Колокола судьбы - Богдан Сушинский

— Авиацию немцы будут бросать на нас нечасто, — донесся до них спокойный голос Беркута, уже стоявшего в проеме двери. — Но запомните: при налете из кошары не выходить. Если бы мы раскрыли себя, через несколько минут в немецком штабе уже знали бы, что здесь обнаружена группа партизан. После вчерашней перестрелки у подножия плато подтверждение летчиков было бы очень кстати. Это партизанская война. Здесь мы сильны до тех пор, пока не обнаружены. И вообще кошара — слишком примитивное строение. Базироваться будем в пещерах и землянках. При строжайшей маскировке.

— Вот уж не думал, — пробасил младший лейтенант, — что и здесь это воронье найдет нас. Радовался: в тылу хоть от «мессеров» отдохну! Отдохнул! Ну что, радист, перейдем поближе к пещере?

— Там скалы. Здесь прием лучше. Будем работать прямо на площадке, возле кошары. Копань, антенну — на дерево!

Пока шел сеанс связи, Беркут, прислушиваясь к звукам проходящего вдали боя, примерял доставленный ему в посылке мундир со знаками различия гауптштурмфюрера СС на петлице. Он делал это с тревожным чувством человека, который вынужден отсиживаться где-то в укромном месте в то время, когда неподалеку сражаются его товарищи.

Андрей, конечно, понимал, что ничем не сможет помочь им сейчас и что свою судьбу им придется решать самим, но все же торопился и нервничал, словно, надев мундир, тотчас же поспешит на помощь.

— А ведь угадали, товарищ капитан, — прищелкнул языком старшина, когда, надевая портупею, Беркут появился в дверях кошары.

— Как после примерки, — согласился Беркут. — Хотя и примеряли по «личному делу». Как считаешь, младшой, документы на имя Отто Брандштофа — нашего изготовления?

— Заверили, что надежные. Как я понял, этот Брандштоф отдыхает у нас в плену или в еще более надежном месте…

— К сожалению, в городе в таком звании не появишься. Эсэсовец в чине капитана — это слишком заметно. Тем более что эсэсовцев здесь не так уж и много. Но зато на дороге или в дальних селах…

Закончив передачу текста, радист предупредительно поднял руку, требуя тишины и внимания. Даже орудия вдруг замолчали, словно подчинились воле того, кто сидел сейчас у рации.

В Центре обрадовались, что Беркут наконец обнаружился, и потребовали разворачивать активные диверсионные действия. Кроме того, просили сообщать обо всех передвижениях войск противника в сторону линии фронта, о частях гарнизона Подольска, наличии подпольных организаций в крупных населенных пунктах, а также о появлении новых партизанских групп и отрядов. Ну и, конечно же, продолжать агитационную работу среди населения.

Беркут понимал, что все это — лишь общая программа их действий, поэтому воспринял радиограмму без особого интереса. Но после неожиданного перерыва в передаче, когда радист уже решил, что сеанс связи окончен, передатчик вдруг снова ожил.

Радист Центра извинился за длительную паузу и передал Беркуту просьбу к завтрашнему сеансу подготовить все имеющиеся у него сведения об известной ему германской антипартизанской группе и, в частности, о ее командире, «офицере СС-41». Вплоть до описания его внешности.

Капитану не нужно было особо напрягаться, чтобы понять, что в Москве очень заинтересовались бароном фон Штубером, и что это его засекретили под наименованием «офицер СС-41».

И еще Беркута просили подтвердить, предпринимались ли попытки завербовать его. Если да, то при каких обстоятельствах и на каких условиях.

«Это еще зачем?! — удивился Беркут. — Уж не возник ли у кого-то там, в управлении разведки Генштаба, замысел подсунуть меня абверу. Или Власову?»

А еще Центр интересовался, существует ли возможность восстановить в ближайшем будущем контакты с известным ему «офицером СС-41».

Расшифровав все это, радист как-то настороженно посмотрел на стоявшего рядом с ним в форме эсэсовца капитана Беркута. И капитан почувствовал, что в душе этого двадцатилетнего рыжеватого парня зарождается сейчас какое-то смутное недоверие к нему.

— Хотите сообщить мне еще что-нибудь? — холодно спросил его Беркут.

— Нет, — помотал тот головой.

— «Никак нет, товарищ капитан», — поправил его Беркут. — Впредь вы будете отвечать только так.

О том, что под «офицером СС-41» подразумевался Штубер, капитан и в самом деле догадался сразу. Речь шла о нем и его группе. Просто в Центре пытались хоть как-то завуалировать свой интерес к «Рыцарям Черного леса». Откуда в штабе стало известно о Штубере — тоже не загадка. Иванюк был в курсе его встреч с гауптштурмфюрером. И знал их подоплеку. Точно так же, как известна была ему история странного знакомства лейтенанта Громова и оберштурмфюрера Штубера.

