Жена башмачника - Адриана Трижиани

– Что ж, я буду рада когда-нибудь с ним встретиться.

– И встретитесь. Он вернется. Вот увидите.

Чиро верил, что отец жив, но сердце его ныло при мысли, что они могут никогда больше не увидеться. Он вспоминал, как всегда легко находил отца в толпе, потому что тот такой высокий, выше всех в деревне. И такой сильный, что запросто таскал обоих сыновей – по одному на каждом бедре, как мешки с мукой, – вверх и вниз по крутым горным тропам. Он валил деревья одним топором, а доски пилил так легко, как эта сестра Тереза тесто режет. И он построил запруду у водопада Вертова. Ему, конечно, все помогали, но Карло Ладзари был главным.

Сестра Тереза разбила в чашку яйцо, добавила ложку сахара и взбивала до тех пор, пока на поверхности не появилась густая пена. Потом протянула чашку Чиро:

– Держи.

Тот сделал глоток, чмокнул и осушил чашку до дна.

– Как теперь поживает твой желудок?

– Полнехонек, – улыбнулся Чиро.

– Будешь иногда помогать мне готовить?

– Мальчики не готовят.

– Это неправда. Все великие повара в Париже – мужчины. Женщин даже не берут в «Кордон-Блю». Это знаменитая кулинарная школа во Франции.

Тут в кухню ворвался Эдуардо:

– Чиро, ты где?! Пошли!

Сестра Тереза улыбнулась ему:

– Ты, должно быть, Эдуардо.

– Да.

– Она монахиня, – сказал Чиро.

Эдуардо поклонился:

– Простите, сестра.

– Ты ведь тоже проголодался?

Эдуардо помотал головой.

– Что, мама велела тебе лишний раз никого не беспокоить? – спросила сестра Тереза.

Эдуардо кивнул.

Сестра Тереза снова открыла металлический бак, достала еще один большой ломоть хлеба, намазала его маслом и протянула Эдуардо. Тот жадно принялся жевать.

– Мой брат сам ни о чем не попросит, – объяснил Чиро. – Можно ему тоже яйцо с сахаром? – Он повернулся к брату: – Тебе понравится.

Сестра улыбнулась, взяла еще одно яйцо, сахар, плеснула сливок и взбила все венчиком. Эдуардо смаковал каждую каплю яичного крема, пока чашка не опустела.

– Спасибо, сестра, – произнес он.

– А мы думали, что в монастыре будет ужасно. – Чиро поставил обе чашки в раковину.

– Если вы будете хорошо себя вести и молиться, вряд ли вас ждут неприятности.

В дверях кухни стояла сестра Доменика вместе с Катериной. Эдуардо ахнул и низко поклонился старой монахине. Чиро не понимал, почему брат боится всех и вся. Неужто он не видит, что сестра Доменика совсем не страшная? В своей накрахмаленной тиковой пелерине и черных юбках она вылитое мамино черно-белое пресс-папье из каррарского мрамора. Чиро вообще не боялся монашек. Эта еще и старенькая совсем, а большущий деревянный крест у нее на груди похож на огромный ключ.

– Я нашла двух способных молодых людей, которые помогут мне на кухне, – сказала сестра Тереза.

– Эдуардо будет помогать мне с бумагами, – ответила сестра Доменика, – а Чиро – работать в церкви. Мне нужен сильный мальчик, который сможет поднимать тяжести.

– А мне нужен сильный мальчик, чтобы делать сыр, – подмигнула сестра Тереза сестре Доменике.

– Я могу делать и то, и то, – гордо заявил Чиро.

Катерина положила руки ему на плечи:

– Мои сыновья будут делать все, что вы им велите, сестра.

Всего несколькими милями выше Вильминоре-ди-Скальве к горе сосулькой прилепилась деревушка. Здесь даже мертвых хоронили на горном склоне под защитой гранитной стены, увитой виноградом.

В Скильпарио не было ни главной площади, ни внушительной колоннады, ни фонтанов, ни статуй, как в Вильминоре-ди-Скальве, – только простые крепкие здания в альпийском стиле, с фасадами из деревянных балок и оштукатуренной глины, способные выдержать зимние холода. Штукатурка была выкрашена в лимонно-желтый, вишневый, сливовый цвет. Яркие дома украшали гору, будто причудливая черепица.

Деревня была шахтерской. Рядом залегали богатые пласты железной руды и барита. Добытую в шахтах руду везли телегами вниз, в Милан, на продажу. Все здесь работали на лежавшие внизу городки. А еще местный люд построил и обслуживал плотину, обуздавшую стремительную речку Во, сбегавшую с гор.

