ПИСЬМА ИЛЬИ ЭРЕНБУРГА ЕЛИЗАВЕТЕ ПОЛОНСКОЙ. 1922-1966 - Борис Фрезинский

По-видимому, уже после возвращения с каникул Полонская почувствовала, что мысли Эренбурга заняты не только стихами. Еще в конце 1909 года на одной из эмигрантских вечеринок он познакомился с первокурсницей медицинского факультета Сорбонны Екатериной Оттовной Шмидт, приехавшей в Париж из Петербурга. “Влюбился я сразу”, – признается не склонный к таким признаниям Эренбург 17.

Для Полонской это был жестокий удар. Ее встречи с Эренбургом прекратились, и увидела она его лишь четыре года спустя в Русской Академии, которую посещали находившиеся в Париже русские поэты, художники, скульпторы. В книге “Встречи” об этом написано так: “В “Академии” я встретилась с Эренбургом, которого потеряла из виду…” Понятно, какая боль спрятана под этим небрежным “потеряла из виду”…

Спутником Полонской в эти годы стал итальянский журналист А. Таламини, писавший в парижские газеты. К 1914 году Полонская была уже без пяти минут врач и продолжала сочинять стихи.

Лето 1910 года Илья Эренбург и Екатерина Шмидт провели в Брюгге; в марте 1911 года у них родилась дочь Ирина. А в 1913 году Эренбургу пришлось пережить тяжелый и, пожалуй, единственный за всю его жизнь удар такого рода: Е. О. Шмидт с дочкой ушла от него к Т. И. Сорокину, парижскому его другу…

К 1914 году у Эренбурга вышло уже четыре книги стихов, о которых писали Брюсов, Волошин, Гумилев, Мандельштам, Ходасевич. Встретившись с Полонской в 1914 году, Эренбург подарил ей последний свой сборник “Будни” (Париж, 1913), запрещенный цензурой к ввозу в Россию, надписав его так: “Милому Пятиугольному 1914 Эренбург” (Пять Углов – место Петербурга, неподалеку от которого на Боровой, 14, а потом на Загородном, 12 жила семья Полонской). Отзвук новой встречи с Эренбургом есть в письме Полонской к матери 31 марта 1914 года, где речь идет об успехах ее парижских друзей: “Другой мой знакомый выпустил книгу стихов 18, а третий, которого ты знаешь, книгу переводов – антологию 19. А впрочем, мы предполагаем издать сборник стихов парижских поэтов, в котором приму участие и я”. В книге “Встречи” Полонская рассказывает, что после того, как она прочла свои стихи в Русской Академии, Эренбург предложил напечатать их в журнале “Вечера”, который он тогда издавал (наверное, об этом журнале и шла речь в цитированном письме).

Стихи Полонской под псевдонимом Елизавета Бертрам появились во втором, и, как оказалось, последнем, номере “Вечеров” – это ее первая публикация.

Свои впечатления об Эренбурге той поры Полонская поведала в книге “Встречи” с некоторым сдвигом по времени: “Эренбург увлекался в то время стихами Франсиса Жамма, поклонника “Цветочков святого Франциска Ассизского”. Жамм писал, что ходит босиком и сквозь его драные сандалии прорастают незабудки. Жил он где-то вне Парижа, Эренбург ездил к нему и приехал в восторге от этой простоты, которая сменила изысканность его собственных недавних средневековых увлечений”. На самом деле увлечение пантеизмом Жамма было уже позади, как и намерение принять католичество, – Эренбург специально ездил в бенедиктинский монастырь, но, как сказано в одной его автобиографии, “не получилось” (был какой-то эмоциональный, психический срыв – такое тогда бывало с Эренбургом: у него с детства случались припадки истерии, в Париже к этому добавились наркотики, к которым одно время приохотил его Модильяни).

Встречи 1914 года – перед очередной долгой разлукой.

Началась война. Полонская служила врачом военного госпиталя в осажденном немцами Нанси, а затем в Париже. В марте 1915 года всем россиянам, окончившим иностранные медицинские факультеты, разрешили держать экзамены и получить диплом врача в России. Длинным путем через Балканы Полонская добралась до дома и в Юрьеве, сдав экзамены, получила диплом. Затем Юго-Западный фронт, замужество, рождение сына (в Киеве), снова фронт и только в апреле 1917 года возвращение в Петроград. Здесь в июльские дни она совершенно случайно встречает Эренбурга (у него за плечами были годы работы военным корреспондентом на франко-германском фронте, кипа очерков в “Биржевых ведомостях” и книга “Стихи о канунах”). Вот как годы спустя эта встреча описана в книге “Встречи”: “Как-то переходя Владимирский проспект, я внезапно увидела Илью Эренбурга, моего парижского друга. Он не заметил меня, у него на плечах сидела длинноногая девочка, свесив ножки в длинных чулках через его грудь. Он придерживал ее рукой с озабоченным видом, а рядом с ним шагала, что-то объясняя обоим, первая жена Ильи Катя Шмидт. Я так растерялась от этой встречи, что даже не окликнула их. Про себя я решила, что они, очевидно, только вернулись в Россию, в родной для Кати Петроград. Я знала, что в нашем городе живут ее родители…” До их следующей встречи оставалось семь лет…

