Тристания - Марианна Куртто

— Ни к чему морить малышей голодом, — кивает Лиз и думает о хлебе и мальчишеской руке, которая сжимает его.

Режет слишком твердую корку слишком острым ножом.

Джон

Помню, как однажды, сто или тысячу лет назад, мама прислонилась к яблоне, растущей во дворе, а отец — к окну, и они посмотрели друг на друга.

Их взгляды сложились в луч, который пересек наш двор.

Отец отложил книгу. Отец оставил кофе стынуть на столе, а рыбу лежать на сковороде, он бросил все дела ради женщины, опершейся о яблоню.

И когда он распахнул окно, мама прошла вдоль луча и забралась в дом через подоконник легко, словно поступала так каждый день.

От нее пахло сахаром. Пахло голыми плечами.

А я был во дворе и смотрел на закрытое окно, в котором отражались свет и тень.

Они образовывали узор из вертикальных полос.

Лиз

Когда Лиз и Элиде спускаются на ровную землю, Лиз поднимает взгляд к вершине горы. Снег искрится белизной, как и всегда.

Но что-то изменилось: вершину окружает странное кольцо света. Трудно сказать, в чем дело, но Лиз догадывается, что это не обман зрения.

Она прибавляет шагу.

— Куда это ты так заторопилась? — спрашивает Элиде.

— Беспокоюсь, как там Джон, — отвечает Лиз. Она знает, что разговаривать с Элиде о свечении над горной вершиной бессмысленно.

— Да ничего с ним не сделается. Сидит во дворе и читает, что же еще? В отца пошел, — хмыкает Элиде и только потом понимает, что сказала бестактность.

Впрочем, сейчас ее слова нисколько не задевают Лиз, потому что та размышляет о горной вершине, а не о пустом месте за обеденным столом и не об умерших цветах, которые она сожгла и зарыла их пепел в саду, чтобы вырастить новые, живые.

Элиде шагает быстрее, чтобы не отставать от Лиз. Вскоре подруги доберутся до Перекрестка трех камней, где их пути разойдутся, и тогда Элиде порадуется, что она не на месте Лиз, хотя у Лиз более густые волосы и более узкая талия, за которую мужу было бы приятно обнять ее.

Но Ларс уехал и не вернулся.

У Пола выпало несколько зубов, а руки загрубели, но он, по крайней мере, никуда не делся: приносит картошку с картофельного участка, привозит яблоки с Песчаного мыса, забивает быка, когда приходит время забоя, ужинает за одним столом с Элиде и детьми. Да, настроение у него, как правило, скверное, а если вдруг становится хорошим, то длится это недолго. А по ночам он храпит так, что у соседей слышно. И все же он здесь, со своей семьей.

— Скорее всего.! — говорит Лиз. — Джону нравится быть одному.

— Не то что моей маленькой обезьянке, — отзывается Элиде, и Лиз морщится.

Они подходят к перекрестку и слышат знакомый старческий голос.

Старуха Хендерсон — повитуха. Она живет у перекрестка на третьей улице поселка — той, что ближе к горному склону и дальше от моря.

Завидев приближающихся Лиз и Элиде, она спешит во двор и приглашает их на кофе.

— Вот так совпадение! — восклицает старуха, когда гостьи переступают порог, нагибая головы в низком дверном проеме.

— В самом деле, — отзывается Лиз, хотя ей не терпится попасть домой и она понимает, что никакого совпадения тут нет.

Хендерсон смотрит на нее своими запавшими глазами и спрашивает:

— А почему такое испуганное лицо?

— Э-э, просто задумалась.

— Узнаю нашу Лиз: всегда из-за чего-то переживает… — говорит старуха. — Волнуется сразу за весь Тристан! И откуда на таком маленьком островке возьмется так много поводов для тревоги?

— Ну, как сказать, — неопределенно отзывается Лиз вслух, а про себя добавляет: «Для тревог и печали место всегда найдется».

Старуха Хендерсон разливает кофе по чашкам, Элиде подносит свою к губам и пробует.

Вкусно! Придется детям еще минутку посидеть голодными.

— Не слишком крепко получилось? Возьми сахар, — предлагает старуха и протягивает сахарницу с рисунком в виде английского пейзажа. Тоже попала сюда с борта какого-нибудь большого корабля, — думает Лиз, глядя на сахарницу, и чувствует, как сквозь оконные рамы сочится медленный ветер.

Может быть, теперь все хорошо, световое кольцо тускнеет… Может быть, Джон и в самом деле сидит во дворе на своем излюбленном стульчике — на том, который он давно перерос и который давно пора выкинуть.

Но на Тристане ничего и никогда не выкидывают.

— Сегодня буду печь пирог, — сообщает Хендерсон, и Лиз отвлекается от своих мыслей.

— Орехи добавите? — любопытствует Элиде, которая никогда не витает в облаках и интересуется всем, что связано с домашним хозяйством.

— Да-а, это будет настоящий праздничный пирог! Отмечаем день свадьбы. Правда, старик отмечает его под землей… — хмыкает старуха и растягивает губы в улыбке, которая всегда казалась Лиз ненастоящей: рот остается закрытым, а глаза западают еще глубже.

Элиде тоже смеется.

Лиз допивает чашку до дна, хотя она не любит кофе и не понимает, как кому-то может нравиться его горечь. Но поскольку кофе дорогой и его принято нахваливать, она ничего не говорит, а лишь заглушает горечь молоком и сахаром. Лиз выдерживает старухины слова о старике под землей, выдерживает ее знающие взгляды: старухе много лет, она всякое повидала.

— Спасибо, — благодарит Лиз и задвигает стул. — Так, глядишь, и еще один день проживем.

— Проживем, если Создатель того пожелает, — отзывается хозяйка дома. — И если звезды останутся на небе в своих щелях.

Она поднимается, потирает морщинистые руки и убирает чашки со стола, как игрушки от детей.

2

Англия, октябрь 1961 г

Ларс

Ивонн спит, положив голову на подушку в наволочке с изображением коров, а я смотрю на нее и думаю: вот оно, самое прекрасное зрелище в мире. В том, в котором я сейчас живу: в мире, где есть многоэтажные универмаги, а в них полно постельного белья с разным рисунком, блестящих кастрюль и жестяных банок, в которых хранят все мелкое и скоропортящееся.

В мире, где у домов не протекает крыша.

В домах, где окна на все стороны света и множество комнат: гостиные для приема гостей, спальни для сна, гардеробные для одевания, а в них — столы с ящичками. Столы украшены резьбой, сверху над ними помещаются зеркала, перед которыми женщины пудрят свои тонкие, как бумага, виски или примеряют украшения, доставая их из коробок с узором в цветочек.

Бусы недвижно лежат на бледных женских шеях.

На моем родном острове песок черный. Здесь песок светлый, холодный и грубый на ощупь. Люди громкоголосые и навязчивые, птицы маленькие, как детский кулачок. Птицы строят хрупкие