Для него сейчас важно было понять другое: почему штаб с первого же сеанса потребовал от него подтверждения этих контактов? Проверяют, будучи уверенными, что Иванюк не сообщил ему, Беркуту, о передаче этих сведений? Значит, не доверяют? Засомневались? Или, может быть, наоборот, хотели бы, чтобы он поддался на вербовку?

Но какие бы планы ни строили в Москве относительно Штубера, там явно запоздали. Увы, встречи, которая состоялась у него с бароном на каком-то лесном переезде в Польше, уже не повторить. А ведь лучшего, более естественного способа подставить себя Штуберу, а значит, и самому Скорцени, придумать просто невозможно.

— Что, не очень приятный выдался запрос? — понимающе спросил Колодный. Он стоял у входа в кошару и слышал все переговоры с радистом Украинского штаба партизанского движения.

— Слишком сложный.

— Их тоже можно понять. Не так уж и много наберется у них людей, которые бы так долго и успешно держались во вражеском тылу, как вы. И что это за «офицер СС-41»?

— Очевидно, у них возникли какие-то виды на одного местного эсэсовца, барона фон Штубера. Появилась интересная идея.

— Хотят, чтобы вы, в свою очередь, попробовали завербовать его? — спросил младший лейтенант, отходя вслед за Беркутом чуть в сторонку. — А что, война затянулась, о победе гитлеровцам мечтать не приходится, так что, может быть, ваш барон и клюнет.

— Просто они решили, что мы со Штубером коротаем длинные осенние вечера за чашкой чая, — сдержанно улыбнулся Беркут, не желая выстраивать перед Колодным никаких предварительных версий. — И что я в любое время дня и ночи могу сообщать им даже о насморке его тещи.

— Так честно и ответьте им, — развел руками Колодный. — Дескать, не в моих возможностях. Напасть на какой-нибудь полицейский участок или состав под откос пустить — это всегда пожалуйста.

— Вряд ли решусь отвечать таким образом. Отмахнуться проще простого, а на фронте, особенно в разведке, так не принято.

— Пусть лучше пришлют сюда кого-нибудь из профессиональных разведчиков, — продолжал давать советы младший лейтенант, — из тех, что обучены для работы в дальних тылах и в самих войсках противника. А мы с вами что? Мы — всего лишь армейская пехота. Наше дело вспахивать оборону противника, как пахарь — застоявшуюся ниву.

— Хорошо сказано, младший лейтенант: «…оборону противника, как пахарь — застоявшуюся ниву». Образно. Вот только требовать от нас, пока мы здесь, будут за все рода войск, вместе взятые.

— Товарищ капитан, фрица взяли! — вдруг послышался крик Копаня, взобравшегося на дерево, чтобы снять запутавшуюся в ветвях антенну. — Гаёнок ведет.

— Не может быть! — резко отреагировал Беркут. — Откуда здесь взяться фрицу?

— Точно, ведет! Кажись, раненого! Прихрамывает!

«Неужели Мазовецкий?!» — поспешил Андрей к скале, у которой тропа выводила на вершину плато.

Да, это был он. Чуть прихрамывающий, с покорно поднятыми вверх руками, в мешковатой форме рядового немецкой армии, он и впрямь был похож на самого заурядного обозника из тыловой службы вермахта.

«Какое счастье, что Гаёнок почему-то решил взять его в плен, а не пристрелить на месте! А ведь мог бы. Какой толк от такого „языка“»?

— Сам сдался, — извиняющимся тоном сообщил Гаёнок, для пущей важности подталкивая Мазовецкого автоматом. — Говорит по-русски, только странно, вроде как по-нашему, по-кубански…

Приземистый, худощавый, Гаёнок ходил как-то по-особому, раскорячивая ноги, распрямляя грудь и оттопыривая локти — изо всех сил стараясь казаться крупнее, солиднее и даже значительнее, что ли… Родом он действительно был из Кубани, из казаков, службу начинал в кавалерии, и до сих пор на голове его, вместо пилотки, как у всех остальных, красовалась кубанка.

Поведав ему подробности биографии Гаёнка, младший лейтенант, посмеиваясь, объяснил, что по ту сторону фронта кубанку эту Гаёнок носил с собой тайно, как моряки — бескозырки. Ну а поскольку здесь высокого командования нет, пусть дезинформирует врага относительно того, что за род войск оказался у него в тылу.

Вспомнив этот разговор, Беркут подумал, что, наверно, и Мазовецкий был удивлен, увидев на солдате странный головной убор. Но выхода у него не было, нужно было сдаваться, иначе в лагерь десантников не попадешь.