Газета День Литературы # 81 (2004 5) - Газета День Литературы
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В.Б. Сколько нынче перевертышей у нас, Сергей Владимирович? А ваш ближайший дружок Анатолий Алексин? Сколько добра вы ему сделали? Ну и что?
С.М. Алексин — это особая статья. Он меня предал и уехал в Израиль, не попрощавшись. Зачем? Уехал бы официально, нынче никто не мешает.
Алексин — это безвольный тип, который всего боялся. И уехал он из трусости. Боялся каких-то мнимых еврейских погромов. Сидит там в Израиле и мемуары пишет о том, как его преследовали. А ведь здесь его до сих пор издают, и книжки неплохие…
В.Б. Ваше отношение к советской литературе?
С.М. Самое хорошее.
В.Б. Я сравниваю литературу девятнадцатого века и двадцатого, и всё увереннее считаю, что это равновеликие литературы.
С.М. Если критики начнут изучать советскую литературу ХХ века по ее лучшим произведениям, то они придут к заключению, что это была великая литература, которая смогла выкристаллизовать из всей массы большое количество ярких талантов самых разных наций. Я всегда поддерживал национальную литературу и дружил с Кайсыном Кулиевым, Расулом Гамзатовым, Мустаем Каримом, Софроном Даниловым. Я считал и сейчас считаю, что если бы не русская литература, их бы, национальных писателей, не было вовсе. Государство их щедро наградило не за то, что они националы, а за то, что они в своих республиках проводили общероссийскую культурную политику. Я считаю, что советская литература — великая литература, которая родила и, увы, похоронила сейчас писателей, родившихся при ней и умерших, как писатели, при ней же. Например, Юрий Бондарев стал писателем в советское время и состарился в советское время. И таких очень много, весь Большой стиль советской литературы.
В.Б. Я думаю, мировой культуре в целом уже никогда не избавиться от понятия "Большой стиль советской литературы". Очень уж много шедевров было создано за ХХ век: от "Разгрома" Александра Фадеева и "Тихого Дона" Михаила Шолохова до "Василия Тёркина" Александра Твардовского и детских стихов Корнея Чуковского, Самуила Маршака, ваших…
С.М. Я очень ценю многих наших советских писателей: и Федора Абрамова, и Юрия Бондарева, Евгения Носова, Василия Белова, Владимира Личутина, которого я всегда обожал за его язык, того же Александра Проханова, Владимира Крупина… А какой великолепный Василий Шукшин? Какой чудесный Гавриил Троепольский? Существует великолепная советская поэзия от Маяковского до Юрия Кузнецова. Я считаю "Василия Тёркина" шедевром мировой культуры на все времена. Великая поэма. Я читаю и думаю: как это Твардовский написал? Как просто… Человек он был тяжелый. Языка у меня с ним общего не находилось. Может, потому, что он к детской литературе не имел отношения? Но это — великий писатель. Я считаю, что недооценен Егор Исаев со своими поэмами. Я его слушаю с вдохновением. Хотя человек тоже тяжелый. Впрочем, а кто легкий в литературе человек?
В.Б. Разве что Сергей Михалков, и тот не для всех… Всегда так: чем крупнее фигура в литературе, тем сложнее характер. Возьмите Леонида Леонова или Федора Абрамова...
С.М. Советская литература — несомненно, великая литература, и поэтому я написал книгу "Я был советским писателем". Некоторые делают ударение на "я был", а я сам делаю ударение на "советским".
В.Б. Вы и остаетесь советским писателем. Вы пишете сейчас что-нибудь?
С.М. Воспоминания я написал. Книга "От и до". Больше ничего вспоминать не хочу. У меня не было дневников. Я был в хороших отношениях почти со всеми маршалами Советского Союза. У меня есть книга с надписью Александра Василевского. Очень трогательная надпись. Есть книга с надписью Баграмяна. Они все уже ушли. А я успел только записать встречи со Сталиным. И когда меня спрашивают: с кем из великих людей вам было интереснее всего? Я говорю — со Сталиным.
В.Б. В чем величие Сталина?
С.М. Он был во всём мощный человек. У него был мощный ум. Пусть он был жестоким человеком, но он был жестоким не избирательно. Он был жестоким к самому себе. Он был жестоким к детям своим. Он был жестоким к своим друзьям. Время было такое жестокое.
В.Б. Кстати, не он и родил это время. Думаю, окажись на его месте Киров или Фрунзе, крови не меньше было бы. Стиль эпохи таков был. И так — почти во всем мире.
