100 великих русских эмигрантов - Вячеслав Бондаренко

Наибольшую известность князю Андрею Михайловичу принесла его литературная деятельность. На фоне других знатных людей того времени князь выглядел настоящим энциклопедистом – он прекрасно знал древнюю и современную литературу и философию, рекомендовал молодым людям изучать не только Священное Писание, но и «шляхетные», то есть светские науки – риторику, грамматику, диалектику, астрономию. Уже в преклонные годы, сетуя на то, что «святорусская земля голодом духовным тает», Курбский изучил латинский язык и лично сел за переводы церковных сочинений Григория Богослова, Василия Великого, Иоанна Златоуста.

После бегства в Ливонию князю Андрею Михайловичу выпала возможность, которая не доставалась никому из эмигрантов после него, – высказать свои взгляды на политику в письме к своему главному оппоненту (в данном случае Ивану IV) и получить в ответ не молчание или высокомерную отписку, а такое же обстоятельное «открытое письмо». Переписка Курбского с царем началась сразу же после эмиграции князя, в апреле 1564 г. В первом письме, которое Курбский отправил царю из Вольмара, автор горестно восклицал: «Какого только зла и гонения я от тебя не претерпел! И сколько бед и напастей на меня ты навлек! И сколько ложных обвинений на меня ты возвел!» Главным образом князь упрекал царя в том, что он перестал прислушиваться к советам верных слуг. В ответных письмах царь не только обвинял перебежчика в измене и отвергал его упреки, но и объяснял свою позицию, излагал соображения по поводу дальнейшего развития Российского государства. «Переписка Грозного с Курбским» стала одним из ценнейших памятников русской литературы.

Семейная жизнь Курбского в Польше сложилась счастливо лишь со второй попытки. В 1571 г. он женился на знатной и богатой польке Марии Юрьевне, урожденной княжне Гольшанской. Но этот брак закончился тем, что Курбский потребовал развода с супругой и в апреле 1579 г. женился на девице из бедного дворянского рода – Александре Петровне Семашко, которая родила ему дочь Марину и сына Дмитрия. Скончался Курбский в мае (между 3 и 23-м числами) 1583 г. и был похоронен в трех верстах от Ковеля, в монастыре Святой Троицы в Вербке. Могила его не сохранилась. Шесть лет спустя решением суда Ковель был отобран у наследников Курбского и передан другому владельцу.

Род Курбских угас на внуке Андрея Михайловича – Яне, умершем без потомства в 1672 г. Но двадцать лет спустя в России объявились самозванцы – представители мелкого витебского рода Крупских, объявившие себя потомками знаменитого князя. Их приняли на русскую службу, но в дальнейшем самозванцы никак себя не проявили и закончили свои дни на каторге.

С годами облик подлинного, реального политика, полководца и писателя князя Курбского практически забылся. Он превратился в легенду, романтическую фигуру, стал героем стихотворений, исторических романов и драм, в которых его образ трактовался в зависимости от позиции автора. Например, М.М. Херасков в поэме «Россияда» упоминал Курбского как «некого ярого льва», вельможу, который искренне любит Отечество; К.Ф. Рылеев в своей балладе описывал его как «в Литве враждебной грустного странника», А.С. Пушкин в «Борисе Годунове» сочувственно назвал его «несчастным вождем», а первый биограф князя В.Ф. Тимковский писал о Курбском так: «Он имел ум твердый, проницательный и светлый, дух высокий, предприимчивый и решительный… Сердце его расположено было к глубоким чувствованиям любви к отечеству, братской нежности и искреннейшей благодарности; душа его открыта была для добра. Он был верный слуга самодержавия и враг мучительского самовластия. Презирал ласкателей и ненавидел лицемерие. Его просвещенная набожность и благочестие были, кажется, выше понятий того века, в котором он жил… Храбрость и вообще воинские доблести почитал он весьма высоко и, чувствуя в себе дар сей, позволил себе некоторую рыцарскую гордость, которая презирала души слабые и робкие. В самом деле, храбрость его была чрезвычайна, даже походила иногда на запальчивую опрометчивость и дерзость необузданную, и во всяком случае напоминает она мужество древних Русских Богатырей, или Витязей Гомеровых». Сейчас в Курбском видят то «первого русского диссидента» и борца за свободу, человека, значительно опередившего свое время, то обычного изменника, прельстившегося службой в иностранной армии. Как справедливо заметил современный биограф князя А.И. Филюшкин, «данный образ не имеет отношения к реальному Курбскому и в наши дни стал шаблонным символом правдолюбца, обличающего власть, причем даже не важно, с каких позиций». Но, по всей видимости, отсчет истории русской политической эмиграции все же можно вести именно с Курбского.

