Доктор болен - Энтони Берджесс

— Жена ваша — прямо отпад. Люблю таких. И к тому же брюнетка. — И молча продолжал усмехаться.

Глава 2

Эдвин вытащил термометр из теплой подмышки, где тот стоял, посмотрел и протянул сестре.

— Девяносто восемь и четыре[4], — сказал он.

— Вам не положено знать свою температуру, — упрекнула сестра, угрюмая славянка с болезненной желтизной и большими ступнями. — Вам даже не положено понимать показания термометра. — Насупилась над пульсом, оттолкнула запястье Эдвина, записала вечерние показатели. — Кишечник освобождался? — спросила она.

— Да, — соврал Эдвин. Иначе каких она только не выдумает слабительных кошмаров? — В высшей степени.

— Это не обязательно говорить. Вполне достаточно сказать да.

— Простите, — извинился Эдвин. А потом, когда она двинулась прочь, добавил: — Spasibo, tovarisch.

— Благодарить меня не за что. Это моя обязанность. К тому же я не русская.

Эдвин лежал на спине, лампа у койки заливала лицо теплым светом. Он пролистал один из даров Чарли; голые, страница за страницей. Голые, нагие. Эти голые, не нагие. Он встревожился, что его больше волнуют коннотационные различия между двумя словами, чем сама голая или обнаженная плоть, реальная или изображенная. Доктор Мустафа, пухлый смуглый следователь из клиники тропических болезней, куда сначала направили Эдвина, тоже тревожился по этому поводу. «Бывает, что вы не испытываете желания к своей жене? К чьей-нибудь чужой жене? Вообще к любой женщине? Вообще ни к кому?» Потом в спокойном возбуждении подался вперед. «К мальчикам? К козам?» Истинно научный подход. «А как насчет фетишей? — спрашивал доктор Мустафа. — Туфли? Нижнее белье? Очки? — Доктор Мустафа испустил глубокий, глубокий, глубокий сочувственный вздох. — Что-то неладное с вашим либидо. Очень прискорбно».

Действительно, очень прискорбно. Впрочем, подменно прискорбно. Поборовшего привычку к табаку мужчину поздравляет весь белый свет. Но не утрата ли это, пусть даже непроизвольная, аппетита совсем иного порядка? Да, ибо, несмотря на все выверты Барри[5], никотин не дама. А дама не никотин. Чья-то жена не пачка «Сениор Сервис». Поэтому все это подменно прискорбно.

Эдвин уставился, теперь, впрочем, невидящим взглядом, на голую по имени «Вера» (зачем кавычки? — недоумевал он). Но думал не о вере, а о верности. Они с Шейлой давно согласились, что сексуальная измена на самом деле вообще не измена. Выпивку, сигарету можно ведь от любого принять, почему точно так же не провести час-другой в постели? Того же типа вещь. Даже когда она не могла по каким-то темным прихотливым причинам делить плотскую страсть друга или незнакомца, всегда была готова спокойно лежать, как пассивная пища, утоляющая тот самый аппетит. «Ça vous donne tant de plaisir et moi si peu de peine»[6]. Ее любимый девиз. Настоящая измена, по ее мнению, должна влечь за собой полное и окончательное проклятие; она непростительна, это грех против Духа Святого. Предпочесть просто быть с другим, связать духовной близостью свою свободную волю с другой — вот истинный адюльтер.

Умом довольно легко понять этот нравственный взгляд, думал Эдвин. Проблемы начинаются с переходом промискуитета из концепции в сферу перцепции. Любопытна способность столь иррациональных женщин к возвышенным рассуждениям, к искреннему изумлению тем фактом, что даже доктору философии захочется выхватить нож, реально увидев, реально услышав. Эдвин фактически видел, фактически слышал лишь раз, сравнительно недавно, в одном отеле в Моламьяйне. Шейла любезно простила ему его ярость; в конце концов, несостоятельность его либидо уже имела место; он был не вполне нормальным.

Чего Эдвин боялся сейчас, так это полного краха своей супружеской жизни, ибо Шейла лишилась выбора, права выбора между его постелью и всеми прочими на свете. Она нуждалась в базовом лагере для ведения мародерских набегов; теперь могла найти новый, не пускаясь в целенаправленный поиск. Эдвин не верил, будто кто-либо в больнице, невролог или психиатр, мог хоть что-нибудь кардинально исправить. Либидо навсегда исчезло; любая данная фаза личности всегда может оказаться конечной; он хотел гарантировать, что никогда больше снова внезапно не рухнет на лекции по народной этимологии, по, если для него гвоздика пахнет перечной мятой, кто вправе указать ему на ошибку? Но хотя его подменно тревожило окончание сексуальной жизни, безусловно, на этом предмете можно проверить их брак на прочность. В один прекрасный день все браки станут бесполыми, однако позади при этом, как правило, больше пятнадцати лет. Тридцать восемь (Чарли не ошибся в оценке) слишком мало, чтобы навсегда упаковывать инструменты.

