Дело Николя Ле Флока - Жан-Франсуа Паро

Сначала он хотел отправиться к друзьям на улицу Монмартр, но быстро спохватился: он не хотел дать им ни малейшего повода заподозрить его в том, что он расценивает ужин у Ноблекура всего лишь как возможность скоротать испорченный вечер. Такой поступок не соответствовал ни уважению, ни привязанности, кои он испытывал к своим друзьям. Он достал часы с репетицией, подаренные ему мадам Аделаидой, дочерью короля, пожелавшей отблагодарить его за проведенное расследование, в результате которого ему удалось найти пропавшие драгоценности. Часы, отбивавшие часы и минуты разным, но всегда необычайно приятным звоном, передал ему Карон де Бомарше, часовщик дочерей короля и их фактотум. Веселый посланец, снискавший симпатию Николя, объяснил, как работает часовой механизм и надавал кучу советов: не щелкать крышкой, на внутренней стороне которой нарисован миниатюрный портрет принцессы; аккуратно заводить механизм, и никогда не оставлять бесценную вещь на холодных мраморных столешницах. Удивившись, Николя поинтересовался, отчего часы боятся холода, и узнал, что масла, применяемые для смазки, могут застыть, что влечет за собой остановку зубчатых колесиков. Нажав на пружину, он прислушался — шесть гулких звуков и шесть серебристых колокольчиков; следовательно, времени шесть часов и тридцать минут пополудни. Шлепая по грязи, он дошел до угла улицы Бон, где столкнулся с компанией подвыпивших мушкетеров, выходивших из расположенных неподалеку казарм[3].

Он остановился, размышляя, куда бы ему направить свои стопы. Нет, он не явится с такой унылой физиономией на улицу Монмартр. Он давно собирался посмотреть на мадемуазель Рокур[4], восходящую звезду Французского театра, дебютировавшую год назад в роли Дидоны. «Меркюр» и «Газетт» уже написали о ней как о новом чуде. На его памяти она была первой, кто сразу после выхода на сцену произвела поистине ошеломляющее впечатление. Ей еще не исполнилось семнадцати, но все говорили, что своим завораживающим голосом она с таким воодушевлением произносит слова роли, что кажется, они идут из самого сердца. И Николя решил пойти в театр, в надежде, что зрелище отвлечет его от забот, а в фойе можно будет поймать пару-другую новостей, поучительных или пикантных, о которых завтра непременно упомянет начальник полиции.

Когда перед ним выросла темная громада водокачки возле моста Руаяль, снег сменился ледяным дождем. Фонари, поставленные вдоль правого берега реки и террасы Тюильри, сверкали в сыром воздухе, окруженные туманными нимбами. Обладая постоянным пропуском в сады Тюильри, он постучал в окошко сторожевой будки. Появившийся на пороге привратник узнал его и потрусил отпирать решетку, недовольно ворча себе под нос, ибо комиссар оторвал его от дегустации горячего вина с пряностями, добрая часть которых запуталась в его седых усах. Войдя в сад, Николя пожалел о своем решении. Он хотел пройти кратчайшим путем, а вместо этого очутился в настоящем снежном царстве, где среди сугробов не видно ни одной тропинки. Тут же явилась унылая мысль о том, что, пробираясь по глубокому снегу, он наверняка испортит свои башмаки, удобные, как войлочные тапочки; ему часто приходилось по многу часов проводить на ногах, но в этих башмаках он не чувствовал усталости, и они никогда не натирали ноги. Лучше бы он пошел вдоль колоннады Лувра. Вечерами там обычно безлюдно, и он смог бы оценить усердие городских властей, очистивших место от множества мелких лавочек, теснившихся там с незапамятных времен. Намереваясь украсить город, тамошние земли решили выровнять и разбить на них радующие глаз газоны, позволяющие на рассвете любоваться красотой восходящего солнца.

Ориентируясь на темные громады статуй, он аккуратно ступал по грязи, держа путь по направлению к калитке Разводного моста. В конце тропинки он уперся в высокий постамент статуи Цезаря работы Кусту. Рядом, в темном восьмиугольном водоеме слабо поблескивала вода. Пришлось свернуть налево и через Оранжерейный пассаж пройти к павильону, где нынче находился Французский театр. Прежде он давал свои спектакли на улице Фоссе-Сен-Жермен, в зале Этуаль, предназначенном для игры в мяч. В 1770 году, когда здание окончательно обветшало, труппе предоставили павильон, освободившийся после театральной машинерии Сервандони, переместившейся, следом за Оперой, в Пале-Руаяль. Николя разделял мнение многих критиков, считавших, что помещение, временно отведенное под театр, нисколько для этого не подходит.

