Боевое Знамя - Бернард Корнуэлл

- Коффмэн! - позвал он грубым, срывающимся голосом. - Подойдите ко мне, мой мальчик.

Коффмэн оступаясь выбрался из брода и почти бегом припустил к генералу.

- Сэр?

Бородатый Джексон свесился с седла.

- Вы помните меня, Коффмэн?

- Да, сэр, конечно помню, сэр.

Джексон очень плавно опустил левую руку, словно боялся повредить ее резким движением.

- Сожалею, что вам досрочно пришлось оставить учебу, Коффмэн. Это случилось после первого курса, да?

- Да, сэр, так и было, сэр.

- Это из-за смерти вашего отца?

- Да, сэр.

- А ваша мать, Коффмэн? С ней всё в порядке?

- Конечно, сэр. Да, сэр, спасибо, сэр.

- Ужасное чувство - потеря близкого человека, Коффмэн, - заметил генерал, медленно расслабившись и нагнувшись к худому светловолосому лейтенанту, - особенно для тех, кто не верует в Бога. Вы веруете в Бога, Коффмэн?

Коффмэн покраснел и нахмурился, затем сумел кивнуть.

- Да, сэр. Думаю, верую, сэр.

Джексон принял свое прежнее положение каменного изваяния и снова поднял руку, столь же медленно, как и опускал ее. Он перевел взгляд с Коффмэна на опаленную зноем даль.

- Вам будет очень трудно обрести Бога, если вы не верите в его благодать, - мягко произнес генерал, - так что следуйте писанию и молитесь, мой мальчик.

- Да, сэр, я так и сделаю, - ответил Коффмэн. Он стоял неуклюже и полный сомнений, ожидая дальнейших слов генерала, но Джексон, казалось, вновь впал в свой транс, так что лейтенант повернулся и подошел к Старбаку. Легион продолжил поход, и лейтенант хранил молчание, пока дорога вилась среди небольших пастбищ, беспорядочно разбросанных лесов и ферм у обочины. Лишь спустя две мили лейтенант нарушил молчание.

- Он великий человек, - сказал лейтенант, - разве не так, сэр? Разве он не великий человек?

- Кто, Болван Джек? - поддразнил Коффмэна Старбак.

- Великий человек, сэр, - пристыдил Старбака Коффмэн.

- Как скажете, лейтенант, - ответил Старбак. Про Джексона он знал лишь, что Старина Бешеный Джек был знаменит своими быстрыми переходами, и когда Старина Бешеный Джек шел в поход, умирали люди. И теперь они совершали переход, шли на север, а поход на север подразумевал всего лишь одну вещь - впереди янки. Значит, скоро закипит битва, оставив за собой поля, полные могил, и на этот раз, если Дятел прав, противник Старбака будет не только перед ним, но и позади. Старбак не сбавлял шага. Глупец шел на войну.

В полдень под аккомпанемент перестука вагонов, шипения пара и звона колокольчика паровоза на станции в Манассасе остановился поезд. В механическом грохоте раздался голос сержанта, призывая войска выгрузиться из вагонов на узкую полоску грязи между рельсами и пакгаузами.

Солдаты спрыгивали вниз, довольные, что вырвались на свободу из тесных вагонов, и взбудораженные тем, что прибыли в Виргинию. Станция в Манассасе находилась не на передовой, но всё-таки была частью мятежного штата, и они оглядывались по сторонам, словно открывшийся их взору пейзаж был таким же диковинным и удивительным, как и окутанные туманом холмы таинственной Японии и далекого Китая.

Прибывшие войска состояли в основном из семнадцати-восемнадцатилетних юношей из Нью-Джерси, Висконсина, Мэна Иллинойса, Род-Айленда и Вермонта. Они были добровольцами в новехоньких мундирах, горевшими желанием принять участие в текущем наступлении на Конфедерацию.

Они грозились повесить Джеффа Дэвиса на яблоне и бахвалились, как пройдут по улицам Ричмонда, выкурив мятежников из нор, как крыс из амбара. Они были молоды и несдержанны, полны уверенности в себя, но всё же слегка дрогнули при виде места своего назначения.

Станция в Манассасе была не самым привлекательным местом: она была разграблена отрядами северян, а затем полностью уничтожена отступающими войсками Конфедерации и поспешно восстановлена подрядчиками северян, так что теперь между железной дорогой и заросшим сорняками полем, усеянным пушками, передками, зарядными ящиками, походными кузницами и санитарным транспортом, на несколько акров раскинулись ряды грубых пакгаузов из свежей древесины.

Ежечасно прибывало всё больше припасов и оружия, здесь расположился основной армейский обоз для поддержки летней кампании 1862 года, которая положит конец восстанию и вновь сольет воедино Соединенные Штаты Америки. Над раскинувшимися на широком пространстве постройками курился дымок, исходивший из кузниц, вагоноремонтных депо и топок локомотивов, тащивших товарные и пассажирские составы.

