Чёртово семя, или Русалка - Иван Николаевич Блинов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
2
В окне хозяйской спальни свет не унимался до полуночи. Свеча горела беспокойно, словно незримый дух игрался с огоньком. У отца Митрофана приключилась горячка и до сей поры мучит его. В бреду старик сквернословит и плюётся, снедаемый ужасными судорогами, зовёт кого-то, а после цепенеет, словно видит тех, кто отозвался. Неужто подпустил к себе нечистого? – говорили дворовые, – ежели ряса не спасёт от чёрта, то ничто уж не спасёт…
Завтра Василь вернётся домой. Он не корит себя, что более всего хочет увидеть не мать, а ту, которая каждую ночь приносила ему яблоки из собственного сада, рискуя попасться в лапы сторожа. Ещё меньше его волнует, что скажет отец, когда сын покажется перед калиткой. Наверняка, выкажет презренье остриями глаз и ударит по лбу. Для рыбака он больно вспыльчив, думал Василь, сидя под звёздами.
Василь провёл время в неказистой клетушке, имея в своём распоряжении маленькое окошко почти у потолка и узкую деревянную кровать, удобством ненамного превосходящую землю. Отец Митрофан выделил ему так же небольшую потёртую книжку, но разобраться в ней Василь не сумел. Оказалось, книга трепетно относится к тому, что в ней содержится и не каждому открывает суть. И всё-таки, по ночам, когда лунного света бывало достаточно, Василь листал книжку, любуясь письменной вязью языка, которым он не владел. К слову, отец Митрофан редко был милостив к робким душам, обыкновенно не щадя их за безнравственность и богомерзкое бытие, однако вложив священную книгу в руки сорванца, снискал среди местного населения славу истового христианина. Впрочем, сам Митрофан искал возможности увидать воочию настоящее чудо, как если бы заговорила неопалимая купина, но было бы достаточно и того, если бы Книга чудесным образом открылась душе безграмотного мальчишки.
Наигравшись, дух вылетел в окошко мотыльком и поспешил отыскать новый огонёк. Старуха взбаламутила подневольных и послала их в город. Увидев Василя сидящим на ступеньках, старуха что-то пробубнила, а потом крикнула – Иди спать! Нечего тут!.. – осеклась и поторопилась, ветхая кобыла, обратно в дом.
Как приехал врач Василь не увидел – это было рано утром – как и не увидел после отпевание отца Митрофана в корабле храма, его старуху, закутанную в сумрак, чумазых детей и собак во дворе, и молодого инока, исторгающего крупные слёзы из бесконечно глупых глаз – Василь убрался восвояси, как только ему того пожелали.
Пойте о материнской любви! Как же целует женщина сына, как обнимает его, приглаживает волосы и приговаривает – Василёк ты мой Василёк! – и всё плачет, плачет. Ах, как вырос, как вырос, на цыпочках лба не достанешь, коли сынок не поклонится. Руки крепкие, храбрые, а глаза те же, чёрненькие, как у вороненка. Наглядеться не могу, не могу! Хорошая пора пришла, тёплая, сердечная!.. – а из объятий сына не выпускает. Поодаль стоял отец – как не просилась отрада, но выйти на хмурое лицо ей не дозволило мужицкое упрямство.
– До осени женишься, – сказал он, глядя как мать обмазывает сынка елеем. Сын опомнился, поднял голову, но в глаза отцу смотреть не решился. Мать обернулась и обмерла – опять, опять у неё сына крадут.
Ночью Василь вышел из дому, сам как ночь, полетел по дороге, а за ним звёзды полетели и луна покатилась. Прохлада лицо обвивает, пальцами нежными за плечи прихватывает. Вдалеке виднеется туманное облако, лёгкое и прозрачное как видение, за ним домик, у дома сад, в саду – яблоня. Прикоснулся к знакомой изгороди – кровь к сердцу хлынула, босиком по траве прошёлся – дрожь по коже пролилась, ветви над головой нависли, дразнят плодами колдовскими – всё та же сладость к языку льнёт. Не изменилось дерево ничуть, думал Василь – такое же большое, такое же чудесное. Одного не достаёт – за мерклым окном желанного взгляда. И мечтательно, словно обращаясь к звёздному небу, напевал – а не в моём ли доме такие окна, а за ними такие глаза? Там где чудесная равнина у чудной реки, где нет грозы, дождя и тумана, где всегда светит солнце, всегда тепло, где тает снег и лёд, и птицы поют человечьими голосами, где есть всё для жизни, а для смерти нет ничего? Не в моём ли доме такие окна, а за ними такие глаза?..
– Лисса! Лисса! Гляди – идёт, идёт! – щебетали подружки, обнимая Лиссу. – Женишок! Женишок! Лисса вынырнула из объятий и поспешила к дверям. Как бы отец не вернулся, думала Лисса, отпирая засов – пусть себе катается и не видит ничего.
В палисаднике дожидался Василь. На груди у него блестела рубашка, на ногах скрипели сапоги. – Хоть бы штаны хорошие прикупил, женишок, – сказала Лисса, выйдя на крыльцо. – Ну, чего тебе?
– Тебя, – произнёс Василь и удивился, как тихо прозвучал его голос.
– Меня? – рассмеялась Лисса. Смех её цвёл дурманом и Василь не знал, как быть – презреть девицу или упасть на колени перед ней. Наконец, Лисса сошла с крыльца и приблизилась к нему – юнец упустил из груди дыханье; как же она хороша, как прекрасна… Она одарила Василя снисходительным взглядом, как вдруг протянула к нему руку. Целуй! – мелькнуло в голове юноши, – Целуй! Целуй! Едва Василь шевельнулся, сердечное желанье сгорело, как ночь в луче утренней звезды. Лисса, прекрасная Лисса – она смахнула бабочку с плеча влюблённого юнца. Он заглянул девушке в самые очи, он заметил золотой блеск там, на глубине синей воды. Мне только кажется, думал он, нет, не может быть, чтоб это только казалось! Вновь расцвёл смех прекрасной Лиссы, окна её дома раскрылись, а там корчили гримасы дурашливые подружки. Они тоже смеялись, но их смех рос как сорняк – живое и громкое оскорбление цветов, что высадила прелестным движеньем красота. – Уходи, – повторила Лисса.
– Надо же, какой, на
