Реквием по Иуде - Марк Арен

Придя в себя после минутного замешательства, некоторые из гостей стали роптать вполголоса, а один из апостолов обратился к возлежащему рядом товарищу:

— Как ты думаешь, Андрей, а не правильнее было бы продать это масло за триста динариев и раздать деньги нищим?

Иисус, зная, о чем они думают, и, слыша, что говорят, положил руку на голову Марии, стоявшей подле Него на коленях, и сказал:

— Не думайте так и не говорите.

А затем, обратившись к Иуде, продолжил:

— Иуда, ты волен помогать нищим в любое время, а Я вскоре покину Вас. Мария знает, кто Я, вы же не знаете. Она берегла это масло к моему погребению. Она знает, что на Пасху я буду распят, и решила умастить мое тело перед смертью.

Иуда побледнел, хотел было что-то сказать, но встал, вышел из дома и пошел прочь…

Каир, сентябрь, 1947

Кафар-бей, владелец заправки, знал, что у ученых мало денег. Заправляя свои «Лендроверы», они никогда не покупали у него ни сигарет, ни сладостей. Ходили в выгоревших шортах и простых рубахах, и все были худыми и черными, как те феллахи, что работали у них на раскопках. Нет, богатый покупатель папирусов выглядел совсем иначе. Он был толстым, хорошо одетым, и его белое гладко выбритое лицо, казалось, никогда не видело каирского солнца, потому что его лучи не пробивались за витрину антикварного магазина.

Именно таким был господин Юсуф Мусири, к которому Кафар-бей и повез свою находку. Свою? Конечно, свою! Ведь она была найдена в двух шагах от его заправки. Кроме того, заплатив за вещь, любой имеет право считать ее своей.

Войдя в магазин, Кафар-бей с видом праздного посетителя стал оглядывать прилавки. Он даже не поздоровался с хозяином, хотя они были знакомы много лет. Причиной столь неучтивого поведения был другой посетитель, с которым сейчас беседовал Мусири. Кафар-бей не мог прервать священный процесс торга.

Под стеклом прилавков, на столиках и полках, на стеллажах и стенах было выставлено такое обилие антиквариата, что не хватило бы и недели, чтобы рассмотреть в отдельности каждое произведение искусства. А ведь тут, на первом этаже, Мусири держал только небольшую часть своих сокровищ. Был еще и второй этаж, был и подвал, а наиболее ценные экспонаты хранились в его доме, и могли быть продемонстрированы только особо важному покупателю. Особо важному, то есть имеющему не только толстый кошелек, но и безупречные рекомендации. Не секрет, что коллекция Юсуфа Мусири пополнялась отнюдь не с помощью обитателей городских трущоб. Картины и украшения, хлынувшие к нему после окончания войны, когда-то хранились в богатых домах Европы. Во время оккупации они сменили владельцев. Когда же новым владельцам пришлось удирать от Нюрнбергского трибунала, их приютил Каир. Немцам трудно было бы выжить в чужой стране, если б не их любовь к изящным искусствам и если бы не каирские антиквары, которые готовы были платить, не спрашивая лишних бумаг…

— …Я могу связаться с нужными людьми, и через какое-то время вы получите все, что вас интересует! — уверял антиквар покупателя.

— Благодарю, но вы уже знаете, что именно меня интересует: древние книги, свитки, кодексы. Я покупаю тексты, а не предметы. Слова, а не вещи, — вот что вы можете мне предложить, — улыбнулся иностранец.

Да, то был иностранец, хотя говорил по-арабски без малейшего акцента. Белый костюм из легчайшей чесучи свободно облегал его костлявое тело. Широкие поля соломенной шляпы затеняли лицо, и так наполовину скрытое за черными очками. Кафар-бей, привыкший с первого взгляда давать оценку любому, с кем имел дело, сейчас не смог бы этого сделать. Иностранец был худым, как феллах, но феллахи не ходят по антикварным магазинам. Он был одет солидно и недешево, однако не интересовался предметами роскоши. И, наконец, невозможно было определить его возраст. Осанка и гордо откинутая голова доказывали, что годы еще не придавили этого мужчину грузом забот и треволнений. Однако в интонациях угадывалась и скрытая властность, и умудренность старейшины.

— Вот визитная карточка, позвоните, когда найдется что-нибудь для меня. Только имейте в виду, что после пятнадцатого мая вы меня здесь не застанете.

Иностранец скрылся за стеклянной дверью и исчез в уличной толчее.

Глянув на визитку, Мусири сказал:

— Пятнадцатое мая? А сегодня что?

— Десятое сентября, — подал голос Кафар-бей.

— Не понимаю, кому я должен звонить. Ни имени, ни фамилии, только номер телефона. Экспедиция Британского музея.

