Библиотека душ - Ренсом Риггз

— Стоять! Не двигаться! — проревел один из мужчин, хватая из кобуры пистолет, в то время как второй нашаривал рукой рацию.

Затем одна за другой быстро произошли сразу две неожиданные вещи. Первое: как только я собрался сбросить складывающегося человека на пути и прыгнуть следом вместе с Эммой, из туннеля раздался оглушительный гудок, и в лицо нам ударил ослепляющий луч света. Несущийся на нас поток плотного сырого воздуха был вызван, разумеется, поездом. Составы все же продолжали ходить, несмотря на взрыв. Второй вещью, возвестившей о себе болезненным уколом у меня в животе, было то, что пустóта сорвалась с места и скачками понеслась в нашем направлении. Мгновение после того, как я почувствовал это, я увидел ее, разрывающую клубы пара, — черные губы растянуты в стороны, языки хлещут по воздуху.

Мы оказались в ловушке. Если мы побежим к лестнице, нас подстрелят и схватят. Если мы прыгнем на пути, нас раздавит поезд. И мы не могли сбежать на поезде, потому что пройдет, по меньшей мере, десять секунд перед тем, как он остановится, двенадцать до того как откроются двери и еще десять, прежде чем они захлопнутся, и к этому моменту мы успеем умереть тремя разными способами. Я сделал то, что делал почти всегда, когда у меня кончались идеи — посмотрел на Эмму. Я мог прочесть по отчаянию на ее лице, что она понимает всю безнадежность нашего положения, и по ее каменно сжатым челюстям, что она собирается действовать в любом случае. Только когда она вскинула руки и, пошатываясь, пошла вперед, я вспомнил, что она не видит пустóту, и попытался предупредить ее, дотянуться до нее, остановить. Но я не мог вымолвить ни слова, и не мог схватить ее, не выронив складывающегося человека. Эддисон был уже рядом с ней и гавкал на тварей, в то время как Эмма безуспешно пыталась сделать пламя, — щелк, щелк, пусто, словно выдохшаяся зажигалка.

Мужчина разразился смехом, взвел курок и прицелился в нее. Пустóта мчалась ко мне, ее вой сливался со свистом тормозов, раздающихся позади меня. В этот момент я знал, что нам конец, и я ничего не могу с этим поделать. И именно в этот момент что-то внутри меня расслабилось, и сразу же боль, которую я всегда чувствовал при приближении пустóт, тоже ослабла. Эта боль была как тонкий пронзительный свист, и когда он затих, я обнаружил скрывающийся за ним другой звук, какой-то шепот на самой границе сознания.

Слово.

Я нырнул за ним. Обнял его обеими руками. И в запале проорал его со всей силой подающего высшей лиги.

«Его!» — крикнул я на чужом для меня языке.

Это был только один слог, но содержал он множество значений, и как только этот хриплый звук вырвался из моего горла, результат последовал мгновенно. Пустóта бросила мчаться ко мне — просто застыла, проехав по инерции еще несколько метров, затем резко развернулась, метнула язык через платформу и обвила им ногу твари три раза. Потеряв равновесие, мужчина выстрелил, попав в потолок, а затем его вздернуло вверх ногами в воздух, и начало швырять, орущего и брыкающегося, из стороны в сторону.

Моим друзьям понадобилось время, чтобы понять, что произошло. Пока они стояли с открытыми ртами, а вторая тварь кричала что-то в рацию, я услышал, как двери вагона с шумом открылись у меня за спиной.

Это был наш шанс.

— ПОШЛИ! — заорал я, и мы бросились к вагону.

Спотыкающаяся на бегу Эмма, Эддисон, путающийся у нее в ногах, и я, пытающийся протиснуться в узкие двери вагона с долговязым и скользким от крови складывающимся человеком, кучей ввалились через порог.

Последовали еще выстрелы. Тварь вслепую палила в пустóту.

Двери закрылись на полпути, потом разъехались снова.

«Пожалуйста, освободите проход», — вежливо пропел в динамике записанный голос.

— Его ноги! — воскликнула Эмма, указывая на оставшиеся в проходе носки ботинок на длинных ногах складывающегося человека. Я кое-как дотянулся и ногой затолкал их внутрь вагона. За те несколько бесконечно долгих секунд, прежде чем двери снова закрылись, болтающаяся в воздухе тварь успела сделать наугад еще несколько выстрелов, но чудовищу все это уже надоело, и оно швырнуло мужчину об стену, где тот сполз на пол и замер бесформенной кучей.

Вторая тварь неслась к выходу. «Его тоже», — попытался крикнуть я, но было слишком поздно. Двери уже закрывались, и, неловко дернувшись, поезд тронулся с места.

Я огляделся, с облегчением отметив, что в вагоне мы были одни. Что подумали бы обычные люди при виде нас?

— Ты в порядке? — спросил я у Эммы.

