Роза и тис - Мэри Уэстмакотт

Тогда он произнес речь. Мы все были слегка разочарованы невзрачной внешностью кандидата и тем, что как оратор он явно не блистал. Голос у него оказался неприятный и монотонный, манеры оставляли желать лучшего. Нам ничего не оставалось делать, кроме как утешать друг друга рассказами о его храбрости и отваге.

…Жил я тогда в «Полнорт-Хаус», а точнее, в длинной комнате с низким потолком и окнами на море. Она выходила на террасу, куда в погожие дни выкатывали мое инвалидное кресло. Я сидел и смотрел на Атлантический океан, любуясь пенными бурунами и темно-серым скалистым мысом, ломавшим линию горизонта. На мысу высились зубчатые стены и башни замка Сент-Лу, которые всегда казались мне акварельным наброском какой-нибудь романтической барышни, жившей где-нибудь эдак в середине XIX века.

Действительно, было в замке Сент-Лу что-то ненастоящее, театральное – такой эффект может быть произведен только тем, что по сути подлинно. Видите ли, замок построили в те времена, когда люди еще умели наслаждаться романтизмом без чувства неловкости и стыда. Такой романтизм предполагает осады, драконов, пленных принцесс, рыцарей в доспехах – словом, великолепие, свойственное плохим историческим фильмам. Но, разумеется, если подумать хорошенько, сама история является не чем иным, как плохим фильмом…

Глядя на замок Сент-Лу, ожидаешь увидеть кого-то вроде леди Сент-Лу, леди Трессильян, миссис Бигэм Чартерис или Изабеллы. И то, что они существуют на самом деле, вызывает настоящее потрясение!

Так вот, в один прекрасный день эти дамы нанесли мне визит: горделивая осанка, платья старого кроя, бриллианты в громоздких оправах. Я тогда был настолько ими зачарован, что сказал Терезе: «Неужели они настоящие? Не может быть!»

…Мне кажется, я поторопился. Нужно вспомнить еще несколько событий: например, момент, когда я садился в машину, чтобы ехать на аэродром Нортхолт встречать Дженнифер…

За теми событиями стоит вся моя жизнь, которая началась за тридцать восемь лет до машины на Нортхолт и закончилась в тот день…

Повторяю, речь не обо мне. Но история началась с меня, Хью Норриса. Оглядываясь на прожитые годы, смею утверждать: я жил вполне обычной жизнью, не более, но и не менее интересной, чем у других. Неизбежные разочарования, утраченные иллюзии, тайные ребяческие страдания… Но также и сильные чувства, волнение, возбуждение, гармония, вырастающие словно ниоткуда. Мою жизнь можно рассматривать с двух точек зрения: как историю крушения или же как победоносную летопись. Обе версии имеют право на существование. В конце концов, то, как ты оцениваешь свою жизнь, всего лишь вопрос выбора. Вот вам Хью Норрис, как он сам себя видит, а вот Хью Норрис такой, каким он видится окружающим. На самом деле есть, должно быть, и третий Хью Норрис – такой, каким он видится Господу. Наверное, это и есть основной, главный Хью. Но его историю в состоянии изложить лишь ангелы. Все сводится к следующему: что же я знаю о молодом человеке, который в начале 1945 года, возвращаясь в Лондон, сделал пересадку в Пензансе? Должен признаться: в те дни жизнь меня баловала. Мне нравилась моя профессия школьного учителя. На войне я также узнал и понял много нового. После войны меня ждала любимая работа с перспективой в будущем стать директором школы. Заводил я тогда и романы – последствия одних были плачевны, последствия других меня вполне удовлетворяли, однако ни одна женщина не запала, что называется, мне в душу. Я поддерживал надлежащие родственные связи, но не слишком тесные. Мне было тридцать семь лет. В тот день я наконец осознал то, о чем долгое время лишь догадывался. Я чего-то ждал… Чего? Какого-то события, знака свыше?..

Вдруг мне почудилось: все, что происходило со мной до тех пор, носило какой-то поверхностный характер, а я ждал чего-то подлинного, настоящего! Наверное, рано или поздно схожие чувства испытывает в своей жизни каждый – хотя бы раз.

Итак, я сел на поезд в Пензансе и билет на обед в вагоне-ресторане взял в третью смену, так как только что плотно позавтракал. Когда проводник пошел по вагонам, гнусаво выкрикивая: «Тре-е-тья сме-е-на, то-олько-о по биле-етам!» – я встал и направился в вагон-ресторан. Официант взял мой билет и жестом показал мне мое место. Напротив сидела Дженнифер.

Именно так все обычно и происходит. Невозможно что-либо предугадать, невозможно ничего спланировать. Я сел напротив Дженнифер… Дженнифер плакала.

