потом на ватмане.

Расчищал во время субботников перекореженную бомбежками набережную, позже — строил проспект Ленина и Зеленый театр, Дворец культуры сельмашевцев и кафе «Белая акация».

Сейчас, когда Кирсанов шел по улице Энгельса, его не оставляло чувство гордости: вот какой мы ее сделали!

Еще в детстве знал Кирсанов все закоулки Ростова: вброд переходил речку Каменку, продирался сквозь парковые заросли у аэропорта, на пароме переправлялся на «левбердон» — так называли они левый берег Дона, облазил владения Ботанического сада и зоопарка.

В юные годы, работая слесарем на Сельмаше, свободные часы просиживал в библиотеке на тихой Книжной уличке, бегал в драмтеатр смотреть Марецкую и Мордвинова…

«Хорошо бы, — думал Виталий Андреевич, — передать и Сереже эту привязанность к родному городу. Чтобы потом, куда ни привела судьба парня, с нежностью вспомнил он памятник великому поэту на Пушкинском бульваре, где у священного гранита вечерами читают свои стихи молодые поэты…»

…Они миновали фонтан на Театральной площади — Гераклы терпеливо держали на плечах огромную чашу, миновали распахнутый вход в Парк Революции и по Советской улице дошли до Вечного огня, недалеко от памятника Марксу.

Люди шли сюда с цветами. Пионерские отряды приносили клятву верности погибшим.

Пожилая женщина во всем черном долго стояла у огня, и слезы, казалось, прокладывали неизгладимые борозды на ее щеках.

Виталий Андреевич крепко сжал плечи Сережи, и тот доверчиво прижался к нему.

Позже они сидели на балконе.

Внизу отражались в затоне высокие, стройные колонны элеватора, разливалось курчавое половодье рощ. Насколько хватало глаз, вольно раскинулся Дон, прихотливыми извивами уходил в предвечернюю синеву, По железному арочному мосту прошел поезд на Батайск: проворной искрой промелькнули меж пролетов освещенные окна вагонов, и перестук колес, замирая, улегся вдали, как эхо.

Весь день был таким, что сейчас Виталию Андреевичу захотелось повести с Сережей разговор, как со взрослым, и он качал рассказывать о фронтовой жизни, а потом спросил:

— Ты мог бы совершить такой подвиг, как Александр Матросов!

Сережа помедлил:

— Не знаю. Хотел бы.

Гулко перекликались теплоходы, зажглись рубиновые огни бакенов посреди реки. Медленно и упрямо тянулась против течения длинная баржа. В сторону Старочеркасска, много выше зеленых маковок собора, пролетел пассажирский самолет.

— «ИЛ-18», — безошибочно определил Сережа и, по своему обыкновению, без перехода заговорил о совершенно неожиданном, но, видно, уже занимавшем его: — Я понимаю, если ребенок похож на мать: она его родила. Но мне неясно, почему он иногда бывает похож на отца!

Вот странное сочетание взрослых и детских представлений!

Днем, фотографируясь с матерью в парке, он очень старался придать своему лицу какое-то особое, значительное выражение. А потом сокрушался:

— Лучше б я остался со своим лицом!

…Появилась Раиса Ивановна:

— Мужчины! Мыть руки и — за стол. Хотя нет, спустись, Сережа, в магазин, возьми у тети Шуры сосиски.

Внизу, в их доме, — гастроном. Очень скоро продавщицы стали узнавать Раису Ивановну, а черноглазая веселая Шура даже оставляла иногда ей, вечно спешащей, что-нибудь повкуснее.

Сережа возвратился минут через десять сердитый и взлохмаченный:

— Никогда больше не посылай меня на нечестное дело.

— Это что еще за новости! — возмущенно посмотрела Раиса Ивановна.

— Я зашел в магазин и говорю: «Теть Шура, дайте сосиски». А она так строго, фальшивым голосом:

«Нет никаких сосисок!», А сама тиха: «Сейчас заверну, плати». Тогда я не выдержал и громко спросил: «Почему вы даете их не всем и притом тайно!».

Раиса Ивановна охнула и всплеснула руками:

— Да что же это за недомыслие и донкихотство! Неужели нельзя в твоем возрасте сообразить!..

— Протестую! — сделал энергичный жест рукой сверху вниз Сережа.

Виталий Андреевич стал на его сторону:

— Правду сказать, Раюша, мне тоже было бы не по душе подобное поручение.

Она обиженно замолчала: «Проявлять такое благородство легче, чем пойти и выстоять в очереди». Но позже она решила, что действительно не очень-то последовательна: терпеть не могла черты «доставалы» у своего первого мужа, а вот мальчишку послала…

…Перед сном Сережа сказал Виталию Андреевичу:

— Ни за что, — он раздельно произнес эти слова, — ни за что не буду пользоваться черным ходом!

— И правильно. Ты должен быть в десять раз честнее нас, в сто раз смелее.

— Но у тебя столько орденов… — Сережа впервые сказал «тебя».

— Дело не только в них… Каждый день быть смелым гораздо сложнее.

— Как это!

— Защищать правду. Везде. Чего бы тебе это ни стоило.

Мальчик помолчал:

— Постараюсь…

А Виталий Андреевич еще долго не мог заснуть. «Не было ли Рае за материнской спиной легче, чем сейчас!» — с тревогой спрашивал он себя.

Правда, он старался, в чем только мог, помогать, не признавал деление домашней работы на мужскую и женскую… Да и Сережу настраивал так же. Недавно, когда он предложил мальчику до прихода мамы сварить борщ, Сережа фыркнул:

— Это не мужской труд!

Виталий Андреевич посмотрел иронически:

— Значит, превратим маму в рабыню, а сами будем почитывать приключенческие книги!

Сережа не нашел что ответить.

Нет, Рае надо больше помогать…

Виталия Андреевича очень тревожила потрясающая рассеянность Сережи. Он мог в магазине купить книгу, которая уже была в его домашней библиотеке, собраться пойти в школу в домашних туфлях, часто где-то забывал или терял авторучку, перепутывал расписание, всюду опаздывал.

Виталий Андреевич подарил ему блокнот и заставил записывать все, что надо сделать, приучал пользоваться будильником.

Как-то, отчаявшись, даже накричал возмущенно на мальчишку: тот не выполнил требование матери убрать за собой. Сережа нахмурился:

— Терпеть не могу сердитых!

— Но я же хочу тебе добра. Значит, нельзя требовать!

Мальчик смягчился.

— Можно, но не так сердито. — И еще мягче: — Я понимаю — ты хочешь воспитывать… Был бы я тебе безразличен, ты не тратил на меня свои нервы…

Чувствуя неловкость от официального обращения «дядя Виталий», Сережа стал называть его «Дяви».

— Дяви, у тебя сегодня плохое настроение?

— Да…

— Почему!

— Из-за твоей безалаберности. Ушел в школу и не привел в порядок свою комнату. Посмотри!

Виталий Андреевич открыл дверь в его комнату: на постели валялся глобус, одежда внавал лежала на стуле, стол походил на филиал слесарной мастерской, с той только разницей, что тиски соседствовали с учебником истории, а вылепленный из пластилина марсианин взобрался на рашпиль.