Она сидела на полу, тяжело дыша и изучая меня внимательным взглядом.

— Благодаря тебе, — ответила она. — Ты, в самом деле, заставил пустóту делать все это?

— Похоже, — ответил я, не веря сам себе.

— Это потрясающе, — тихо произнесла она.

Я не мог сказать, испугана она, восхищена, или все сразу.

— Мы обязаны тебе жизнями, — проговорил Эддисон, ласково ткнувшись головой мне в руку. — Ты очень особенный юноша.

Складывающийся человек засмеялся, и я взглянул вниз и увидел, как он улыбается мне через гримасу боли.

— Видишь? — произнес он. — Я же говорил тебе. Это есть чудо.

Его лицо стало серьезным. Он схватил меня за руку и втиснул мне в ладонь маленький бумажный квадратик. Фотографию.

— Моя жена, мой ребенок, — пояснил он. — Захвачены нашим врагом уже давно. Если ты найти остальных, возможно…

Я взглянул на фотографию и испытал потрясение. Это был небольшой, размером для бумажника, портрет женщины, держащей на руках ребенка. Сергей явно носил его с собой уже очень долго. И хотя люди на карточке выглядели приятными и милыми, сама фотография, или негатив, были серьезно повреждены, возможно, оказались в огне, отчего лица исказились и разделились на фрагменты. Сергей до этого никогда не упоминал о своей семье, все, о чем он говорил, с тех пор как мы его встретили, так это о создании армии странных людей, о том, чтобы передвигаться из петли в петлю и вербовать переживших налеты и зачистки странных, способных сражаться. Он никогда не говорил, зачем ему нужна была армия. Чтобы вернуть их.

— Мы найдем и их тоже, — пообещал я.

Мы оба знали, насколько это было маловероятно, но ему нужно было это услышать.

— Спасибо, — прошептал он и вытянулся в луже крови.

— Он долго не протянет, — заметил Эддисон, пододвигаясь ближе и принимаясь лизать лицо Сергея.

— Возможно, у меня хватит жара, чтобы прижечь рану, — откликнулась Эмма и поспешила к нему, на ходу растирая руки.

Эддисон поддел носом рубашку складывающегося человека рядом с животом:

— Вот здесь. Он ранен сюда.

Эмма прижала рану руками с двух сторон, раздалось шипение горящей плоти, и я встал, чувствуя дурноту.

Я посмотрел в окно. Мы все еще отъезжали от станции, медленно, видимо из-за завалов на путях. Мигающий свет ламп аварийного освещения выхватывал из темноты случайные детали. Тело мертвой твари, наполовину скрытое под грудой битого стекла. Смятая телефонная будка — свидетель моего прорыва. Пустóта, — я с содроганием заметил ее фигуру, — неслась рысью по платформе рядом с поездом, всего в паре вагонов от нас, с небрежностью бегуна.

— Стой! Не приближайся! — выплюнул я в окно на английском.

Моя голова еще не прояснилась. Боль и тонкий свист опять мешали мне.

Мы набрали скорость и въехали в туннель. Я прижался лицом к стеклу, вывернув шею, чтобы взглянуть назад. Темнота, темнота, и затем — вспышка света, и я увидел пустóту, застывшую в полете, будто на стоп-кадре, ее ноги оторвались от платформы, а языки захлестнули поручень последнего вагона.

Чудо. Проклятие. Я пока еще не понял разницы.

Я взял его за ноги, а Эмма за руки, и мы вместе осторожно перенесли Сергея на длинную скамью. Он лежал без сознания, под рекламой домашней пиццы, и его тело мерно покачивалось в такт движению поезда. Если он умирает, то было бы, наверное, неправильно оставлять его умирать на полу.

Эмма задрала его тонкую рубашку.

— Кровотечение остановилось, — сообщила она, — но он умрет, если не попадет в больницу в ближайшее время.

— Боюсь, он умрет в любом случае, — отозвался Эддисон. — И особенно в больнице здесь, в настоящем. Представь, он просыпается через три дня, его рана вылечена, но все остальное распадается, после ускоренного старения на двести с птица-знает-чем лет.

— Да, возможно, — ответила Эмма. — Но с другой стороны, я удивлюсь, если через три дня кто-нибудь из нас вообще будет жив, независимо от обстоятельств. Я не знаю, что еще мы можем для него сделать.

Я уже слышал, как они упоминали этот предел: два или три дня были самым долгим сроком, на который странные люди, жившие в петле, могли оставаться в настоящем, до того, как начнут ускоренно стареть. Этого было достаточно для них, чтобы иногда наведываться в настоящее, но не оставаться в нем; достаточно для коротких путешествий между петлями, но недостаточно, чтобы вызвать искушение задержаться подольше. Только отчаянные смельчаки, да имбрины отправлялись в путешествие в настоящее дольше, чем на несколько часов. Последствия опоздания были слишком серьезными.