Девичий паровозик. О странностях любви - Григорий Жадько

– Хорошо. Будем пить чай. Будем пить и разговаривать.

– Нет! Просто пить.

– Как скажете

Я сходил, сделал заказ. Проводник, лукавый дядька, разглаживая, мягкие рыжие усы, занес нам спустя минуту, два кованных вороненых подстаканника. В них простые стаканы из зеленоватого стекла и жидкий чай. Отдельно он держал посеребренный поднос со сдобой.

– Пышка, слойка. Сдобные калачи. Крендель. Плетенка. Все из Филипповской булочной, господа на выбор если желаете. – Протараторил он как пулемет заученную фразу.

– Неужели! Прямо оттуда?

– Обижаете. Настоящие парижские рецепты от придворного пекаря Филиппова. Не «сумневайтесь».

Я отложил всех наименований по одной штучке и сразу расплатился за все. Старик ушел очень довольный, подкручивая вверх усы.

– Вы совершенно зря потратились, – сказала Маша, – мне есть на ночь, думаю, совсем не стоит.

– Все нормально, может, только нужно будет чай повторить. А как вы смотрите на бутылочку Белого Сурожа из Массандры.

– Нет что вы! Это точно ни к чему.

– Я принесу, и решим.

Я сходил за бутылкой и дополнительно взял стаканы у проводника. Она смотрела во все глаза и качала головой.

– Оставьте. Вы такой молодой. Будет у вас еще повод и друзья с кем ее распечатать.

– Оружейный завод? Что Вы говорите! Я часто там бываю по делам. Поверьте скукота полная. Если вы мне составите кампанию, я был бы вам очень признателен.

– Все-таки вы напрасно это затеяли, и чай стынет.

– А мы и то и другое будем по очереди.

– Какой вы право! Так меня еще и уговорите.

– Конечно. Мне побольше, а вы давайте пригубите маленько.

– Ну, хорошо. За знакомство.

– А вы знаете, Маша, откуда это вино получило название. Что означает «Сурож»?

– Нет. Никаких мыслей

– Это древнерусское название города Судак. Видите, какое оно золотистое? А аромат? Ничего не напоминает?

– Что-то знакомое. Медовое или яблочное.

– Токайское не напоминает?

– Точно! Вы сказали, и я сразу вспомнила.

– А вообще его делают из винограда сорта Кокур белый.

Я рассказал ей, как мне довелось быть в Судаке. Про развалины Генуэзской крепости, глиняные водопроводы в горах, обычаи крымских татар. Она была очень хорошим слушателем. Кивала в такт мои словам, ресницы ее дрожали, на лице ясно читалась заинтересованность и неподдельный интерес.

– Слушайте! Мы так и допьем ваш Кокур Михаил! – Сказала она весело, и в глазах ее блеснули озорные огоньки.

– Это будет чудесно.

– Я же совсем не хотела, но вино правда, отменное.

– Расскажите о себе немножко.

– Вы считаете, это удобно?

– Ну, не знаювам решать

– Да! Да, конечно. А что рассказать?

– А вы можете быть откровенной?

– С близкими, родными наверно

– А мне казалось, что тем людям, которые точно больше не встретятся в вашей жизни можно рассказать и гораздо больше. Они не опасные. Никогда вашу откровенность не используют против вас, никому больше ни о чем не поведают, во всяком случае, вашим знакомым.

– Хм! Конечно.

– Вы мне, я вам. Такая игра.

– Даже не знаю, что вам сказать. Спрашивайте.

– Начнем с главного. Вы когда-нибудь любили?

– Mon dieu! Миша. Как вы прямо и в лоб. – Промолвила она смутившись.

– Извините. Вырвалось.

Она испытывающе посмотрела на меня.

– Нет, – она помолчала, – Конечно, нет! Ну, как можно. Об этом я не буду вам рассказывать. Все-таки вы мужчина.

– В том то и прелесть. Мы как бы поглядим на себя с позиции противоположного пола.

– Миша! Миша! Вы настойчивый молодой человек, а я слабая женщина. И все это так заманчиво.

– Решайтесь.

– Господи! Я работаю учительницей в церковно-приходской школе для девушек Новодевичьего Монастыря. У меня малолетняя дочка, недавно отняла от груди, сейчас сидит с няней. Кто бы знал, на что вы меня толкаете.

– Вы считаете поговорить о любви это недостойное занятие

– Par le chemin de Micha. тут речь не об этом.

– Ну, ваши ученицы из церковно-приходской школы не увидят и не узнают, что с того.

– А муж?

– А муж и тем более.

– Мы с вами как заговорщики разговариваем.

– Давайте тогда шепотом, – пошутил я, снижая голос.

– И все-таки нет, мой дорогой Миша. Понимаю все умом. А вот душа противится.

– Потому что ничего не было. Я уверен, вас отдали замуж без любви.

