Джентльмен с «Антареса» - Александр Щербаков

Добрели мы до кольца, и я вижу сквозь кварц камеру датчиков. Большущий зал, в зале — ни души, но — о счастье! — видно, что сигнальные лампы горят. Значит, аппаратура уже включена. Под ногами у нас раструбы приемников излучения, и осуществление нашего плана входит в завершающую стадию. Мадам Ван-Роуэн достает из сумочки что-то вроде авторучки и предлагает мне подставить левую скулу. «Послушайте, — говорю, — мадам! Уверяю вас, в этом нет необходимости».

Мадам сразу подобралась вся и сухо объявляет мне, что необходимость есть. Дьявол бы ее, психопатку, побрал со всей этой неврастенией! «Но с другой стороны, — убеждаю я себя, — она-то со своей капсулой подвергнется гораздо более неприятным ощущениям, чем я». Укорил я себя за малодушие и подставил скулу.

Прижала она к моей скуле эту свою авторучку — вроде ничего. И вдруг ноги у меня ослабевают, я сажусь на кварц, упираюсь в него руками, а руки тоже не держат — подгибаются. Смотрю я на эту мадам и испытываю к ней крайнее отвращение. Хочу его высказать и не могу: забыл английский язык. Она что-то говорит, наклоняется надо мной, а мне даже слушать неохота. Спокойно так смотрю сквозь кварц на цветные лампочки, и больше ничего мне от жизни не надо. Смотрю, как будто не я смотрю: смотрит кто-то другой, а я при сем безо всякого интереса лишь присутствую. И вижу я, как открывается дверь камеры датчиков и вкатывается в зал Нимцевич, а за ним вся наша кавалькада. Вижу я, что он с недоумением глядит на меня сквозь кварц, протягивает мне ладонь, губами шевелит, что-то говорит. И все тоже глядят на нас, всплескивают руками, кто-то бросается к телефону. И стало мне вдруг так хорошо, так радостно. Лег я плашмя, помахал Нимцевичу пальчиками и — заснул.

Проснулся я через сутки, как ни в чем не бывало, а через неделю меня на «Антаресе» уже не было. Удрал, каюсь, удрал. Еще бы! Балаев от нервного перенапряжения брякнулся в обморок. Да-да, именно так определили наши медики. Никто не докопался! А мадам, конечно, ни гу-гу. И я тоже. Слово джентльмена давал? Давал. Она цветочки мне в санчасть прислала с переводчицей и благополучно отбыла домой. И едва все формальности кончились, я тоже домой запросился.

Нимцевич очень уговаривал остаться, предлагал перейти к нему насовсем. Будь я сам собой, Саня Балаев, я непременно перешел бы, но, видно, крепко окосел я от той дряни, которой угостила меня мадам Ван-Роуэн в заботе о своем целомудрии.

Потом прошло. Ничего. Последствий не было. А пять лет тому назад получаю я письмо от поверенного мадам Элизабет Ван-Роуэн. Она, оказывается, ушла на пенсию, упоминание о стимуляторе ее карьере больше не грозит, готовятся к выпуску ее мемуары, и мне предлагается ознакомиться с соответствующим местом в корректуре и либо согласиться, либо возразить против публикации. Я прочитал корректуру — все правильно мадам описала, только добавила, что у меня не было никаких агрессивных намерений, чем и объясняется столь сильное воздействие на меня ее оружия. И фамилию мою изменила, назвала меня «мистер Булуйеф». Я ответил, что против публикации не возражаю.

Так что, рассказывая вам эту историю, я своего заслуженного с риском для жизни джентльменского звания никоим образом не порочу.