Молитва господня - Митрополит Федченков

Нет, никто не учил меня этому – ни дома, ни в школах…

Правда, говорилось и училось, что Бог есть Любовь. Но никогда не внедрили в моё сердце живого ощущения этой любви Его. Наоборот, с самого детства – представление о Боге как о Судии, Воздаятеле! И в таком духе воспитывались мы и в школах.

И припоминаю, что только при постриге в монашество, на 27-м году, я в молитвах и наставлениях постригаемому услышал, точно впервые, о необычайной любви к нам, монахам, Бога: "Всещедрый убо Бог и многомилостивый… рекий: аще бы и жена забыла исчадие свое, Аз же не забуду тебе… да восприимет, и обымет, и защитит, и да будет ти стена тверда… утешения вина (причина)… совозлегая и совосставая с тобою". Конечно, много раз слышал я слова о любви Божией умом, но до сердца они дошли точно в первый раз тогда.

А потом опять долгое время не помню живого отклика в душе, как об Отце…

О, я множество раз испытывал опыты милосердия Божия, но это было более близко к Милующему Судии, чем к Отцу… «Отец» – это было что-то до такой степени далёкое, немыслимое, что сердце моё не смело даже и подумать подобное.

Отчего же нас так учили? Была ли это ошибка окружающей среды? Школы? Но тогда тоже ставится вопрос: почему они уклонились в такую ошибку, если то была ошибка? И была ли то "ошибка"? Или же тут была какая-то сокровенная правда, что мы больше думали не о Боге любви, а о Боге правды?

По этому вопросу мне приходят такие мысли. В православном восприятии христианства – а особенно у русского народа – всегда господствовало покаяние. И это происходило не от того, что русские были более грешны, чем иные православные и инославные христиане, а наоборот – от высоких требований христианского учения. Идеал Христов так высок и совершенен, что внимательная душа всегда будет недовольна своим состоянием, несоответствующим ему. Так чуткий музыкант мучается и от малейшего диссонанса, а рядовому слушателю и большие ошибки незаметны. Святые люди всегда почти считали себя великими грешниками. В этом духе и воспитывалась Православная Русь. Следовательно, это была не "ошибка", а глубокое восприятие христианства.

Мне припоминается случай из прошлого. Одному человеку была подарена икона с надписью: "Просите у Бога благодати". Казалось бы, что тут невозможного или неприемлемого? Просить о радости, о милости Божией? Но в ответ на это пожелание было написано: "Где уж мне просить о благодати? Вот хоть бы пощадил меня Господь, окаянную грешницу". И это по-православному, по-русски. А она была совсем не какая-нибудь великая грешница, по мнению нашему, даже была – "жизни хорошей": чистой, богомольной, скромной, терпеливой. И это покаянное восприятие христианства так вкоренилось в русские души православные, что нам совершенно невмоготу было переносить сектантские постоянные «благодарения» "дорогому Христу". Нам вообще было неприемлемо протестантское учение о «легком» спасении "верою".

Известно, что самою распространенною молитвою в православном богослужении являются два слова: "Господи, помилуй!" – Будь милосерд! "Боже, милостив буди мне грешному!" (слова мытаря). И вообще покаянные молитвы в частности, Давидовы псалмы, занимают весьма значительное место в приготовительных частях наших служб: на вечерни, на утрени, на часах, на домашних молитвах. И только на литургии Церковь поднимает нас на свою высоту «Евхаристии» (с греческого языка – благодарения, хвалы) – гимна Богу за спасение человечества, за восстановление сыновства людей Богу Отцу. Да, это так. Но таково воззрение Церкви, живущей духом Божиим, она в высоте своей достигла вершины славословия чадами своего Отца Небесного. Но ее немощные, слабые дети и доселе неспособны подниматься до такой высоты. Известно, что едва ли не большинство присутствующих на литургии верующих исполнены не чувства восторга и хвалы Отцу, а постоянным покаянным сознанием своего недостоинства и просьбами о прощении, помиловании да ходатайством о даровании им недостающего в земной жизни.

Отчего всё это так сокрушенно и грустно? Причина простая. Наша греховность, личное наше несовершенство не позволяет подниматься каждому из нас (за малыми исключениями) на высоту благонадежного торжества, а снижает нас всегда на покаянные просьбы. Потому мы, чувствуя себя всегда виновными, не смеем даже останавливаться на мысли об «Отечестве» Божием по отношению к нам. Подобно ветхозаветным евреям, мы, недостойные, видим в Боге Судию, Всемогущего, Бога Сил, Воздаятеля, а не Отца своего. И от этого, а не от случайного или ошибочного воспитания в семье, школе и обществе и даже в Церкви, мы мало чувствуем это дорогое слово "Отец".

Трудно нам оно. Непосильно ещё. Мы – еще не настоящие дети Отца. Плохие дети. Впрочем, даже и хорошие дети не только лишь любят своего отца, не только ждут от него милостей, даров и нежности, но и боятся его. Правда, боятся совсем иначе, чем чужие дети или виновные боятся судью: боятся сыновним страхом, опасением потерять любовь своего отца. Но все же боятся – благочестиво боятся. И ангелы от страха закрывают свои лица пред величеством Творца. Но при всём том дети всегда сознают себя детьми своего отца и потому с надеждой, с доверием обращаются к нему.

