Нераскаявшаяся - Анн Бренон

— А если он донесёт на неё как на еретичку? — вмешивается Азалаис. — Достаточно одной этой ссоры между ними. А если он донесёт на нас?

— В этом–то и дело, — отвечает отец, — Ты когда–нибудь говорила ему, что мы принадлежим к истинной вере? Ты говорила с ним об этом, малышка?

— Нет! — кричит Гильельма. — Но потом тихо признаётся — Всего один раз я произнесла имя Мессера Пейре Отье. Всего один раз и больше не говорила ничего. Я видела, как он, мой муж, изменился в лице. Добрые люди, да он питает к ним только ненависть и страх! Я теперь всегда буду жить в доме, под кров которого никогда не войдут добрые люди? Что будет со мной, отец?

Позже, ночью, когда детей отправили спать на соломенные тюфяки в комнату родителей, ткач, его жена и молодая девушка тихо беседуют, усевшись поближе к огню. После ужина к ним присоединилась и старшая сестра Раймонда. Это склонная к полноте блондинка, с буйными локонами, выбивающимися из–под съехавшего набок чепца. Она не одобряет поступок Гильельмы. Не убегают от мужа через три недели. Ты просто еще ничего не понимаешь, Гильельма. С мужчиной нужно спать семь лет, чтобы понять его до конца.

— Да ты сама еще столько не спишь со своим Гийомом Марти, — хитро замечает Гильельма.

Раймонда, нисколько не обескураженная, звонко хохочет.

— Посмотрим, может через шесть лет я и захочу бросить его.

Но в следующую секунду она уже совсем другим тоном обращается к родителям:

— Вот видите, всё зло от ваших добрых людей! Сначала вы сами во всё это вляпались, а потом и нас втянули в сие обречённое на провал мероприятие. Вот уже и Гильельма первая пострадала. Не бери в голову, Гильельма, забудь этих проклятых добрых людей. Твою душу точно так же может спасти и священник в церкви.

Её слова вызвали бурю эмоций:

— Не смей говорить плохо о друзьях Божьих! — кричит мать и резко встаёт с лавки.

— Да, в часовне у Пейре Клерга, как же! — смеется Гильельма, подняв обе руки, словно извиняясь за непристойный намёк.

Раймонда тоже смеется, а Раймонд Маури весь колышется от приглушенного смеха. Даже Азалаис не может сдержать ухмылки. Это правда, что у Клергов почти все в роду, за небольшим исключением, были священниками. Пейре Клерг, нынешний священник Монтайю, распутник, каких свет не видывал, обеспокоен только тем, чтобы заглядывать пастушкам под нижние юбки; хоть он и проповедует заповеди, стращая паству божьим и папским гневом, однако же, не стесняется злоупотреблять своим положением, оставшись в исповедальне наедине с женщиной.

— Я думаю, что если б я пришла спасать свою душу к настоятелю Ларок, я бы подверглась меньшей опасности: он старый, плешивый и, говорят, почти ничего не может… — продолжает Гильельма, — но я бы на твоём месте больше не говорила так о добрых людях, Раймонда. Ты ведь даже никогда не слышала настоящих проповедей.

— Очень нужно! Да я последний раз говорю с вами об этом! — кричит Раймонда, обиженно вскидывая голову. — Ни с кем из вас не буду говорить. Вы все трое, а также мои братья, особенно Пейре и Гийом, вы что думаете, если будете осторожничать и скрытничать, то таким образом обеспечите себе мирную жизнь? Все эти ваши мессы без священников, ночные хождения туда–сюда, ваши маленькие тайны и эта ваша дорога уж не знаю к какому такому добру, которого я, благодарение Богу, избежала, всё это плохо кончится!

Она встает, накидывает свою черную шаль и направляется к выходу, но в дверях напоследок оглядывается на своего отца:

— О, не бойтесь, я ничего никому не скажу. Я не приведу в дом Несчастье. Но сами посудите, что теперь будет с Гильельмой?

— Тихо, — взял разговор в свои руки отец. — Не тебе, Раймонда, об этом тревожиться. Тем более, не тебе решать. — И уже собравшись ложиться спать, он оборачивается к своей жене. — Рано или поздно, а Гильельма должна вернуться к своему мужу. Я сам ее верну ему. И сделаю это как можно скорее, пока скандальные слухи не расползлись по всей Монтайю. Я этим займусь. Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы угомонить гнев Бертрана Пикьера.