С.М. Сила Сталина была как бы внутренняя сила. Я видел, как он разговаривает с членами Политбюро. Я сидел с ними со всеми 5 часов, когда принимали "Гимн Советского Союза", а говорил он. А мы с Регистаном даже не соображали, где мы находимся. Я не осознавал и ту опасность, которая нас окружала. Хотя он был в хорошем настроении, хорошо нас принял, шутил, цитировал Антона Чехова…
В.Б. Он же был еще и человеком большой культуры. В отличие от нынешних политических лидеров, много читал из современной художественной литературы.
С.М. Он же участвовал в присвоении Сталинских премий. Со слов председателя комитета по премиям, Александра Фадеева, который присутствовал на заседании, я знаю то, что он обо мне говорил. Обсуждение Сталинских премий проходило как? Присутствовали члены Политбюро. Может, и не все, но Берия участвовал и сам Сталин. Комитет представлял список тех, кто прошел. Список читал Маленков. Вот они доходят до фамилии Михалков… Михалков Сергей Владимирович — Сталинская премия второй степени — за басни. А Сталин ходит по кабинету и слушает. Все ждут его реакции. Все знают, что первые басни я послал ему. После того, как я написал Гимн и был уже два раза лауреатом Сталинской премии. Я послал ему "Заяц во хмелю", "Лиса и бобер" и другие. Пять басен с вопросом, как он относится к этому жанру? Ответа я не получил. Но ответом было то, что их напечатали в "Правде".
В.Б. По сути, вы были единственный баснописец того советского времени?
С.М. И остался… И вот доходят до фамилии Михалков, ждут, что скажет Сталин. А Сталин неожиданно говорит: "Михалков — прекрасный детский писатель". Всё. И я не получаю премию за басни... Он это сделал правильно. Это я потом понял. Если бы он поддержал жанр басни, тогда бы все кинулись писать. Это был мудрый шаг. Другой случай. Там же, на этом комитете. Он говорит: "А вот книга есть такая — Агеева. Почему бы не дать премию этой хорошей книге?" И дали ему. Чабан спасает отару в горах ценой своей жизни во время снежного бурана. Он смотрел в корень. Поддерживал тенденцию... И этим он тоже был велик.
В.Б. Если сейчас издать лучшие книги лауреатов Сталинской премии, получилась бы хорошая библиотека, серия шедевров.
С.М. С учетом того времени…
В.Б. В этой серии были бы и Сергей Михалков, и Александр Твардовский, и Виктор Некрасов, и Вера Панова, и Эммануил Казакевич, и Николай Эрдман, и Юрий Трифонов, и Леонид Леонов. Естественно, Шолохов.
С.М. Выдвигали Василия Ажаева, "Далеко от Москвы". Фадеев говорит: мол, он сидел. А Сталин сказал, но он же отсидел... Он же на свободе, а книга хорошая.
Так было и со Степаном Злобиным, и с Анатолием Рыбаковым. Великая всё же личность — Сталин. Так думали и многие великие конструкторы, полководцы, ученые. Конечно, злой гений был рядом.
В.Б. Очевидно, у каждого великого политика злой гений где-то рядом за плечом сидит. Всё зависит от того, в каком времени политик живет. Жил бы Сталин сегодня у нас, он вёл бы себя по-другому. А кого еще из великих политиков ХХ века вы бы назвали?
С.М. Я бы назвал Де Голля и Черчилля. Хотя Черчилль нас не любил, но он уважал нас. Он уважал Сталина. Черчилль был великий человек.
В.Б. Какое место в истории России вы бы отвели двадцатому веку?
С.М. Это был тяжелый век. Со всеми победами и со всеми неудачами. И для русского народа это тоже был очень тяжелый век. Октябрьская революция, коллективизация, вторая мировая война и так далее, вплоть до перестройки. Но всё было неизбежно. История так складывалась.
В.Б. Вот вы, дворянин, аристократ, и сейчас считаете, что Октябрьская революция была неизбежна?
С.М. Я думаю, что самодержавие неизбежно ушло бы в то время. Интеллигенция была возмущена влиянием Григория Распутина. Февраль был предопределен. Офицерство было возмущено мягкотелостью Николая Второго. А дальше пошло, покатило. Но, конечно, дальнейший расстрел всей семьи — это акт великого позора. Расстрелять семью православного царя?