Вихри Валгаллы - Василий Звягинцев

Я, вспомнивший, что меня зовут Андреем, разбросал в стороны загораживающих проход любопытных и сочувствующих той или иной стороне и оказался один посередине вдруг очистившейся площадки.

— Всем стоять! — рявкнул голосом, которым привык командовать на огромном, заполненном войсками плацу.

В первый момент это подействовало. Цепкие руки опустились, женщина отскочила в сторону, прижалась спиной к стене, судорожно, со всхлипами дыша и рефлекторно пытаясь прикрыть обрывками рубашки полуобнаженную грудь.

— А кто это тут такой смелый нашелся? — прогудел сиплым баритоном заросший клочковатой бородой монстр в короткой грязно-белой бекеше нараспашку. — Никак ихнее превосходительство? А ну катись отсюда, убогий, пока рога не обломали!..

За ним возникли, тупо ухмыляясь щербатыми ртами, еще три таких же звероподобных троглодита.

В наступившей тишине слышались только вздохи-стоны загадочной женщины.

А меня охватила вдруг злая, окрыляющая радость. Теперь я знал, что делать дальше.

Ситуация даже не требовала каких-то чрезвычайных мер и методов. Правой рукой я изобразил не очень быстрый замах, направленный в челюсть ближайшему противнику, и, когда тот попытался его парировать, хлестко, словно по мячу с одиннадцатиметрового, ударил его носком сапога в промежность. Удар сопровождался хрустом, будто лопнул арбуз. Похоже, кроме прочего, я перебил ему тазовые кости. Даже не вскрикнув, мужик кулем повалился на заплеванный пол. Ребром ладони, снизу вверх, под угол челюсти, тому, что мельтешил рядом, и тут же, с поворотом, третьему по прикрытому бородой кадыку.

— Во дает! Силен, однако! — восторженно вскрикнул кто-то из теснившихся вокруг. Четвертый отступал, что-то бормоча и выставив перед собой кривой сапожный ножик. Наткнулся спиной на женщину. Она брезгливо отстранилась и неожиданно для всех, отпустив ворот своей рубашки, с невероятной быстротой и силой ударила его острым локтем в переносицу.

Хрюкнув, мгновенно залившись черной кровью, хлынувшей из ноздрей и рта, насильник сполз по столбу и замер, обхватив ладонями харю. Если он и не потерял сознания, то всеми силами пытался это изобразить.

Толпа вокруг замерла. Подобного им еще видеть не приходилось. То ли дело сельские драки стенка на стенку, где после ударов пудовых кулаков бойцы матерились, выплевывали зубы, сморкались кровью, но продолжали геройски сражаться.

Я схватил женщину за руку. Еще немного, и вспомню, как ее зовут и что нас друг с другом связывает. А пока ясно только, что пора уходить. И с этого места, и вообще.

Строили эту тюрьму и охраняли ее явные дураки. Словно вообще не предполагали, что найдутся желающие из нее убежать.

Одним словом, отнюдь не замок Иф. В дальнем углу барака, там, где я провел первую ночь, не составило труда, уперевшись спиной в низкий потолок, оторвать от стропил две широкие доски. Только протяжно заскрипели ржавые гвозди. Соседи по вагонке делали вид, что ничего не замечают. В пахнущем пылью треугольном пространстве между чердачным настилом и крышей я на ощупь вывернул несколько черепиц, просунул голову наружу. Вдохнул сырой туманный воздух с тем же чувством, что и подводники, открывшие рубочный люк после двухмесячной автономки. Помог выбраться на крышу женщине. Она молча подчинялась всем моим командам.

Только когда мы спустились вниз по кованым крючьям водосточной трубы, пересекли обширный пустой двор, слабо освещенный несколькими фонарями по углам забора, пролезли между редкими, нерадиво натянутыми нитками колючей проволоки и оказались на дне глубокого оврага, заросшего кустарником, стало ясно, что вырвались, спасены. Хотя бы до утра, когда можно будет выяснить, куда нас занесло и что делать дальше. А пока надо уходить отсюда подальше.

Я взял женщину за руку выше локтя, потянул к себе, собираясь наконец спросить, кто же она такая и что нас с ней связывает. И ощутил вдруг волной накатившийся страх, острый приступ головокружения и невыносимую боль под левой лопаткой. Что это? Посланная вдогон пуля охранника? Тогда почему я не слышал выстрела?

Цепляясь руками за гибкие колючие прутья и чувствуя, как подо мной скользит и переворачивается земля, я еще услышал, как женщина, обхватив меня за плечи, кричит срывающимся голосом:

— Андрей, ты здесь? Ты меня видишь? Что случилось? Андрей, ну отзовись же…

Наверное, в этот момент я умер, так и не поняв, что происходит.