– Без любви, без любви. Вы же ничего не знаете мой дорогой. Если бы только можно было все изменить. Нет что уж там. Лучше не начинать этот разговор вовсе.

Она замолчала в волнении, подошла к проему купе, приоткрыла дверь и тут же плотно захлопнула, очевидно, убедившись, что никто не подслушивает.

– Ничего вы не знаете.

– Мне и знать нечего.

Я встал, подошел к ней, и смело взял ее за руки. Она взглянула на меня снизу вверх.

– У меня это на лице написано?!!! Что я страдаю, и у меня не было в жизни настоящей любви?

– Смотрю в ваши грустные глаза. А в них тоска беспросветная, робость и послушание.

– Это от Бога. Он всемогущ и всевидящ!

– Нет. Это от отчаяния. Не верите вы ни во что. Просто плывете по течению. Все за вас решают. Везде флажки красные. Туда нельзя, туда не ходи.

– Вот вы говорите Миша, душа сопротивляется, а умом понимаю, что вы правы. Так и есть. Что я по большому счету видела? Да ничего! Вяжу, вышиваю, прислуживаю за мужем и сильно хочу ему понравиться, даже когда мне это противно. Даже когда мы с ним вместе, брачное ложе делим, мне больше противно, чем хорошо.

– И выхода нет?

– La sortie je ne vois pas.

Я крепче сжал ее руки. Она не противилась. Лицо ее оказалось близко. Я прижался к ее горячей щеке.

– Говорите, Маша. Говорите. Я слушаю.

– О чем?

– Так просто. Мне все равно лишь бы слышать ваш голос.

– Все что мы делаем это подло.

– Я знаю.

– А от чего вы не освободите мои руки?

– Вы этого хотите?

– Я сама не знаю что хочу.

Я взял ее за подбородок и повернул к себе. Она слегка приоткрыла рот и закрыла глаза. Я коснулся ее воспаленно сухих губ. Она вздрогнула, но не отстранилась. Я целовал ее долго упрямо, пока ее губы немножко не распухли, а дыхание не стало горячим и прерывистым. Наконец она усилием воли легонько оттолкнула меня, и сев в угол заплакала.

– О чем вы плачете? Зачем вы плачете?

– Я ничего не могу. Все во мне восстает. Все сопротивляется. Я хочу обратиться к царю нашему небесному за спасением. Это насилие надо мной. Это все пошло. Пошло! Да! И другого слова я не нахожу. Если вы хоть чуть-чуть уважаете меня, вы сейчас же должны уйти. Слышите. Я не могу вас выгнать. Вы сами это должны сделать. Прошу вас. Заклинаю всем святым!

Я подошел. Опустился на колени. Поцеловал ей руки, и каждый пальчик в отдельности. Встал. Поклонился и вышел в коридор.

Проводник уже зажег тусклые фонари в конце и начале вагона. Желтые пятна света, не столько освещали его, сколько давали направление движения. Я зашел к себе и стал смотреть в окно. Скоро должен был начаться Лахтинский разлив. И, правда, поезд замедлил скорость и совсем медленно вполз на 200-метровый свайный мост, который располагался параллельно Лахтинской дамбе. Сколько я не смотрел в ночь, ее не было видно, только угадывалось что-то большое и темное, что надвигалось и надвигалось на тебя, но никак не могло поглотить.

Скоро Сестрорецк. Я собрал свои немногочисленные пожитки, сложил их в желтый саквояж и присел на дорожку на краешек полки. Мыслей никаких не приходило в голову. Просто было все безразлично и пусто, как будто я находился в квартире, из которой вынесли абсолютно все вещи и даже вынули окна и двери. Сквозняк гулял в пустых комнатах, шевелил листами газет и журналов, откидывал засаленную старую занавеску из дешевого ситца, и только где-то по привычке слышалась песнь сверчка. Он один не понял, что дом покинут.

Паровоз было набравший привычную скорость, вдруг сбросил тягловое усилие, и колеса по рельсам застучали все реже и реже. Раздался громкий приветственный гудок, и он тут же задохнулся сиплым басом.

Поплыли станционные огни, мутным желтым светом заливая купе.

– Ну, вот и все! – Сказал я, поднимаясь, оглядывая второпях еще раз купе и пытаясь не скользить глазами по тонкой переборке, которая отделяла меня от девушки. Там было необычно тихо. Я нарочито громко щелкнул замком и хлопнул дверью, выходя в коридор. В ответ тишина. Я совсем медленно, как старик, шаркая, поплелся на выход и уже почти вышел, как позади себя услышал робкий щелчок и скрип открываемой двери. Я остановился, боясь обернуться. Наконец рядом у уха почувствовал горячее дыхание и громкий взволнованный шепот.

– Вы не зашли!?

– Зачем?

– Попрощаться

– Зачем, – повторил я опять.

– Пра-а-авда за-а-чем, – сказала она, в задумчивости растягивая слова.

– Так глупо.