Отец - Александра Чернышева

Добрая молва о "доме на дороге" быстро обежала все окрестные села. Уже наступили другие времена. Тихоходный транспорт уступил место машинам, заснеженные дороги регулярно чистились бульдозерами, а у нашего дома всё равно нередко останавливались, не для того, чтобы погреться или переночевать, а просто передать от кого-то привет, записку или немудреный гостинец.

По себе знаю, где бы я не была, в пределах своего района, стоило назвать свою фамилию и мне был обеспечен самый радушный прием.

Благодарных знакомых у отца повсюду было великое множество. Мне с отцом доводилось много ездить и тогда, когда я была маленькой, и потом, когда стала взрослой. Мы с ним побывали в соседних селах, в казахских аулах, на базарах и на мельницах, и везде его, а вместе с ним и меня, принимали как дорогого гостя.

Глава 5

ХОЗЯЙСКАЯ ЖИЛКА

Отец был отличным хозяином. В хлеву, во дворе всегда было вычищено и выметено. Любая вещь имела своё место. В деревне ни в одном дворе нельзя было найти лучше его вил, лопат, топоров, кос и пил. А какие он плел корзины! Зимой мы выпрашивали у него одну корзину, чтобы сделать ледянку. Да чтоб самая большая была. Он сам брался изготовить для нас ледянку. Обмазывал дно коровьим пометом, а потом несколько дней заливал его водой, наращивая лед слой за слоем. Ледянка получилась гладкая, выпуклая. Мы в нее набивались по 3–4 человека и катались с горы. Такую скорость набирала, аж дух захватывало.

На беду нашего совхоза управляющие у нас долго не задерживались. Поработают год-другой и исчезают.

Был, правда, один. Его уважали в селе. И он к людям относился по-человечески. Давал рабочим роздых в праздники, а людям что? Отгуляли и с хорошим настроением опять за работу. Так сняли его. Районное руководство прознало, что управляющий устроил празднество на Пасху для своих рабочих. В те времена религиозные праздники потихоньку справляли всяк в своем семействе, а тут — всенародное гуляние. Обвинили в религиозных настроениях, что недопустимо для коммуниста, и не стало человека.

Потом пошла такая чехарда! Один "лучше" другого.

Одного до сих пор не могу вспоминать без смеха. Приехал к нам с семье весной, к началу сева. А уехал под осень, еще страда не закончилась. Сам всегда ходил в белом костюме. День-деньской просиживал в конторе, отдавая распоряжения направо и налево. Ни в поле, ни на фермах никто его не видел. Как можно? В белом-то костюме!

Жена его вся в крепдешине-шифоне и двое пацанов в чистеньких матросках, в сандалиях, выйдут, бывало, из дома и гуляют по деревне туда-сюда. Это когда сухо. Если дождь идет — дома сидят.

Вся деревня над ними потешалась.

— Вот так управляющий! — говорили некоторые. — Не знает, как хлеб растет и из какого места у коровы молоко течет!

— Наверное, в городе в больших чинах ходил, — говорили другие, — да, видно, проштрафился, так и прислали на нашу голову.

Отец, любивший во всем порядок, не терпел в других нерадивости.

— От такого бестолкового руководства, — говорил он, — и люди работают через пень-колоду. А иногда, в разговоре с матерью, его прорывало:

— Эх, хозявы, растуды их…! Всё загубили!

Однажды он мне сказал:

— Знаешь, дочка, предложили мне сейчас жить единолично, я бы согласился. На своей земельке я бы такой урожай вырастил, о-го-го! Земелица-то, она ласку любит, уход. А без этого и родить ничего не будет, вот так-то.

Нас, детей, отец тоже приучал к прилежности во всякой работе, особенно меня. Не раз говорил:

— Почему ты, дочка, пацаном не родилась? Всякую мужицкую работу знаешь, любая в руках спорится.

Только много лет спустя я могла понять затаенное желание отца быть единоличником, навроде теперешних современных фермеров. Его желание отдать всю свою любовь земле-кормилице.

Имея два класса образования, он обладал житейской мудростью, знанием людей.

Выражая своё недовольство методами хозяйствования в родной деревне, он подсознательно искал другие ее формы. И, невольно, обращался к тем годам, когда они с матерью жили единолично до общей коллективизации. И как хорошо было им жить в те времена.

Глава 6

СВИНАЯ ШКУРА

Не знаю, было ли это Правительственным Указом или самодеятельностью местного руководства, а только в пятидесятые годы прошлого века всем жителям деревни предписывалось сдирать с забитых свиней шкуры и сдавать их особому уполномоченному, закрепленному за деревней.

Помню такой случай. Нашу свинью Хрюшку отец зарезал по первому морозу. Вся семья за лето наголодалась без мяса, и мы ждали этого момента с нетерпением.