…В покрытое толстым слоем льда маленькое оконце ударил луч встающего из-за сопок солнца. Оконное стекло превратилось в подобие облизанного до бритвенной тонкости красного леденцового петушка.

Радужным огнем вспыхнула граненая пробка стоявшего на сколоченном из толстых досок столе графина.

Медово засветились свежеоструганные, с потеками абрикосовой смолы бревна стен.

Донесся запах трещащих и стреляющих в печи дров. И жарящихся на подсолнечном масле пирожков с капустой, картошкой и печенкой. Совсем как в далеком уже детстве, когда с подобной цветовой гаммы, звуков и запахов начиналось предпраздничное утро тридцать первого декабря пятьдесят какого-то года…

Если сейчас медленно, предвкушая удовольствие, открыть глаза, то в углу комнаты увидишь украшенную сверкающими шарами и игрушками, разноцветными флажками и бумажными цепями елку, а за окном густо-синее безоблачное небо и верхушки покрытых сахарным инеем кленов.

Днем ждет новогодний спектакль с возбуждающей процедурой раздачи подарков в старинном здании драмтеатра, потом единственная в году ночь, когда родители не запрещают читать «Тайну двух океанов» до самой полуночи, а впереди целых десять дней зимних каникул.

Подобного ощущения абсолютного счастья я не испытывал больше никогда.

Улыбнувшись, я так и сделал — медленно открыл глаза. Увидел низкий деревянный потолок над широким топчаном, на котором лежал, совсем маленькую комнату, где только и помещались стол, табурет да домотканый коврик на полу, малиново светящееся оконце со стаканом крупной серой соли между рамами (чтобы не запотевали стекла). Полуоткрытая, сколоченная из лиственничных брусьев дверь вела в соседнее помещение — очевидно, кухню, откуда и доносились напомнившие о детстве запахи пирогов и еще приятный женский голос, напевающий «Песню без слов» из кинофильма «Мой младший брат».

Мелодию я узнал сразу, а вот где нахожусь, что это за охотничья избушка (так воспринималось это помещение) — сообразить не мог. Но постель была мягкая, обстановка — уютная, женский голос — волнующий и как бы намекающий на другие достоинства его обладательницы. Вставать не хотелось, да вроде и необходимости такой не было. А что я не помню ничего о себе и обстоятельствах, приведших в этот гостеприимный дом, так какая, в сущности, разница, кем себя считать и где находиться?..

Так человек в момент пробуждения забывает сон — остается лишь ощущение чего-то яркого, увлекательного, внутренне логичного, а попытка вспомнить его содержание сразу рвет в клочья эту невесомую радужную ткань, превращает ее в клубящийся серый туман…

И вся моя предыдущая жизнь представлялась сейчас долгим сном, содержание которого растворилось в этом тумане.

Только, кажется, не все в моем сне было так уж красиво и безоблачно, скорее наоборот… По мере того как происходил переход от сна к яви, чувство тревоги нарастало, я погружался в нее, как в холодную воду, от только что владевшей мною эйфории не оставалось и следа.

Откинув одеяло, я резко сел, поискал глазами одежду. Дверь в кухню открылась, на пороге появилась высокая тонкая женщина с распущенными по плечам, отливающими светлой медью волосами. Молодая, наверное, нет и тридцати, с лицом заграничной кинозвезды… Как звали ту, в фильме про первобытных людей и динозавров? Тоже странно, название фильма я вспомнить не смог, а имя актрисы память услужливо подсказала: Рэчел (или Ракель?) Велч. Тогда мы все ею восхищались. Действительно похожа. Самое интересное — женщина была совершенно голая. Если не считать золотистых меховых сапожек из шкуры нерпы. Нет, я ошибся — на ней были совсем узенькие трусики телесного цвета…

Увидев, что я проснулся, женщина широко улыбнулась большим, но все равно красивым ртом.

— С добрым утром. Вставай, завтрак уже готов…

Видимо, мы были с ней достаточно близки, раз она позволяла себе разгуливать в таком виде, нимало этим не смущаясь.

Первым побуждением было протянуть руку, поманить к себе, обнять… Очевидно, подобный поступок соответствовал бы логике наших отношений. Да и ее тело, настолько утрированно сексуальное, что больше напоминало рисунок Бидструпа, нежели реально существующий объект, не позволяло думать ни о чем другом…

Но я этого не сделал, более того — непонятный страх усилился. Словно была это не просто красивая, влекущая и, наверное, доступная женщина, а какая-нибудь гоголевская панночка… Мне захотелось вскочить, выхватить из-под подушки пистолет, который наверняка должен был там лежать со вчерашнего вечера, щелкнуть затвором. Отчего вдруг? Какие стертые из памяти, но сохраненные подсознанием события внушили вдруг такую мысль?