Насмешник рядом с Эдвином уже спал, тяжко трудясь во сне. В перерывах он объявлял результаты футбола с фантастическим счетом.

Эдвин решил, что действительно предпочитает тревогу из-за утраты сексуального влечения излечению от этой утраты людьми вроде доктора Рейлтона. Он сознавал свою неразумность и неблагодарность, но чувствовал, что это чувство лишает его права выбора. Потом вспомнил, что этого самого права на выбор лишилась Шейла. Он совсем запутался. Потом в затемненную палату с немногими горевшими у коек лампами вошел на цыпочках доктор Рейлтон, как бы с целью прийти, все распутать. Доктор Рейлтон с улыбкой сказал:

— Рад, что вы еще не спите, мистер Прибой. Есть просто парочка мелочей…

— Лучше сразу проясним вопрос, — предложил Эдвин. — Вопрос чинопочитания. Доктор Прибой.

— Доктор? — Доктор Рейлтон насторожился: бред мании величия?

— Да. Университет Пасадины удостоил меня степени доктора философии. За диссертацию о семантическом смысле группы согласных «шм» в разговорной американской речи.

— О семантическом, — повторил доктор Рейлтон. — Вы ведь не очень-то хорошо справились с той самой «спиралью», правда?

— Я и не собирался очень хорошо справляться, — заявил Эдвин.

— А теперь, — сказал доктор Рейлтон, присев на койку, ведя речи тихо, — я вам расскажу небольшую историю. А потом я хочу, чтоб вы мне ее пересказали своими собственными словами. Хорошо?

— Хорошо.

— Было это или не было, — начал доктор Рейлтон, — в городе Ноттингеме полисмен шел к дверям дома одного джентльмена по имени мистер Хардкасл на Рук-стрит. Все на улице говорили: «Ах, наконец-то идут его арестовывать, так мы и знали, рано или поздно его заберут». Однако на самом деле полисмен шел всего лишь продать мистеру Хардкаслу билет на ежегодный полицейский бал. Мистер Хардкасл отправился на полицейский бал, напился, врезался в автомобиле в фонарный столб, был фактически арестован, так что его соседи были неким пророческим образом правы. Теперь перескажите своими словами.

— Зачем? — спросил Эдвин. — К чему вы клоните? Что стараетесь доказать?

— Я свое дело знаю, — сказал доктор Рейлтон. — Перескажите все это своими словами.

— В Ноттингеме есть замок[7], отсюда фамилия джентльмена, — пояснил Эдвин. — Замок — шахматная ладья[8], отсюда название улицы.

— А теперь, пожалуйста, — попросил доктор Рейлтон, — перескажите историю.

— Я позабыл историю. История, в любом случае, глупая.

Доктор Рейлтон быстро чиркал заметки.

— Хорошо, — сдался он. — «Веселый» и «меланхолик», в чем разница?

— Есть разные разницы, — сказал Эдвин. — Одно слово трехсложное, другое четырехсложное. Одно французского происхождения, другое греческого. Одно прилагательное, другое существительное.

— Да вы одержимый, — заключил доктор Рейлтон. — Я имею в виду, словами.

— Это не одержимость, это занятие. Моя работа.

— Попробуем цифры, — опечаленно, терпеливо продолжал доктор Рейлтон. — От 100 отнимите 7, а потом продолжайте отнимать семь от остатка.

— 93, — уверенно сказал Эдвин, потом не столь уверенно, — 86… 79… 72… — С затемненной постели раздался голос:

— Семечки, когда в дартс играешь, да? Без конца отнимаешь, нет? — И пулеметом протараторил: — 65, 58, 51, 44, 37, 30, 23, 16, 9, 2. Ерунда, если в дартс играешь, да?

— Спасибо, мистер Дикки, — саркастически поблагодарил доктор Рейлтон. — Вы нам очень помогли.

— Надо было пособить, нет? Покончено с цифрами, да? — Тут спящий насмешник рядом с Эдвином принялся речитативом напевать свежие результаты:

«Блэкберн» — «Манчестер Юнайтед», 10:5.

«Ноттингем Форест» — «Челси», 27:2.

«Фулэм» — «Вест-Хэм», 19:3.

— Думаю, — вздохнул доктор Рейлтон, — на один день в самом деле достаточно.

— У него ставки, что ль, на уме, да? — уточнил Р. Дикки. — Они самые у него на уме, нет? Ставки.

— Хотите снотворную таблетку? — спросил доктор Рейлтон. — Чтоб заснуть, — пояснил он. Эдвин отрицательно покачал головой. — Ну, тогда хорошо. Спокойной ночи, доктор Прибой. — И ушел.