Гильельма не особенно огорчена последними словами отца. Сидя на лавке, она снова прижимается к матери. Приятное тепло очага окутывает все ее члены. Здесь она в безопасности. Завтра будет другой день. Она немного боится, но в этот вечер она просто радуется тому, что, как и раньше, может чувствовать влажный холод стен, жесткий соломенный тюфяк, пропитанный запахом детей. Она развязывает последний узел на чепце, и ее темные густые волосы свободно рассыпаются по спине и плечам, как когда–то, в те недавние еще времена, когда она была маленькой девочкой, Гильельмой, второй дочерью ткача из Монтайю, Эн Маури, человека гостеприимного и всеми уважаемого, несмотря на бедность его дома.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

НЕСЧАСТЛИВАЯ В БРАКЕ

I. ПАСТУХИ И ВОЛКИ

Монтайю. 1302 — 1305

ГЛАВА 1

ИЮЛЬ 1302 ГОДА

Оставьте меня в покое! Вы, клирики, хотите всех нас покорить и потом жестоко угнетать нас. Если бы Монсеньор граф Роже Бернат был еще жив, он бы защитил нас и помешал бы вам требовать восьмую часть из трудов и плодов наших, то, что вы называете десятиной…

Гильельме шёл четырнадцатый год. Она была высокой девочкой–подростком, смуглянкой со спутанными локонами, с ясным лицом, усеянным веснушками, острыми чертами, вздернутым, как у птички, носом, высоко вскинутой головой. Девочкой–непоседой, всегда в движении, быстрой на дела и слова; ее мать, Азалаис Маури, постоянно бранила ее за непослушание; однако когда она сама говорила о ней с соседями, в ее голосе звучали неожиданные нежность и гордость, выдающие ее истинные чувства. Азалаис словно видела в подрастающей Гильельме саму себя. Но и брюнетка Гильельма, вылитая мать, и ее старшая сестра, блондинка Раймонда, невзирая на несхожесть, несмотря на их ссоры и стычки, вслед за матерью, с бесконечным терпением женщин и дочерей, старательно пряли, ткали, убирали, чистили, скоблили, скребли, тёрли, крошили и еще многое другое делали своими трудолюбивыми руками. Иногда Гильельма была подвержена сильным проявлениям печали или радости, со стороны казавшихся абсолютно беспричинными. Например, вот уже больше года, как старший брат, Пейре, не живет с ними, и ей стало ясно, что ей не хватает его больше, чем кому бы то ни было в семье.

Этим утром Гильельма сидела перед домом Маури на каменной лавке возле Раймонды. Сосредоточенно морща нос, с засученными рукавами, она пыталась сохранить спокойствие, заплетая локоны сестры. Но она безнадежно запуталась. Из фоганьи, через открытую входную дверь, занятая домашними хлопотами, Азалаис иногда поглядывала на своих подросших дочерей. В который раз она спрашивала себя: какая судьба их ожидает? И какая судьба ожидает ее саму? Вот уже снова она беременна, как это с ней случается почти каждый год. Семеро выживших детей. Последний из них, маленький Жоан, который сейчас играл на полу, очень страдал, когда его отлучали от груди. Скоро должен родиться восьмой. На этот раз, если она не ошибается, последний. Четыре умерших младенца. Столько же мертворождённых. Вся эта жизнь течет в нее, через нее и выплёскивается из нее в мир снова и снова. Зачем этот бесконечный поток? Таков удел женщин? Когда Азалаис с такими думами смотрела на своих дочерей, глаза ее наполнялись слезами. Но тут, словно порыв ветра, ворвалась соседка, Гильельма Белот. Она пришла одолжить у Азалаис железную сковороду, чтобы жарить сало. В доме Белотов всегда готовят на глиняных сковородах, но на этот раз соседка решила попользоваться лучшей утварью. Они обменялись несколькими словами, и соседка упорхнула. Азалаис вздохнула.

Девочки устроились на солнце, в маленьком дворике перед домом Маури, который расположен на самом высоком месте деревни; под пение петухов и звон кузнечных молотов Монтайю сбегает вниз извилистыми улочками. Дверь дома открыта навстречу утреннему солнцу, и с крыльца на юго–востоке видны горы, ясно рисующиеся на фоне неба, подобно застывшим складкам материи — пик Пенедис, скала Кверкурт, и более низкие скалы Таиллад и зеленый Пик.

Гильельма часто и подолгу задерживалась взглядом на этих четырех вершинах, устремленных в небо. Азалаис, поглядывая на дочь, догадывалась, что, заплетая волосы Раймонде, та думает о своем брате, Пейре. О Пейре, с которым она часто забиралась в горы, следуя за отарой черных и рыжих овец. Бедная девочка, она всё еще не может привыкнуть к его отсутствию. Он оставил дом в прошлом году, когда ему исполнилось восемнадцать; он ушёл, чтобы стать пастухом и потому что влюбился. У Гильельмы было двое старших братьев. Первый, Гийом Маури, любил одиночество лесов, а второй, Пейре Маури, общество овец и собак. Первый из братьев стал дровосеком в горах, а второй — пастухом на далёких пастбищах. Но Гийом постоянно возвращался в Монтайю. Он приносил то дрова, то ягоды или грибы. А вот Пейре появлялся очень редко. Время от времени он давал отцу немного денег или молочного ягненка. Хотя Гильельма любит его больше всех, благодаря своему возрасту и характеру, она также близка и с Гийомом, и с младшими братьями, — Бернатом, который помогает отцу стеречь овец на лугу, и Раймондом, который учится ткать. Не говоря уже о Жоане, что едва ковыляет на своих нетвердых ножках.