Ночью на кладбище - Юрий Сотник

Ребята, выйдя из кладбища, словно забыли, зачем они приходили сюда. Они заговорили о приближающемся сентябре, о том, кто по каким предметам успевает или отстает. Лишь когда все уселись в лодку, Маша вспомнила обо мне.

- Дима, мы знаешь как сделаем? После ужина все возьмем удочки, будто порыбачить на зорьке, и уплывем куда-нибудь подальше. А то вдруг тебя родители за чем-нибудь позовут. - Она помолчала и снова заговорила: - Да! И если кто-нибудь кому-нибудь об этом скажет, он будет просто подлецом. Потому что, если это дойдет до родителей Димы, они могут испугаться за него и не пустить.

Все обещали молчать и уговорились встретиться в восемь часов на берегу возле лодки.

Мы вернулись домой в деревню в начале пятого, и эти три с лишним часа прошли для меня очень тоскливо. Отца на даче не было: у него кончился отпуск, и он теперь приезжал сюда по пятницам вечером. Когда я вернулся, мама сидела на веранде, просматривая газеты. Она спросила меня, что я поделывал. Я соврал, что играл в волейбол. Потом к маме пришла соседка, и стали говорить о том о сем. Потом настало время вечернего чая, во время которого мама спросила меня, почему я такой грустный. Я ответил, что просто устал.

- Иди полежи после чая, - посоветовала мама.

Я ушел в комнату и лег на раскладушке с каким-то детективом в руках, но читать не смог - все представлял себе, как я иду по темной аллее, приближаясь к воротам, на которых повесилась Климова, и с ужасом думал: а вдруг у меня не хватит духа пройти под этими воротами, добраться до склепа и взять записку?!

Долго лежать я не смог и вышел на улицу. Фая была занята работой с матерью на огороде, а Нюшка бездельничала и сразу привязалась ко мне. Она совсем не походила на свою упитанную круглолицую сестру. Это была маленькая тощая егоза с жиденькими светлыми волосами, заплетенными в косичку типа "крысиный хвост". Едва я вышел и двинулся по дороге над рекой, как она засеменила рядом и стала спрашивать почему-то полушепотом:

- Дима! Дим!.. Ну, как, не забоишься?

- Отстань ты! - только и ответил я, но Нюшка не отставала. Она забыла, что все обещали не пугать меня, и продолжала тем же полушепотом:

- А я бы ни в жизнь не пошла! Я бы там померла от страха.

Что было делать? Шугануть ее, прогнать? Но тогда она смекнет, что со мной не все в порядке. И я решил просто не отвечать, что бы она ни говорила. Я знал, что у Маши и Юры "режим": после пяти часов и до ужина они повторяют пройденное в прошлом учебном году, потому что нахватали троек. Я заглянул было к Игнату, но увидел, что он пилит с дедом дрова. Я повернул обратно, а егоза продолжала семенить рядом и говорить:

- Дима, я думаю, знаешь, где самое страшное место? Где бригадир перевернутый лежит.

Я промолчал, а сам удивился, что тоже боюсь этой могилы. Ведь похоронен был заживо совершенно другой человек, а я уже представлял себе именно этого бригадира перевернувшимся в гробу.

Чтобы отделаться от Нюшки, я ушел домой, снова лег, сделал вид, что читаю и пролежал до самого ужина, убеждая себя, что ничего страшного со мной произойти не может, стараясь нарисовать в своем воображении мое торжество и всеобщее удивление, когда я принесу записку, но последнее мне плохо удавалось.

За ужином мама снова спрашивала меня, почему я такой понурый, а я отвечал, что ей это лишь кажется. Только мы поужинали, как на ступеньках веранды появились Фая и Нюшка, обе с удочками из тонких прутьев.

- Дим! Ну, ты как, на рыбалку идешь?

- Пойдет, - ответила за меня мама. - Только оденется потеплей.

Я переоделся в шерстяной тренировочный костюм, взял маленькую бамбуковую удочку и сказал маме, что вернусь сегодня позднее обычного, потому что ребята собираются удить и после захода солнца.

- Надеюсь, к утру ты все-таки вернешься? - пошутила мама.

В начале девятого мы все были в сборе возле игнатовой лодки.

- Ну, как настроение? - спросил меня Юра.

- Нормальное, - ответил я равнодушным тоном.

Спросила и Маша, глядя мне в лицо:

- Дима, ты не раздумал?

- Нисколечко, - твердо ответил я. Присутствие Маши взбодрило меня, но ненадолго.

Обычно мы переправлялись к тому берегу и удили почти напротив наших домов, потому что там рыба брала очень хорошо, но теперь, как предложила днем Маша, мы поднялись против течения далеко за церковь на краю села и причалили рядом с большим ракитовым кустом. Игнат привязал цепь к нижней ветке этого куста, и течение поставило плоскодонку боком к берегу.

