Избушка на костях - Ксения Власова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Спесь в голосе умерь, обуза ты неблагодарная! – хлестко ответила она и, поправив на плечах платок с цветным узором, спросила: – Ты на сенокос ходила?
Я нахохлилась, как воробей, и покачала головой. Так и тянуло сказать, почему я не успела: слишком много дел было по дому и в огороде. Однако, наученная горьким опытом, я промолчала. Мачеха лишь злилась, слыша мои оправдания, и увереннее хваталась за хворостинку.
Уж что-что, а быстро бегать я хорошо научилась за четыре зимы, проведенные под одной с ними крышей.
– Ну и славно, – неожиданно сказала мачеха. – Ступай в лес, земляники набери. Пирогов с ягодой охота так, что сил терпеть нет!
– До вечера не обернусь, – предупредила я.
– Отчего ж?
Из дома донесся смех Златы, старшей моей нареченной сестрицы:
– Бабу-Ягу боится в лесу повстречать. Та ее по запаху учует, своей признает, в ступу посадит да унесет в избушку из костей!
Я загнанным волчонком посмотрела в окошко, где промелькнула светлая коса Златы. Чем старше я становилась, тем чаще заводились разговоры о том, что мое место в лесу, подле старой колдуньи.
– Матушка была травницей, а не ведьмой, – упрямо выпалила я.
Мачеха лишь фыркнула и швырнула в меня лукошко, которое я поймала на лету.
Ставни с грохотом захлопнулись. Высоко поднявшееся солнце жарило нещадно, но в деревянной избе благодаря закрытым окнам сохранялась прохлада.
Я подумала о ней с жаждой истомившегося по тени путника. По спине струился ручеек пота, мысль прогуляться в лес казалась заманчивой. Там, под деревьями, легче пережить палящий зной.
– Эй, ведьмино чудище! – из-за прикрытых ставен вновь донесся голос Златы. – В лавку зайди, спроси, привезли ли новые ленты!
– Тебе батюшка что сказал? – услышала я Купаву, вторую сестру. – Не получишь ты новых лент, он уже и так на тебя поистратился. Теперь мой черед! Васька, в лавке спроси про новые обручи.
– Ах ты змеюка! Младше меня, а хочешь замуж первой выскочить?
Я не стала дальше слушать. Последнее время сестры только и делали, что лаялись из-за женихов. Обе грезили отправиться под венец этой осенью. Приданое они уже собрали, оставалось только сговориться со свахой.
Я перекинула лукошко на локоть и, пряча глаза от палящего солнца, зашагала по деревне. Со смерти матушки она разрослась. Земля у нас богатая на урожай, о чем и прослышали в соседних краях. Пару зим назад, после страшного голода, многие перебрались к нам. Народа стало столько, что теперь, пожалуй, одной лавки даже маловато.
Я шла по узкой улочке и то и дело кивала соседям, выглядывающим через заборы. Кто-то отвечал на мое приветствие, кто-то нет. Для большинства я так и осталась ведьминой дочерью. Жалость ко мне, сироте при живом отце, смешивалась с опаской. А ну как я начну мужиков опаивать или скот травить?
Под мостом над ручьем девчушка с младшим братом пасли гусей. Сестрице едва минула девятая зима, а ее брату и того меньше.
– И гуси-лебеди, завидев их, как сорвутся с места, как набросятся на брата Аленушки. А знаешь, чьи гуси-то?
Мальчишка широко распахнул наивные синие глаза. Его сестрица сама грозно зашипела и вытянула шею, как рассерженный гусь.
– Чьи?
– Бабы-Яги! – торжественно проговорила та. – Ведьмы злой, в избушке из костей живущей!
– Ой-ой!
Мальчишка прикрыл глаза ладонями, а потому не увидел, как сестра ткнула в меня, проходящую мимо, пальцем.
– От ведьм-то только беды и жди!
Я вздрогнула, но не обернулась и шага не ускорила. Подумаешь, слова. Они не собаки, не укусят. Камни, летящие в спину, ранят гораздо больнее.
Возле дома на трухлявом от времени пне, как на лавке, восседал Радомир – старец с бельмом на глазу. В его руках ловко мелькал нож, обнажая затейливую деревянную игрушку, которая медленно появлялась на свет: вот крылья прорезались, вот клюв. Под ногами у старика, все в стружке, ползало дите. Оно требовательно тянуло деда за штанину, а тот лишь отмахивался.
