Смог - Павел Луговой
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Зовите меня «доктор», — сказал он ей в какой-то момент. — Премного обяжете.
Эта необычная просьба да нервическая какая-то улыбка, что сопровождала сказанное, и стали первой странностью.
— О, так вы врач? — улыбнулась она
— Стоматолог, — кивнул он. — Хирург.
Ольга Захаровна не стала развивать тему, более чем неинтересную и даже гнетущую, поскольку стоматологов она не любила и откровенно боялась. Натерпелась она в своё время от них достаточно, чтобы всю оставшуюся жизнь морщиться при слове «дантист». Поэтому она сразу же твёрдо решила, что доктором звать Арнольда Родионовича не станет.
Потом заметна стала вторая странность старенького доктора — его пристальный взгляд на зубки Ольги Захаровны, стоило ей улыбнуться. «Как есть стоматолог, — думала она. — Прямо-таки фанатик зубов». Впрочем, зубки у Ольги Захаровны были вполне себе хороши, так что любопытство дантиста легко оправдывалось, хотя и было немного неприятно поначалу. Потом как-то попритёрлось и перестало замечаться.
В общем, познакомились они третьего дня, у пруда в дачном посёлке Луцком, и с тех пор провели вместе уже… ну, часов двенадцать как отрезать.
Разговоры о том, о сём прялись пряжею, переплетались, кружили вокруг да около, терялись и находились, путались и обрывались, но как бы ниочёмны они ни были, всякий раз оказывались для Ольги Захаровны забавны и даже интересны.
Из них она узнала, что всю свою сознательную жизнь Арнольд Родионович проработал стоматологом в одной и той же поликлинике при судоремонтном предприятии. Был он доктором в городе известным, на приём к нему старались попасть не только судоремонтники, но и люди со стороны, и влиятельные, в том числе люди, обременённые властью и положением. Очень уж лёгкая, говорили, у него рука.
И всё было хорошо, всё было просто замечательно, да вот незаметно как-то подкралась старость, а с нею подобралась и верная спутница долгих лет — немощь. К тому времени полностью сменилось руководство поликлиники. И вот уже стали поговаривать, что де рука у старого хирурга уж не та, что, мол, пациенты страдают лишку, что были уже якобы и отзывы соответствующие. В общем, как ни сопротивлялся Арнольд Родионович, любящий свою работу до самозабвения, а на пенсию его таки ушли. И как-то сразу рассеялся дымкой смысл жизни, отмерло желание бодриться и хорохориться, а на смену им явилось непреходящее чувство незыблемого старческого одиночества — полного одиночества, поскольку не сподобился доктор ни жены завести, ни детей. Любовью и смыслом всей жизни его были коронковые щипцы и элеваторы, абсцессы и воспаления надкостницы, лидокаин и шалфей, да вечное ласковое «Сплюньте». Ах да, ещё был старый верный товарищ — кот по прозвищу Флюс, но он умер, уж год как.
— Подозреваю, Оленька Захаровна, что вы должны любить Грига, — вывел её из задумчивости голос спутника. Они шли по берегу ручья, что пересекал рощу и, петляя между клёнами, вязами и тополями, исчезал за холмом.
— Грига? — улыбнулась она. — Почему же именно Грига?
— М-м-м, — пожевал губами Арнольд Родионович, — ваш тип личности подразумевает, по моим ощущениям, любовь к Григу.
— А какой у меня по вашим ощущениям тип? — шаловливо спросила она.
— Ну-у, у вас, видите ли, голубушка, щербинка меж резцов, между первыми номерами — тоненькая такая и очень обаятельная щербинка. А у третьих номеров довольно характерная форма и они как будто с зазубринками. Всенепременно должны вы сходить с ума по Григу, — доктор улыбнулся, как бы на всякий случай, как бы намекая, что всерьёз воспринимать его слова не стоит. Это на случай, если он ошибся, чтобы можно было свести всё на шутку: да это ж я так, мол, смеха ради. А если угадал, то улыбку можно отнести уже на счёт мудрости и жизненного и стоматологического опыта.
— Подвели вас ваши ощущения моего типа, — рассмеялась она. — Я схожу с ума по Шуману.
— Шуману? — доктор, кажется, и вправду был ошарашен. — Шуману… Хм… Фортепианный концерт, ну конечно…
— Ну конечно, — кивнула Ольга Захаровна.
— Понимаю, понимаю… — пробормотал Арнольд Родионович. — Теперь я вас много лучше понимаю, дражайшая Ольга Захаровна. Как если бы прожил с вами не один год совместной жизни, — он улыбнулся и тронул её за локоть, умоляя не понять его слов превратно. — Удивительно, до чего много любовь к тому или иному композитору может сказать опытному человеку.
— Да? — кокетливо дёрнула бровью она. — Ну, и что же сказала обо мне моя любовь к Шуману?
Арнольд Родионович наклонился, заприметив особо большой и красивый кленовый лист. Подобрал, галантно и с наигранной манерностью преподнёс своей спутнице. Ольга Захаровна шутливо сделала книксен, приняла лист, грустно пахнущий началом октября, тлением и грёзами о вечном покое.
— Так что же? — шагая дальше напомнила она о своём вопросе, но — без настойчивости, задумчиво и томно, потому что ей вдруг загрустилось, защипала в душе внезапная осенняя тоска.
— А пойдёмте ко мне? — неожиданно предложил Арнольд Родионович. — А? Будем швыркать чайковского и говорить. О вашем любимчике Шумане, о моём Дворжаке, о гоголях-моголях, есениных и прочих достоевских. О том поболтаем, сё обсудим, по отечественной политике внешней и внутренней пройдёмся. А? Можем и коньячку приголубить.
Ольга Захаровна смутилась.
— Как-то это… — произнесла в растерянности.
— Да никак это, — успокаивающе улыбнулся Арнольд Родионович. — Совершенно никак. Вы, я подозреваю, за честь свою девичью опасаетесь? Так вы посмотрите на меня, дражайшая Ольга Захаровна, посмотрите… разве могу я в моём-то возрасте грозить хоть каким-то ущербом вашей чести? Если бы и хотел, а? Ну?..
— Право, Арнольд Родионович, я не знаю…
— Ну? — напирал он. — Решайтесь, голубушка. Умоляю вас решиться, просто на коленях стою.
И она решилась — неуверенно кивнула, чуть закрасневшись.
— Вот и славно! — изрёк он в полнейшем, кажется, восторге.
Теперь они пошли уже не прогулочным вальсирующим шагом, а как два пешехода, вышедшие из пункта А и твёрдо знающие, что нужно им попасть