Особенно мы, дети. Предвкушали, как опаленную, вымытую свинью, положат на длинный стол для разделки, а мы будем по очереди отгрызать по кусочку, вкусно пахнущие дымком, хвостик и уши. Для нас это было любимым лакомством.

В тот день зарезанную свинью опалили, вымыли горячей водой и начисто выскребли. Потом укрыли ее чистой соломой, по верху отец бросил старый зипун и велел нам садиться на свинью верхом.

— Да попрыгайте на ней хорошенько. Это, чтобы сало от мяса отстало и шкурочка была мягкая.

Сидим мы так, прыгаем, хохочем, весело нам. А отец тем временем убирал остатки костра.

В этот момент и нагрянул к нам уполномоченный по сбору свиных шкур. То ли ему кто донёс, что мы свинью опаливаем, то ли сам на запах пришел, а только с ходу набросился на отца.

— Ты что же это делаешь, Иван Васильевич? Тебе распоряжение властей не указ? В тюрьму захотел? — орал он на отца, брызгая слюнями.

Мы перепугались. Сидели тихо, не зная, что нам делать.

Отец весь лицом потемнел, на скулах взбугрились желваки, глаза недобро сверкнули.

— Тебе шкура нужна? Да? — отец рывком распахнул телогрейку. — Так сдери её с меня! Слышишь?! Сдери! Мало моей, вот с моих пятерых детей сдери! Ну, что стоишь?! Давай! Начинай!

С каждым словом голос его нарастал, пока не перешел на крик. Отец в упор смотрел на уполномоченного. Не знаю, что тот увидел в глазах отца, однако он молча круто развернулся и, широко шагая, пошел прочь.

Отец с искаженным лицом смотрел ему вслед и я первый раз увидела, как он плачет. Слезы скатывались по его впалым щекам, по морщинистой шее за воротник рубашки. Кадык с усилием ходил вверх-вниз, как будто он силился что-то проглотить и не мог.

Вспомнив о нас, отец обернулся и, пытаясь скрыть свое состояние, нарочито грубовато скомандовал:

— А ну, быстро за санками! Повезем Хрюшку домой!

До самого вечера отец оставался хмурым и неразговорчивым. Не слышно было его обычных шуточек-прибауточек. От этого и у нас всех настроение было нерадостное, хотя мы полакомились и хвостиком и ушами.

К тому времени, как пришла пора ложиться спать, мы, дети, забрались, кто на печь, кто на полати. А отец с матерью, прикрутив фитиль лампы, сидели в полумраке за столом и шепотом о чём-то разговаривали. Слов разобрать было невозможно, я только видела их встревоженные и озабоченные лица.

Судя по тому, что у отца не было никаких неприятностей после разговора с уполномоченным, тот, по всей видимости, не доложил в верха о его "проступке".

А мы всю зиму ели сало с тонкой, мягкой, вкусной шкурочкой.

Глава 7

ПРО ЛЮБОВЬ

О любви отца к матери мы были наслышаны с детства. Отец собирался жениться, невеста его была из соседней деревни. Он пришел к материному отчиму, заказать хороший сундук для невестиного приданого. Вот здесь он и увидел мать. Она только-только приехала их Бухары, где жила в семье одного инженера в няньках. Увидел он мать и, как сам говорил потом — "Погиб". Невеста сразу выскочила у него из головы. Он каждый вечер, под видом заказчика сундука, являлся к ним в дом и просиживал там допоздна. Отвадил от маминого дома всех женихов. Дрался с ними насмерть. Ходил до тех пор, пока все в доме не поняли истинную причину его посещений. Как рассказывала мама, она на него поначалу и внимания не обращала. Как же — она такая красавица, а отец в молодости не блестал красотой. И все же своим упорством он добился своего. Мать вышла за него замуж, а сундук, который отец заказывал, пригодился для материного приданого. Этот сундук и сейчас еще цел. Говорят, что бывшая отцова невеста была вне себя от гнева и проклинала его всяческими словами. Всю жизнь, на наших глазах, отец пылинки сдувал с матери.

А мама (гордая полячка, как её называли в деревне), помыкала им, как хотела. Частенько в раздражении кричала на него:

— У, черт страшный! И как только я за тебя замуж пошла?! Где мои глаза были?!

Отец в ответ только добродушно посмеивался:

— Я, мать, не красивый, но симпатичный.

А когда она уже совсем допечет какими-нибудь придирками, молча одевался и, бросив с порога — "Глупая ты, мать, женщина" — выходил во двор и долго не возвращался.

В такие моменты мне было жаль его до слёз. Я матери назло начинала дерзить, за что получала увесистые затрещины.