- Кто хочет - вылазьте, а кто хочет - может с лодки удить, - сказал Игнат. Он взял из жестяной банки червя, насадил его на крючок и удивленно посмотрел на нас. - Ну а вы чего?

Оказалось, что никто не принес наживки. Все, кроме Игната, считали, что сегодня рыбалка только для вида, для отвода глаз родителям.

Игнат обозвал нас чудаками и предложил своих червей. Он протянул банку Фае, но та отмахнулась.

- Ну тебя! Я за Димку переживаю.

Нюша тоже отказалась удить. Я взял червяка, чтобы показать, как я спокоен. Взяли наживку и Юра с Машей. Ей было противно насаживать червей, и это сделал для нее Игнат. Плоскодонка Игнатова отца была очень большая. В ней были два широких поперечных сиденья да два на носу и на корме. Мы четверо закинули удочки прямо с лодки. Игнат удил, стоя возле кормы, я сидя на носу, Маша и Юра - на поперечных скамьях, а Фая с Нюшкой - у них за спиной. На рыбалке не принято говорить, и все молчали.

Я почти не смотрел на поплавок. Я поглядывал то на небо, где солнце, уже покрасневшее, очень быстро, как мне казалось, опускалось к горизонту, то на Машу. Одетая в джинсы и синий свитер, она сидела лицом ко мне. Одной рукой она держалась за свою русую метелочку, опущенную на грудь, другой придерживала лежащий у нее на коленях конец удилища и тоже мало интересовалась своим поплавком. Я заметил, что она в свою очередь часто поглядывает на меня, а когда отворачивается, то смотрит не на поплавок, а куда-то вдаль, покусывая нижнюю губу и о чем-то думая. Смотрели на меня и Фая с Нюшкой. Смотрели, молчали и только Нюшка громко, чтобы все слышали вздыхала.

Место для рыбалки оказалось неудачным. За сорок или пятьдесят минут один только Юра вытащил плотвичку, потом Игнат вдруг громко крикнул мне:

- Димка! Поплавок!

Оказалось, что мой поплавок совсем скрылся под водой. Я поднял удилище и вытащил довольно крупного окуня. Я снял его с крючка и бросил Игнату, который насадил его на кукан. Это было тогда, когда солнце уже совсем зашло, и только далеко за селом горело красное зарево.

- Ну, хватит, может быть, поедем? - сказала Маша.

Игнат возмутился.

- Да ты что?! Сейчас самая зорька, сейчас самый клев начинается. Видала, какого Димка вытащил?

Но клева не было. Мы напрасно просидели в молчании еще очень долго, и лишь, когда совсем стемнело, Игнат сказал:

- Все! Сматываем удочки. Уже луна поднимается.

И правда: над лесом за поворотом реки вставала большая розоватая немножко кособокая луна.

- Примерно четверть десятого, - сказал Юра.

Его спросили, почему он так думает, он ответил, что заглянул в календарь, а там написано, что сегодня восход луны в двадцать один час тринадцать минут.

Мы двинулись в обратный путь, и я совсем скис. Я опять представил себе темную аллею, потом ворота, где повесилась Климова, потом себя самого на пустынном освещенном луной кладбище, и я почувствовал, что уже сейчас по спине у меня ползут мурашки. Несколько раз я собирался объявить, что сдаюсь, что у меня не хватит духа совершить эту прогулку, но тут же вспоминал, что Маша поспорила из-за меня с Юрой, и мне становилось ясно, с каким презрением она будет смотреть на меня до самого отъезда в Москву. И каждый раз, подумав об этом, я решал, что все-таки придется идти по темной аллее к страшным воротам.

Пока мы доплыли до церкви, луна поднялась уже довольно высоко, и река под ней блестела уже не розоватым, а голубым цветом. Вдруг этот блеск исчез, и все кругом потемнело. Я поднял голову. Весь день высоко в небе плавали небольшие плоские облака, но до сих пор я не обращал на них внимания. Теперь эти облака были не белыми, а черными, и я увидел, что их довольно много. Значит, время от времени они будут закрывать луну и, чего доброго, это произойдет, когда я буду на кладбище. Минуты через две все кругом снова осветилось, но мне от этого не стало легче.

Вот и церковь. Игнат привязал лодку к тому же колу, что и днем. Всем надоело сидеть, все выбрались на узкую полоску низкого берега под бугром и стали полукругом передо мной. При свете луны ребята казались бледными, но, должно быть, по-настоящему бледным был только я.

- Ну, как, не раздумал? - спросил Юра.

Я лишь молча мотнул головой.

Маша смотрела на меня своими большими серыми глазами, в которых отражалась луна.

- Значит, Дима, ты идешь? - обратилась она ко мне каким-то очень мягким, почти ласковым голосом.

- И... иду, - тихо и с запинкой ответил я.