Фермы поставляли свежее мясо городским мясникам. У каждой семьи была коптильня, где изготавливали сосиски, салями, прошутто и окорока. Во время долгих зим жители гор поддерживали силы с помощью содержимого своих погребов, забитых бочками с каштанами, росшими здесь в изобилии. По осени эти плоды ковром покрывали горные тропы, будто гладкие коричневые камни. Кроме того, жители Скильпарио выживали благодаря яйцам из своих курятников, молоку и сливкам от своих коров. Они сбивали масло и делали сыр, а что не могли продать, съедали сами.

Горные леса высоко над деревней изобиловали боровиками и прочими грибами, в том числе и столь желанными трюфелями, – их собирали в конце лета и сбывали торговцам из Франции, которые продавали трюфели лучшим шеф-поварам в больших европейских городах. Детей учили охоте за трюфелями с малых лет, и они, с болтавшимися на талии полотняными сумками, прочесывали леса, ползая на четвереньках в поисках хрупких клубней, угнездившихся глубоко в земле у корней старых деревьев.

Скильпарио была одной из последних деревушек к северу, лежавших в тени Пиццо Камино, высочайшего альпийского пика, – снег на его вершине не таял даже летом. Забравшиеся так высоко в горы люди смотрели сверху вниз на движущиеся по долине облака, похожие на розетки безе.

С приходом весны лед на вершинах пониже таял, и они окрашивались в оттенки зеленого, по мере того как стланиковые сосны и кусты можжевельника выпускали молодые побеги. Долина, лежавшая внизу, в глубоком ущелье, пестрела желтыми лютиками. Деревенские женщины собирали лечебные травы: ромашку, успокаивающую нервы, одуванчики для очищения крови, хрупкую перечную мяту от болезней желудка и яснотку с золотистыми цветами – чтобы победить лихорадку. Одинокая лента дороги, звавшейся Пассо Персолана, соединяла Скильпарио с Вильминоре-ди-Скальве и убегала дальше вниз, к подножию гор, в Бергамо. Дорогу проложили в восемнадцатом столетии – обычный проселок для пеших путников. Со временем ее расширили, чтобы могла проехать карета, но только в теплую погоду, зимой путь был опасен.

Марко Раванелли знал каждый утес, каждый изгиб дороги, каждый природный каменный мостик, служивший убежищем в ненастье, каждую деревушку на пути, каждую ферму, речку и озеро – еще с тех пор, как мальчишкой сопровождал вверх и вниз по горам своего отца, возившего путешественников.

Марко, извозчик из Скильпарио, был худощав, невысок, с густыми черными усами, частично упрощавшими его красивые черты. Воткнув в лед две длинные палки, он прочно стоял на тропинке, соединявшей дом и сарай. Марко действовал осторожно, он не мог позволить себе упасть: сломанная нога или любое другое увечье были слишком большой роскошью. В свои тридцать три года Марко отвечал за жену и шестерых детей, младшая из которых, Стелла, только что родилась.

Энца, его старшая, шла за отцом, также втыкая в лед палки. Ей едва сравнялось десять, но она умела все, на что способна любая женщина вдвое ее старше, и, возможно, даже лучше многих из них – особенно шить. Маленькие пальчики двигались проворно и ловко, кладя мелкие, почти невидимые стежки как по линеечке. Мать считала этот ее талант истинным чудом, поскольку сама не умела шить так быстро и аккуратно. Энца не обрезала свои каштановые волосы, и блестящая тугая коса спускалась до талии. Лицом в форме сердечка она напоминала мать – круглые щеки, кожа цвета свежих сливок и идеально очерченные губы, настоящий «лук Купидона». Светло-карие глаза Энцы блестели точно янтарные пуговицы.

У старшей дочери в многодетной семье не бывает нормального детства.

Энца научилась запрягать лошадь, как только начала дотягиваться до повозки. Она знала, как приготовить из каштанов начинку для пирога или картофельное тесто для ньокки[5], как сбить масло, свернуть шею цыпленку, выстирать и заштопать белье. Вместо игр Энца шила. Ткань стоила дорого, так что она сама научилась красить хлопковый муслин, придумывая разноцветные узоры, а потом обшивала всю семью.

Когда наступало лето, Энца собирала малину и ежевику и делала краски из их сочной мякоти. Она плиссировала и мяла грубый хлопок, наносила краску на ткань и оставляла сохнуть на солнце, чтобы цвета закрепились. Простой хлопковый муслин расцветал под ее руками – сумеречно-лавандовым, нежно-розовым, графитово-синим. Потом яркое полотно украшалось орнаментами и вышивкой.

У Энцы не было кукол, но к чему они, когда на тебе забота о двух младенцах в люльках и о трех детях постарше – один ползает и еще двое ходят, – а все долгие зимние вечера заняты рукоделием и прочей работой?

В конюшне было холодно, так что Марко и Энца энергично принялись за уборку. Пока отец чистил Чипи, их общего любимца, Энца полировала скамью в двуколке. Та была меньше обычной повозки – места хватало лишь на двух пассажиров. Черная отделка подчеркивала изящество линий. Энца чистой тряпкой до блеска протерла сиденья.