Сухая, тихая война - Тони Дэниэл

- Что они с тобой сделали? - прошептала Бекс.

В памяти всплыли слова еще не родившиеся, слова старого гимна разрушителей неба:

Из меня высосали сердце,

Оставили только черную дырку,

Ты не сможешь меня заколоть.

Мой разум переписали

В тугой узелок пространства, -

Ты не сможешь меня обмануть.

Я - ледяная заноза

Из глаза звезды;

Я приду тебя заколоть.

Я едва не пробубнил эти строки по многолетней привычке. Вовремя прикусил язык. Война окончена. Со мной теперь Бекс, и я знаю: все битвы в прошлом. Надо что-то почувствовать. Надо снова что-то почувствовать. Не злобу, ненависть или гнев, а что-нибудь другое, прежнее. Пока - не могу, что правда, то правда. Но смогу. Чувствую, что смогу.

- Бекс, я теперь даже не дышу. Притворяюсь только, чтобы людей не пугать. Столько лет прошло, даже забыл, каково это - дышать воздухом.

Она меня поцеловала. Оказывается, я и это успел забыть - как целоваться. Но быстро вспомнил. После подбросил в огонь дров, провел ладонью по шее и плечу Бекс. Кожа сохранила молодую упругость, но за многие годы на солнце и ветру приобрела дополнительный слой, загорела и загрубела. Мы сдернули чехол с кушетки и пододвинули ее к очагу, и легли, и Бекс прижала мое лицо к своей шее и груди.

- Для меня хоть что-нибудь оставили? - прошептала Бекс. До сего момента я об этом даже не думал.

- Да, достаточно.

Мы неторопливо занимались любовью. И то, как мы это делали, кого-то могло бы разжалобить. Но нам было просто хорошо. С нами были воспоминания, и долгие годы ожидания, и все это исходило от нас и окутывало нас, и не существовало ничего, кроме этого мгновения, насыщенного тем, что сбылось, и тем, что уже никогда не сбудется. Время исчезло. Только я и Бекс - и никакого расставания между нами.

Мы уснули на старой кушетке, а проснулись тусклым полуутром. На западе поднимался Фицджеральд, а небо краснело, как угли в моем камине.

Через два месяца я сидел в баре у Тредмартина, и вошла Бекс, и лицо у нее было злое. Мы привыкали друг к другу постепенно, не спеша, и чем больше времени проводили вдвоем, тем лучше понимали: перемены коснулись только частностей, а главное осталось прежним. Бекс приходила ко мне на ранчо, а я провел пару ночей в гостинице - Ферли Бекстер подыскал для меня удобный номер. Отец Бекс был человек старомодных взглядов, макиннонит. Мужчины и женщины, считал он, должны жить порознь, а встречаться только по делу или для совокупления. Но ко мне он относился неплохо, и когда я настаивал на оплате своего проживания в гостинице, Ферли нашел лазейку в «Трактатах Макиннона»: мол, совместное проживание разнополых в гостиницах и общежитиях - явление вполне допустимое.

- Глимы вернулись. - Бекс села за мой столик в темном углу пивной. К камину пусть мерзляки жмутся, а надо мной врачи потрудились недаром. - Захватили верхний этаж гостиницы. Что нам делать?

Я глотнул густого портера, самим Тредмартином сваренного. Бекс дрожала, но, должно быть, не от страха, а от возмущения.

- И много их там?

- Шестеро.

Я опять хлебнул пива:

- Ладно, пускай. Нагуляются - сами уберутся.

- Что? - изумилась Бекс. - Что ты говоришь?

- Бекс, тебе что, война тут понадобилась? Ты хоть представляешь, чем она может кончиться?

- Они же Рэлла убили. И деньги у нас отняли.

- Ах, деньги… - Голос мой прозвучал словно из далекого прошлого.