— Ты не должен ему звонить, Юсуф, — сказал Кафар-бей. — Пустая трата времени. Никакая экспедиция не заплатит тебе столько, сколько может выложить коллекционер. А этот англичанин — простой ученый. Ты же видел, у него нет денег даже на приличные часы. Если человек не носит часов, о чем с ним можно договариваться?

— Я и не собираюсь ему звонить, — недовольно пробурчал Мусири. — Стану я возиться со свитками и кодексами, когда у меня не распродана коллекция картин из французских замков! Тебе не нужна «Купающаяся Диана»? Повесишь на заправке, машины будут съезжаться к тебе со всего Магриба!

Антиквар восторженно поцеловал свои пухлые пальцы, пытаясь передать достоинства припрятанных полотен.

— Свитки и кодексы? — переспросил Кафар-бей. — Свитки я знаю, даже видел где-то. А кодекс — что такое?

— Такая же дрянь, как свитки. Листы папируса или пергамента, только не намотанные на палку, а сложенные пополам и вставленные один в другой. Тетрадь знаешь? То же самое.

— Э, кому ты говоришь! Будто я не знаю! — Кафар-бей с невинным видом выложил на прилавок сверток, до сих пор скрывавшийся под полой рубахи. — Такой, да?

Мусири нахмурился и вышел из-за прилавка. Закрыл входную дверь, задернул занавеску, и только потом наклонился над папирусами. Отделил верхний лист, провел пальцем по строчкам.

— Это греческие буквы, — сказал он уверенно. — Коптское письмо.

— Можешь прочитать? — недоверчиво спросил Кафар-бей.

— Мне это не нужно, — высокомерно отстранился антиквар. — Я читаю только подписи на полотнах и цифры на чеках. Но это — коптское письмо.

Мусири, как и Кафар-бей, был коптом. Копты считали себя древнейшими обитателями Египта, подлинными его хозяевами, в отличие от пришлых арабов и турков. Национальная гордость подпитывалась и сознанием древности веры — христианская община коптов была одной из старейших. Впрочем, все это не мешало им носить арабские имена, отмечать арабские праздники и говорить только по-арабски.

— Я и сам знаю, что письмо коптское. За сколько это можно продать? — деловито спросил Кафар-бей.

— Это зависит от множества обстоятельств, — важно протянул Мусири. — Кому продать? И кто продает? И самое главное — чья это вещь? Одно дело, когда человек продает дедушкин серебряный портсигар. И совсем другое, когда на продажу выставляется картина, которая в прошлом году была похищена из музея.

— Не беспокойся, мой товар — чистый товар. Наследство. Никогда бы не продал, если бы не нужда.

— Нужда? — Мусири изобразил сочувствие. — Да, нет ничего хуже бедности. Она толкает нас на поступки, за которые позже приходится платить вдвойне.

— Кто говорит о бедности? — недовольно поморщился Кафар-бей. — Дела идут хорошо, но могут быть и лучше. Если сейчас я не добавлю к заправке пару новых колонок, мои клиенты станут заправляться в другом месте. Мне это надо? Старый папирус — всего лишь старый папирус, пока лежит в моем чулане. Если он попадет в руки коллекционера, то станет сокровищем.

— Ты сам видел, кто заходит в мою лавочку. — Мусири развел руками. — Или бедные ученые, у которых не хватит денег на твой кодекс, или богатые олухи, которым он не нужен.

— Ты говоришь так, словно видишь меня в первый раз. Забыл, сколько лет мы знакомы?

— Нет, не забыл. Но ты в первый раз принес мне такой товар.

— Как ты можешь называть товаром бесценную древнюю рукопись! — возмутился Кафар-бей. — Ты только подумай, ведь эти строки могла вывести рука самого апостола! Неужели право обладания этим папирусом не стоит десяти тысяч фунтов?

— Возможно, и стоит. Только тебе придется подождать. Вещь, сам понимаешь, необычная, и я не могу выставить ее на витрину. Придется консультироваться с экспертами, придется порыться в библиотеках…

— Я не могу ждать, — перебил его Кафар-бей. — Сбросим одну тысячу. Но четыре тысячи — вперед. Их мне хватит на первое время. Положу новый асфальт, закажу светящуюся вывеску. А когда вещь будет продана, на остальные пять тысяч закуплю колонки.

Мусири еще раз поддел пинцетом слипшиеся страницы и заглянул внутрь кодекса.

— Кафар, я тебя знаю, ты меня знаешь, к чему нам торговаться? Посмотри на прилавки — там нет ни одной вещицы, даже самой захудалой, из тех, что приносил мне ты. У тебя легкая рука. Все, что ты приносишь, не задерживается в моем магазине. Конечно, кодекс — не бусы и не брошка, его не продашь первому встречному. Но так и быть. Забирай свои восемь тысяч, и да пошлет Бог благословение твоим делам.