– Не торопи, разбойник. Будет тебе жар-птица! – Заслышав шелест моих шагов по вытоптанной траве, Радомир приподнял голову и усмехнулся. На лице, иссеченном морщинами, как шрамами, проступило неодобрение. Он, будто без особого смысла, сплюнул на землю, когда я поравнялась с ним. – Держи птицу крепко, внучок, не даст она тебя в обиду Бабе-Яге.
Я вскинула подбородок и все так же молча прошла мимо. Лишь на углу, у избы плотника, где один из мальчишек потянулся к камням, я, подхватив полы сарафана, стремглав побежала к лавке. Скорее-скорее-скорее! Сердце застучало, как будто рвалось из клетки на волю. Камни просвистели рядом, но не задели. Часть их градом застучала по двери, но я успела спрятаться внутри лавки. Так спешила, что прищемила край сарафана. Раздался треск ткани, когда я, переведя дыхание, сделала шаг в сторону прилавка.
За ним, склонившись над амбарной книгой, стоял Тим. Свет из небольшого окна падал на его рыжие волосы, которые он недавно обрубил по плечи, и играл в прядях медными всполохами. Тонкий нос щекотало гусиное перо, когда Тим, задумавшись, что-то сверял в книге. На щеке темнел след от чернил.
Заслышав шорох ткани, Тим поднял голову. При виде меня взгляд его медовых глаз прояснился, а затем потяжелел. Он оглядел меня – неторопливо, внимательно, – и, я была уверена, от него не укрылось ни мое сбившееся дыхание, ни край сарафана, застрявшего в двери.
Тим покосился в окно, где у лавки пронеслись мальчишки, и негромко спросил:
– Попали?
– Нет.
– Ты испугалась?
Я покачала головой. Кажется, страх я оставила на могиле матушки, похоронила его в сырой земле, рядом с посаженными у оградки незабудками. Ни драка, ни боль меня не страшили. Я избегала и первого, и второго, но, столкнувшись лицом к лицу, не боялась.
В лавке витал аромат восковых свечей, пряностей и масел. На полках вдоль стен расположились крупы, письменные принадлежности, ткани, девичьи ленты и обручи. На самом прилавке, на дне высокой банки, лежали карамельные петушки на палочке.
– Видела, твой отец воротился с города. Привез что-то новое?
Тим усмехнулся – уголком губ, так, как умел только он: чуть отстраненно. Лишь неотрывный, обжигающий, как ледяная вода летом, взгляд, следовавший за каждым моим движением, давал понять, что мыслями Тим здесь, со мной.
– Сестрицы спрашивали?
Я кивнула.
– А тебе самой не любопытно? Хочешь посмотреть?
Он, словно искушая, вытащил из-под прилавка кусок ткани и без трепета отбросил края в сторону. На темном полотне лежали жемчужные рясы. Рука потянулась прикоснуться к молочным бусинкам, прокатить их между пальцами, но я, очнувшись, отшатнулась и нарочито равнодушно бросила:
– Мне к чему? Я замуж не собираюсь, прихорашиваться не перед кем.
Тим выждал пару мгновений, словно хотел подловить меня на обмане, но затем убрал рясы обратно под прилавок и покосился на пустое лукошко, свисающее с моего локтя.
– В лес собралась?
– Земляники хочу набрать для пирогов.
Медно-рыжая прядка упала ему на высокий лоб, когда он кивнул и одним быстрым, резким движением отодвинул в сторону амбарную книгу. Как старший сын, Тим частенько вел дела в лавке. Именно ему она и должна была со временем достаться. Многие бы душу отдали за такое богатство, но Тима, похоже, его будущее – уверенное, сытое, хорошо просматриваемое наперед, как отражение в начищенном зеркале, – не радовало.
Тим не походил ни на кого в своей семье. Если бы не какие-то общие черты, решила бы, что он подкидыш. Пенять на него и его родных – все равно что равнять между собой холодный, бьющий из недр земли источник и застоявшееся озеро – и то и другое вода. Суть одна, вот только общего у них мало.
В друге, которого я так неожиданно обрела четыре зимы назад на берегу среди тонких берез, чувствовалась сила – хлесткая, порывистая, чистая и пьянящая. Под его взглядом многие замолкали, будто подавившись словами, застрявшими в горле. Для меня же Тим стал самым близким человеком, единственным поверенным в мои беды и маленькие радости.
– Пойдем, – сказал он, выходя из-за прилавка. – Я с тобой прогуляюсь.
Наверняка я радостно вспыхнула, хоть и старалась сохранить безучастный вид. Ведь именно на такой ответ я и надеялась, заглядывая в лавку. Тим мимолетно коснулся моего плеча, подталкивая к порогу. По спине пробежали мурашки, сердце на миг пропустило удар и забилось