- Деньги - это пот, это риск, это надежда. Сам же знаешь, что на Ферро любая работа - каторга. А эти… твари просто являются и отнимают! И что, будешь сидеть и ждать, пока…

- Бекс, - перебил я, - я палец о палец не ударю.

Она умолкла, прижала ладонь ко лбу, словно в тошнотной лихорадке, посмотрела на меня и перевела взгляд на дверь.

Чертов глим не нашел другого времени, чтобы прийти в пивную Тредмартина. Это была халандана, помесь человека и джана. Явилась из будущего и, наверное, из другой вероятной вселенной. Росту в ней было аккурат семь футов, два из них приходились на шею; чтобы не ушибиться о притолоку, эту шею пришлось согнуть в три погибели. Халандана прямиком протопала к стойке и потребовала морфину.

За стойкой был сам Тредмартин. Он достал запылившийся от долгой невостребованности резиновый шланг и потянулся за шприцем, но тут халандана сцапала шланг и запихала в карман длинной серой шинели. Тредмартин хотел было запротестовать, но прикусил язык и, укоризненно качая головой, бросил на стойку шприц и отошел. Вернее, попытался отойти. Наглая посетительница стремительно выбросила руку и толкнула старика. Тот споткнулся и упал на колени.

В этот миг я почувствовал, как сгибаются мои пальцы, как они сжимаются в кулаки. Спокойно, Генри! Пусть все идет, как идет.

Тредмартин медленно поднимался. Бекс была уже на ногах, она зашла за стойку, чтобы помочь ему. Глим несколько секунд следил за ней, затем выложил ампулу и шприц на стойку - с явным намерением кольнуться.

Я между тем присмотрелся к глиму. Что он женщина, значения не имело, - самим халанданам различие полов до лампочки. Кожа этой твари отливала мертвенно-серым огнем. Я перешел в надпространство, чтобы «просветить» халандану насквозь. И увидел даже стул, на который она уселась, и некрашеную деревянную стену позади нее. И в пространстве между пространствами обнаружил кое-что еще. Халандана эта состояла в сеть-отделении, иными словами, она не являлась индивидуумом. Судьба ее целиком и полностью зависела от воли командира. Скорее всего глимы, эти солдаты-призраки, дезертировали всем отделением, и морфин понадобился их вожаку.

Халандана бросила взгляд в мою сторону, точно почуяла, что я мысленно забрел в иные времена и физически - в иное пространство; и я поспешил вернуться в мир простых смертных. Скоро все стало как прежде: Бекс привела Тред-мартина в чувство и возвратилась за мой столик.

- Она из другого временного отрезка, - сказал я. - Для нее мы как будто и не живем.

- Господи Боже, - печально вздохнула Бекс. - В точности, как в прошлый раз.

Я встал и пошел к выходу. Другого решения не придумать, и нельзя ничего объяснить Бекс. Даже если бы и отважился, она бы не поняла. Бездействие - рациональный и единственно верный метод, хотя это не мой метод. То есть он не был моим до сегодняшнего дня.

Я усилил ноги и побежал к дому. Но заходить в него не стал, а понесся дальше - в красные пески ферроанских пустошей. Вращалась планета, опускалась ночь, а я бежал и бежал прямиком на юго-запад. Под ярким Великим Змеем, в голубом сиянии Штейнера, когда он поднялся в безлунном небе. Все новые и новые мили оставлял я позади, и устали не ведал, хотя за мной не угнался бы ягуар. Да разве может утомиться тот, чьи органы простерты в измерения бесконечного покоя, в плоскости идеального отдыха? Если бы Бекс смогла увидеть меня таким, какой я на самом деле, - сочла бы нелюдью, колониальной тварью, сгустком концентрированной жизни, вросшей во впадины и щели реальности, как врастает в песчаник лишай. У человека только два якоря в море судьбы: его сердце и разум. Сорвешься с этих якорей - и унесут бурные течения. Обратно уже не вернешься. И кто же я? Медуза в океане времен? Тугой узел пустоты в человеческой личине?