Спектакль должен был вот-вот начаться. Контролер приветствовал Николя как старого знакомого. Комиссар часто дежурил в театре, особенно когда в зале присутствовали члены королевской фамилии или иностранные монархи инкогнито. В фойе его внимание привлекла шумная группа людей, над которой возвышалась голова верзилы Шоре, одного из старейших работников парижской полиции. Он подошел поближе. Двое стражников держали за руки какого-то человека с землистым лицом в потертом саржевом фраке, а полицейский комиссар методично извлекал из его карманов добычу и складывал ее на мраморную консоль.

— И этот тип еще смеет заявлять, что он невиновен! Да у него не карманы, а целая лавка скупщика краденого из Тампля! О, смотрите, это же Ле Флок! Вы как раз вовремя, друг мой. Но постойте, у вас сегодня нет дежурства! Неужели я ошибся, когда просматривал график?

— Вы не ошиблись. Я просто пришел сюда провести вечер.

— Значит, придется вам стать свидетелем за собственные деньги! У этого мошенника не карманы, а настоящая кладовая. Двое часов золотых, одни бронзовые, двойной луидор, шесть английских гиней, а еще…

Он принялся разглядывать собранные в горсть монеты.

— Три бернских дуката, несколько старинных экю, серебряная мелочь… Похоже, сегодня вечером вся Европа собралась здесь, чтобы восторгаться талантом Рокур. Во всяком случае, каторга тебе, мерзавец, обеспечена.

Задержанный трясся как в лихорадке.

— Найди-ка мне дежурного, да поживее, — велел Шоре мальчишке-прислужнику.

Явившийся на зов дежурный офицер с постной миной выслушал приказ комиссара вызвать караул и препроводить преступника в Шатле. Затем, взяв Николя под руку, Шоре повел его в зал.

Они заняли места в ложе слева от сцены, откуда был хорошо виден весь зал, размерами и конфигурацией напоминавший о прежнем предназначении здания. Под шорох шелков и скрип половиц свет постепенно погас.

— Посмотри-ка, принц Конти опять явился. Ах, старый волокита! Хочет прибрать к рукам новую курочку! Добавить к своей коллекции очередную восходящую знаменитость!

— Увы! — вздохнул Николя. — Юные актрисы из королевских театров являются весьма доступной дичью. Сами знаете, они издавна пользуются сей сомнительной привилегией. Они ускользнули от родительской власти, а потому наши охотники на молоденьких курочек не подлежат судебному преследованию.

— Кому вы это говорите! Я уже и считать перестал, сколько их радостно вспорхнуло под чужое крыло, чтобы потом окончить дни в сточной канаве. Наша новая знаменитость пока ведет себя исключительно пристойно и скромно, а потому наши знатные дамы от нее в восторге; они осыпают ее драгоценностями и дарят ей платья, надеясь, что им не придется увидеть в ней соперницу. Впрочем, ее старик-отец по-прежнему с ней, и он всегда начеку. Но надолго ли его хватит? Дождемся последнего действия. Знаете, она, действительно, настоящее чудо, и готов поклясться, ее соперницы от злости уже все локти себе пообкусали.

— Да, в наблюдательности вам не откажешь. Вы ведь уже больше сорока лет на службе?

— Сорок три года, если быть точным. Есть, отчего и заматереть, и поседеть.

— Зато сколько приключений! Наше ремесло никогда не дает скучать!

— Ну да, хотя, конечно, все зависит от обстоятельств, — задумчиво ответил Шоре, пытаясь почесать голову под париком. — Я всегда предпочитал работать в уголовной полиции, там гораздо веселее, чем надзирать за городскими службами. Когда я только начал работать, меня бросали на обыски и днем, и ночью. Но скоро с обысками было покончено, и меня перевели в службу надзора за ростовщиками, подпольными торговцами и старьевщиками, ловившими клиентов по дороге в ломбард. Да, столько бессердечных негодяев сразу мне еще никогда не доводилось видеть, можете мне поверить!

— Все это рутина, дорогой мой, — заметил Николя. — Но, полагаю, вам довелось сталкиваться и с необычными случаями?

— Разумеется! В 1757 году начальник полиции, достойный предшественник господина де Сартина…

— …который вас ценит и уважает.

Услышав комплимент, Шоре покраснел от удовольствия.

— Очень ему признателен. Так вот, как я уже сказал, в 1757 году я с ног сбился, рыская вокруг Арраса и Сент-Омера, а потом и по всей провинции Артуа в поисках родственников Дамьена, убийцы короля: мне поручили допросить их. А когда в 1760-м начались крупные кражи в театрах, меня привлекли к расследованию этого дела. Тогда мне удалось отыскать склад краденых вещей, устроенный мошенниками в Бриаре: горы всевозможных кошельков, часов, табакерок и кучи монет. Наконец, в прошлом году я сопровождал из Седана в Буйон роту гренадеров герцога Энгиенского, чтобы негласно посетить тамошние типографии и книжные лавки на предмет изданий и продажи запрещенных книг.