Так и святые люди: пребывают и в страхе, но и в надежде на милосердие Отца Небесного. Даже не должно называть это чувство "страхом", а скорее благоговением. Их страх – от святой высоты, а наш – от нашей низости; это два разных по качеству страха. И хорошо, что православные люди не дерзают, при своей греховности, возноситься на ступени сектантской фальшивой радости и постоянной хвалы "дорогого Иисуса", "дорогого Отца". Смиреннее, справедливее, богоугоднее, легче, спасительнее, полезнее – покаянное чувство постоянного сознания своего недостоинства, чем самомнительного самодовольства и легкомысленного упования на "Отца". И верю, что такое покаянное православное настроение угоднее Богу Отцу, чем дерзкое напоминание Ему о своем сыновстве и Его Отечестве.

Припоминается мне старший сын из притчи Христовой о "блудном сыне": воротившись с трудов (добрых дел) на поле (жизни), он с обидой ссылается на свою сыновнюю верность отцу, однако же недостаточно будто бы расцененную его отцом, а вот блудного сына, который недостойным считал себя даже и именоваться "сыном", а лишь просился в ряд последних рабочих наёмников, отец принял с распростёртыми объятиями и устроил ему пир.

Когда вот так рассмотришь всё это глубже, тогда поймёшь, что есть много оснований и святой правды в нашем покаянном сознании, как недостойных считать себя детьми Божиими, а лишь бы хоть оказаться неизгнанными совсем и быть принятыми в число последних наёмников.

Понятно становится, почему мы не чувствуем от всей души этого чудного слова Молитвы Господней – «Отче» – "Отец". Мы, может быть, не только ещё не дети, но даже пока и не «рабы» Его, не наёмники, а блуждающие вдали от Отца, ушедшие и отрекшиеся от Него дети, живущие в грехах со свиньями. И подобно тому, как опустившийся душевно принц скрывает свое прежнее высокое происхождение от знатного отца, так и мы, грешные, не смеем даже и внутри своего сердца, пред собственной совестью, а тем более пред лицом Всевидящего Бога, именовать Его Отцом. Это самое высокое имя заставляет нас ещё более смиряться и нагибать повинно голову. Мытарь, стоя у стены храма, не смел даже поднять очей своих к небу и лишь бил в грудь себя и говорил: "Боже! (а не – Отче!) будь милостив мне, грешному!"

Но при всём этом справедливом объяснении нашего недостоинства, мы не должны и не можем забыть этого слова – Отец!

Почему же? Разве Господь не знал о нашей греховности, когда учил Своих учеников этому слову?

Знал. И далее Он открыто скажет в Своей молитве о "долгах". Молитву эту Иисус Христос дал грешникам. Слушали Его грешники. И тем не менее Он назвал Бога Отцом, уча и нас также именно называть Его во все века. И по одному этому мы не смеем отрекаться от данного поучения: Сам Бог так повелел.

Как же можно совместить указанное выше покаянное настроение с этим радостным и уповательным именем? Просто. Совсем просто. Как бы грешны ни были мы, но Бог Сам в Себе всегда остаётся Любовью. Бог всегда пребывает к нам в отношении Отечества. Это Его неизменяемое свойство – если только мы добровольно не отречёмся от Него сами – как это случилось с бесами, бывшими ангелами. И если мы прибегаем к Нему, то Он тотчас же обращается к нам стороною Отечества. Это Его свойство. Такова первая причина этого слова.

А вторая заключается в Сыне Его Иисусе Христе.

До Спасителя человечество не смело именовать Бога Отцом, близким себе. Но когда Сын Божий принял на Себя грехи людей и принес Себя в искупительную жертву за них, этим Он исходатайствовал право именовать Бога Отцом, Аввою (Рим. 8, 15), а нас – детьми и Ему «братьями» (Евр. 2, 17; 3, 14). Таким образом в этом слове «Отец» сокровенно заключена идея искупления. Оно тогда ещё не совершилось, когда Господь говорил это. Но уже самое Его пришествие было началом искупления, и Он о будущем мог говорить уже, как о настоящем. Ещё при крещении Христа Отец сказал Иоанну: "Сей Крещаемый есть Сын Мой возлюбленный, о Нем же (через которого) благоволих", т. е. возвратил Свое отеческое благоволение к людям. И при рождении Его в Вифлееме ангелы пели пастырям: "Слава в вышних Богу… в человецех благоволение", конечно же, Божие. Ради Сына Единородного нам возвращено сыновство благодатное у Отца Небесного. Итак, и Сам в Себе, и ради Сына Искупителя, Бог есть воистину Отец. Сын Божий повелел и учил так. И ради этого одного мы и обязаны, и можем именовать Бога Отцом Своим. И какое счастье заключается в этом слове!..