Уезжая в марте 1921 года из Москвы на Запад, Эренбург увозил романтический и суровый образ послереволюционной России (жить здесь у Эренбурга уже не было сил, но на Западе романтический образ помогал не порывать с родиной), и, когда десятилетия спустя он пытался восстановить этот образ в мемуарах, старые строки Полонской естественно вспомнились ему:

Но грустно мне, что мы утратим цену Друзьям смиренным, преданным, безгласным, Березовым поленьям, горсти соли, Кувшину молока, и небогатым Плодам земли, убогой и суровой 20.

На рубеже 1921-1922 годов в Питер дошли номера берлинского журнала “Русская книга”, где печатался Эренбург, и Полонская отправила ему в Берлин вышедшую в издательстве “Эрато” свою первую книгу стихов “Знаменья”, – так началась их переписка, продолжавшаяся (с перерывами) сорок пять лет.

В огромном по числу единиц хранения эпистолярном наследии Эренбурга его переписка с Полонской уникальна как по хронологической ее протяженности, так и по доверительности и душевности тона. Известная сухость и деловитость вообще характерны для писем Эренбурга, но, пожалуй, писем к Полонской это коснулось гораздо меньше, чем большинства других его писем. Мастер самых разнообразных литературных жанров, Эренбург эпистолярного жанра не любил; он всегда очень много писал, и собственно на письма у него уже не оставалось душевной энергии.

То, что для Цветаевой и Пастернака было частью их литературного труда, не менее значительной, содержательной, эмоциональной и художественной, нежели стихи и проза, для Эренбурга, как правило, – лишь вынужденная необходимость (исключения были редкостью). В его письмах 20-30-х годов деловые сюжеты оживляются двумя-тремя фразами о новостях, о книгах, о себе. А основной объем его послевоенных писем осуществлялся секретарем по его конкретным указаниям, сам же Эренбург писал только близким друзьям или в случаях, которые считал особенно важными.

Все это стоит иметь в виду, читая свод писем Эренбурга к Полонской. Большая их часть (62) приходится на 1922-1925 годы. Для Эренбурга это было время широкой и, может быть, даже неожиданной популярности (с выходом романа “Хулио Хуренито” он стал одним из самых читаемых прозаиков). Для поэтессы Полонской это также плодотворные и успешные годы – равноправная участница группы “Серапионовы братья”, она много пишет, печатается, выходят ее лучшие стихотворные книги.

Эренбург надеется, что ему и дальше удастся жить на Западе, а печататься в Москве, сохраняя определенную литературную независимость. В июне 1923 года он посылает Полонской почтой письмо в ответ на ее суждения о последнем его романе “Жизнь и гибель Николая Курбова”. В этих суждениях почувствовалась Эренбургу какая-то новая нота, вызванная то ли чрезмерной политической осторожностью, то ли зарождающимся конформизмом, и он отреагировал на это неожиданно пылко: “За правду – правда. Не отдавай еретичества. Без него людям нашей породы (а порода у нас одна) и дня нельзя прожить… Мне кажется, что разно, но равно жизнью мы теперь заслужили то право на по существу нерадостный смех, которым смеялись инстинктивно еще детьми. Не отказывайся от этого. Слышишь, даже голос мой взволнован от одной мысли.

Мы евреи. Мы глотнули парижского неба. Мы поэты. Мы умеем насмехаться. Мы… Но разве этих 4 обстоятельств мало для того, чтоб не сдаваться?” Время было невластно отменить эти четыре обстоятельства, но оно вскоре предъявило столько других обстоятельств, что оптимизм 1923 года по части “не сдаваться” показал свою полную легкомысленность. Полонской это коснулось в большей степени и раньше, но и Эренбурга отнюдь не обошло. И все-таки извести напрочь их “еретичество” времени не удалось – некоторые его дозы у наших героев оставались даже в самые безысходные времена…

Первая после долгого перерыва встреча Эренбурга с Полонской состоялась в его первый с 1921 года приезд в Россию из Берлина – в Петрограде в марте 1924 года, но, как вздыхает Эренбург в письме, отправленном уже с дороги, он был так замотан и задерган и деловыми, и ненужными знакомствами, что той большой и душевной встречи, о которой не раз говорилось в их письмах, не получилось (“Мне очень больно, что мы так и не повидались с тобой по-настоящему”). Ожидание встречи оказалось сильнее самой встречи. Через два года все повторилось снова – летом 1926 года Эренбург, приехав в Россию, вообще не попал в Ленинград; в итоге переписка пошла на убыль, писем Эренбурга за 1928-1929 годы в архиве Полонской не оказалось.