Григорий Котошихин

(1630-е – 1667)

Григорий Карпович Котошихин родился в семье казначея одного из московских монастырей в начале 1630-х гг. С юных лет он служил в приказе Большого дворца – сначала писцом, затем подьячим – и, видимо, сумел проявить себя, так как в марте 1658 г. принял участие в работе русского посольства в Вильне. После этого Котошихин в декабре 1658 г. был переведен в Посольский приказ с окладом 13 рублей в год. Дальнейшие известия о службе Котошихина отрывочны. Он участвовал в подготовке Кардисского мира со Швецией, для чего неоднократно посещал Ревель (ныне столица Эстонии Таллин) и Стокгольм. Деятельность русского дипломата высоко оценили как шведы – от них подьячий получил в подарок два серебряных бокала, – так и соотечественники: на русской службе годовой оклад Котошихина был увеличен на 6 рублей. О способностях подьячего как каллиграфа свидетельствует красноречивый факт: именно ему поручалось собственноручно писать письма от имени русского царя королю Швеции. Впрочем, случались и просчеты: в одной из грамот Котошихин по недосмотру пропустил слово «Государь», из-за чего был наказан батогами.

В 1661-м на Котошихина обрушилась беда. Думный дворянин Прокофий Елизаров обвинил отца подьячего в растрате, и в итоге у Григория Карповича отобрали московский дом со всем имуществом, вышвырнув его самого с женой и отцом на улицу. Все попытки вернуть имущество оказались тщетными – Елизаров был судьей Земского приказа и тягаться с ним оказалось очень сложно даже такому опытному чиновнику, как Котошихин. Вероятно, именно во время этой тяжбы в его душе зародилась обида, которая и толкнула его на дальнейшие действия. Когда в 1663 г. в Москву для ведения переговоров прибыл шведский дипломат Адольф Эберс, Котошихин за 40 рублей сообщил ему размеры уступок, на которые уполномочены пойти русские послы. Швед был чрезвычайно рад заполучить такого агента, но в апреле 1664 г. Котошихина неожиданно отправили в Смоленск – там начались переговоры с представителями польской армии, и дипломата решили задействовать в них.

Первая страница Записки о России в царствование Алексея Михайловича Григория Котошихина 1666 г.

Во время этих переговоров начальник Котошихина, князь Юрий Алексеевич Долгоруков, потребовал от подчиненного написать донос на своего предшественника – дескать, именно по его вине русская армия понесла огромные потери. За это Долгоруков обещал Котошихину помочь вернуть московский дом и продвинуть по службе. Клеветать Григорий Карпович не захотел, но и прямо отказать Долгорукову для него было равносильно самоубийству – за это известный своим крутым нравом боярин стер бы его в порошок. Оказавшись между двух огней, Котошихин принял отчаянное решение бежать в Речь Посполитую.

Когда именно совершился побег, неизвестно. Вероятно, это произошло на рубеже 1664 и 1665 гг. В Вильне беглый подьячий подал прошение на имя польского короля Яна-Казимира и был принят на службу канцлера Великого княжества Литовского. Годовой оклад Котошихина составил впятеро большую сумму, чем в России, – 100 рублей. Фамилию подьячий сменил и отныне звался Яном-Александром Селицким.

Впрочем, заурядная служба в польской провинции, по-видимому, не устраивала Котошихина. После того как несколько его писем королю остались без ответа, он летом 1665 г. бежал из Польши в Силезию, откуда пробрался в Пруссию и оттуда в Любек. В октябре 1665 г. Котошихин на корабле прибыл из Любека в Нарву. Скитания по Европе не пошли ему на пользу – до Нарвы он добрался с обмороженными ногами, голодный, оборванный, без копейки денег. К счастью, в Нарве Котошихин встретил старого знакомого, шведского подданного Кузьму Овчинникова, который отвел Григория к губернатору города Якобу Таубе. Тот, с трудом узнав в нищем оборванце бывшего московского дипломата, пять лет назад встреченного в Стокгольме, распорядился выдать русскому одежду и небольшую сумму денег.

По всей видимости, к этому времени Котошихин сильно раскаивался в своей эмиграции, так как, узнав о том, что в Нарве находится его старый сослуживец Михаил Прокофьев, поспешил к нему. Но тот не только не стал общаться со знакомцем, но и немедленно сообщил новгородскому воеводе князю В.Г. Ромодановскому о перебежчике. Воевода тут же потребовал у шведов выдать «вора» и отрядил для этого в Нарву стрелецкого капитана. Но шведы, как выяснилось, выдавать Котошихина вовсе не собирались. Для безопасности его посадили в тюрьму, где и держали до 9 декабря 1665 г., когда в Нарву прибыл старый знакомый подьячего – Адольф Эберс. Он привез бумагу, разрешавшую Котошихину переезд в Стокгольм и поступление на государственную службу.