Сначала я ничего не заметил. Она сдерживалась изо всех сил. Ни звуком, ни жестом она себя не выдавала. Мы не смотрели друг на друга. Мы вели себя в соответствии с правилами поведения незнакомых людей в вагоне-ресторане. Я подвинул ей меню – дань вежливости, и только, тем более что выбирать было не из чего. Комплексный обед – суп, рыба или мясо, сладкое или сыр. Четыре фунта шесть шиллингов.

Она ответила на мой жест также ритуальной, ничего не значащей улыбкой и кивком. Официант спросил, что мы будем пить. Оба мы выбрали светлый эль.

Затем наступила пауза. Я просматривал журнал, который захватил с собой. Официант сновал по вагону с подносами. Подбежав к нам, он поставил перед нами тарелки с супом. Все так же соблюдая приличия, я подвинул солонку и перечницу чуть-чуть ближе к Дженнифер. До сих пор я ни разу не взглянул на нее, точнее, ни разу не посмотрел как следует, хотя, разумеется, кое-что успел заметить. Молода, хотя и не слишком – всего на несколько лет моложе меня, среднего роста, темноволосая, примерно одного социального положения со мной. Достаточно симпатичная и приятная, но не настолько, чтобы в один миг смутить мой душевный покой.

Позднее я собирался изучить свою соседку повнимательнее и затеять с ней разговор. «Там видно будет», – решил я.

Но все мои планы провалились… Случайно бросив взгляд на тарелку супа, стоящую напротив, я заметил, что в суп капают слезы. Девушка плакала беззвучно, слезы текли без малейших усилий и капали в суп…

Я был поражен. Я бросал на нее быстрые взгляды исподтишка. Вскоре она перестала плакать – ей удалось заставить себя прекратить – и доела суп.

– У вас, наверное, какое-то горе? – Мои слова прозвучали довольно беспардонно, но улики были налицо, а я в ту пору был несдержан.

Она горячо воскликнула:

– Какая же я дура!

Мы оба замолчали. Официант унес суповые тарелки. Затем поставил перед нами крошечные порции мясного пирога и положил гарнир – громадное количество капусты. К капусте он, с видом человека, делающего нам особое одолжение, прибавил по две печеных картофелины.

Я посмотрел в окно и сказал что-то о пейзаже. Затем заговорил о Корнуолле. Я сказал, что не слишком хорошо знаком с этой частью страны. А она? Да, кивнула она, она здесь живет. Мы сравнили Корнуолл с Девонширом, Уэльсом и восточным побережьем. Пустые, ничего не значащие фразы. Наш разговор преследовал целью замять тот факт, что она виновна в проливании слез в публичном месте, а также мою вину в том, что я заметил ее слабость.

Но лишь когда нам подали кофе, я предложил ей сигарету, а она ее приняла, мы вернулись к тому, с чего начали.

Я попросил прощения за свою глупость, но признал: слова сочувствия вырвались у меня помимо воли, я ничего не мог с собой поделать. Она ответила: должно быть, она кажется мне настоящей идиоткой.

– Нет, – возразил я. – Я решил, что вы дошли до точки. Ведь так и есть, да?

– Да, – кивнула она, – так и есть. Как унизительно, – продолжала девушка пылко, – дойти до такой степени жалости к себе, что уже все равно, видит тебя кто-нибудь или нет!

– Однако вам было не все равно! Вы пытались скрыть свои чувства.

– Ну да, я не ревела в голос, если вы это имеете в виду.

Я спросил, действительно ли ей так плохо.

– Да, – ответила она, – мне очень плохо. Все рушится, а я понятия не имею, что делать.

Думаю, я уже тогда ощутил некий толчок… Она просто излучала отчаяние. Мне не хотелось отпускать ее, пока она была в таком состоянии.

– Знаете что, – сказал я, – расскажите мне обо всем! Мы с вами незнакомы, а с незнакомцем можно говорить практически на любые темы – это как будто не считается.

– Рассказывать нечего, – сказала она, – кроме того, что я безнадежно испортила все – понимаете, все!

Я утешал ее. Возможно, все не так плохо, как кажется. Ей нужно вновь обрести уверенность в себе. Нужно начать жизнь сначала, набраться мужества, выбраться из трясины отчаяния и вновь почувствовать почву под ногами. У меня не возникло и тени сомнения в том, что лучше меня ей не поможет никто… Да, вот так все и началось.

Она глянула на меня с сомнением, словно не уверенный в себе ребенок. И затем постепенно все рассказала.

Разумеется, вскоре у нашего столика возник официант со счетом. Я порадовался, что мы обедаем последними и нас никто не торопит и не выпроваживает из вагона-ресторана. Я дал официанту десять шиллингов на чай; он сдержанно поклонился и улетучился.

Дженнифер продолжала свой рассказ.