У склада стояли два кавалерийских офицера. Без сомнения, они приложили немало усилий, чтобы выглядеть представительно, на мундирах не было ни пылинки, сапоги со шпорами начищены до блеска, а кожаные пояса блестели. Старший из офицеров, майор Джозеф Гэллоуэй – лысеющий мужчина средних лет с приятным на вид лицом и расширяющимися книзу бакенбардами – нервно сжимал в руках шляпу с плюмажем.

Его спутник был намного моложе, красив и светловолос, с квадратной бородой, широкими плечами и внушающим доверие открытым честным лицом.

Оба были виргинцами, и оба сражались за Север. Джозеф Галлоуэй владел кое-какой собственностью в окрестностях Манассаса, и на его ферме теперь квартировал полк кавалерии северян, набранный исключительно из южан, сохранивших верность правительству в Вашингтоне.

Костяк солдат кавалерийской бригады Гэллоуэя составляли добровольцы из приграничных штатов, спорных земель Мэриленда и западных округов Виргинии, но немало было беглецов и из самих Конфедеративных Штатов. Гэллоуэй не сомневался, что некоторые из этих солдат скрывались от правосудия южан, но большинство было идеалистами, сражавшимися за сохранение Союза. Именно Гэллоуэю пришла в голову идея принимать на службу подобных людей для ведения разведки глубоко в тылу мятежников.

Кавалеристы северян были выносливы и храбры, но совершенно незнакомы с виргинской местностью, и потому их возможности были ограничены по сравнению с безбожниками-южанами, которые знали каждую виргинскую деревню и поселение, где могли найти сторонников, всегда готовых предоставить им кров и еду. Именно Гэллоуэй явился вдохновителем идеи создать подразделение, которое могло бы разъезжать по мятежным штатам не хуже самих южан, хотя идея не получила должной поддержки в Вашингтоне. Наберите свой отряд, заявили бюрократы в правительстве майору Гэллоуэю, и мы соблаговолим принять их на службу, но только в том случае, если все будут экипированы оружием, лошадьми и военной формой.

Вот почему майор Гэллоуэй и капитан Адам Фалконер ждали пассажира, прибывавшего полуденным поездом, только что въехавшим в Манассас. Оба кавалерийских офицера локтями проторили себе путь среди толпы возбужденных солдат к последнему вагону поезда, предназначенному для пассажиров более высокого положения, чем обычное пушечное мясо. Проводник опустил лесенки вагона, и двум леди, едва протиснувшимся в узкие двери в своих пышных платьях, осторожно помогли спуститься на перрон.

За леди на перрон проследовала группа старших офицеров с подкрученными усами, в вычищенных мундирах и с раскрасневшимися от жары и виски лицами. Один из офицеров, самый молодой, отделился от группы и приказал ординарцам привести лошадей.

- Быстрей, пошевеливайтесь! Лошадей для генерала! - кричал адъютант. Кружевные зонтики-близнецы дам колыхались подобно белым поплавкам в океане табачного дыма по волнам темных шляп военных.

Последним пассажиром, вышедшим из вагона, оказался худой и высокий пожилой штатский с седыми волосами и бородой, свирепым взглядом и мрачным суровым лицом. У него были впалые щеки и римский нос, такой же величественный, как и весь его облик, одет он был в темный сюртук, цилиндр, и несмотря на жару облачился в застегнутый на все пуговицы жилет, поверх которого белел воротничок священника. В руке он держал темно-малиновый саквояж и тросточку из черного дерева, которой отпихнул в сторону темнокожего слугу дам, грузившего их поклажу на ручную тележку. Это движение было властным и непроизвольным поступком человека, привыкшего повелевать.

- Это он, - сказал Адам, узнав священника, проповедь которого слушал в Бостоне до начала войны.

Майор Гэллоуэй пробрался сквозь толпу к седовласому мужчине.

- Сэр? - окликнул он только что прибывшего священника. - Доктор Старбак, сэр?

Преподобный Элиял Джозеф Старбак, доктор теологии, король памфлетов и самый известный из всех священников-северян, сторонников аболиционизма, хмуро уставился на встречающих.

- Вы, должно быть, Гэллоуэй. А вы Фалконер? Прекрасно! Мой саквояж, - он всунул в протянутую для приветствия руку Адама свой саквояж.

- Надеюсь поездка была приятной, сэр? - поинтересовался майор Гэллоуэй, почтительно ведя своего гостя к дороге.

- Она стала намного менее приятной, Гэллоуэй, когда мы взяли курс на юг. Должен признать, что инженерная мысль достигла своего апогея в Новой Англии, и чем дальше отдаляешься от Бостона, тем менее приятной становится поездка, - преподобный выдал эти суждения привыкшим достигать самых укромных уголков больших церквей и аудиторий Америки голосом. - Вынужден отметить, меня довольно-таки растрясло на железной дороге юга. Без сомнения, отсталый продукт рабовладельчества. До места моего пребывания мне придется идти пешком ? - недовольно спросил преподобный, внезапно остановившись как вкопанный.