Холодные женщины - Прах Вячеслав

Я не покупаю секс так прямо, как это делают мужчины, которые приходят к женщине за удовольствием, платят вперед и получают ее тело, а может быть, даже больше – нежность, ласку, желание принять их до последней капли. Я влюбляю в себя, я влюбляюсь, я даю, что к месту, я беру, что мне дают к месту. Я – создатель необыкновенной истории, которая больше не повторится. Я – мужчина, наслаждающийся желанной женщиной. Я – мужчина, который видит, как наслаждается желанная женщина вместе с ним. И эта энергия, эта атмосфера наслаждения – я ее вдыхаю, я ею питаюсь. Я получаю кайф, когда беру и когда даю. Когда забочусь о женщине и реализовываю себя как мужчину рядом с ней. Я плачу за свои эмоции смелостью, готовностью идти вперед, познавать новое, получать новый опыт – я плачу и моментами радости, и моментами грусти за свой опыт, за свое наслаждение.

Благодарю тебя за наш разговор, за то, что натолкнула на эти мысли. «Проститутки – холодные женщины». Пора выбросить в окно это убеждение, пусть оно блуждает по Берлину вместе с моей усталостью.

Отрывками. Создаю. Как сон. Не будет начала. Не будет конца.

Момент. Другой момент. Третий. Другой я. Наслаждаюсь тобой.

Секс. Не входя членом. Касаниями. Поцелуями. Словами.

Членом. Взрывая. Взрываясь. Явь. Сон. Изучаю. Приближаюсь.

Оголяю. Обнимая. Горю. Чувствую. Чувствуешь меня.

Мы пили с тобой немецкую водку, не закусывая. Нам наливали в баре отеля. Я был в отличном настроении рядом с красивой желанной женщиной – водка бодрила, а вино расслабляло, и от него клонило в сон. Я взял с собой твое любимое белое вино: Pinot Grigio и Sauvignon blanc – New Zealand. Как забавно, вторую бутылку вина мы даже не открыли и пили немецкую водку.

Мы бродили на второй день по вечернему Берлину в поисках Бранденбургских ворот, ты была уже там днем ранее со своей подругой, сын попросил тебя сделать фото для него. Второй раз ты ходила со мной, чтобы познакомить меня с этой важной достопримечательностью города. Я любовался церковью кайзера Вильгельма на площади Брайтшайдплац, она пленяет своей красотой и величием не меньше, чем губы желанной женщины во время первого поцелуя. Церковь была построена в память о первом немецком кайзере Вильгельме. Чуть позже я узнал, что 23 ноября 1943 года в церкви прошла проповедь на тему «Все проходит», а через несколько часов после проповеди церковь была разрушена. Внутри этого завораживающего места алтарь со скульптурой вознесшегося Христа из цинка и меди, высотою в 4.6 метра.

Мы целовались с тобой у этой церкви. Был прохладный январский вечер, я держал тебя за руку, целовал в губы, когда вздумается, порой обрывая тебя на полуслове. После прогулки мы пошли с тобой ужинать в ресторан.

Она стояла в белой мужской футболке по колено, не моей футболке, которая была ей велика. Мое удовольствие держало белую чашку в руке, пило мятный чай и смотрело в мою сторону. Больше на ней не было ничего. Время от времени моя спутница доставала из открытой коробки конфеты со сливами, которые я привез для нее из Польши. Это было эстетично – она, сексуальная, светловолосая, женственная, кушающая конфету, запивающая ее мятным чаем. Складывалось впечатление, будто она сейчас на съемках фильма. Так и было, мои глаза – камера. Я запомнил ее, я наслаждался ею, я воссоздал эту женщину в своей мастерской, в тишине и одиночестве, погружаясь в свои воспоминания.

Для меня эта женщина – произведение искусства. Я выбрал такую и лишь воссоздаю то, что трогал, целовал, наполнял своим семенем. Позже она призналась, что получала удовольствие, глотая мою сперму, и повторяла бы это снова и снова – ее возбуждало воспоминание о нашем акте, обо мне, гладящем ее волосы.

Я вошел в тебя – ты стояла на четвереньках. В правой руке я держал твои волосы и чем глубже проникал в тебя, тем крепче сжимал их и медленно тянул к себе твою голову. В этот раз я не был нежен с тобой, но я был собой. В тот момент мне хотелось тебя брать так, а не иначе. Я получал удовольствие разумом оттого, что владел твоим телом, что взял его, что оно в это мгновение принадлежало мне. Мне было мало целоваться с тобой, трогать, гладить, разговаривать, любоваться – мне важно было все, взять всего понемногу и реализовать себя полностью мужчиной рядом с тобой. Я получил признание, что тебе хорошо со мной, твои поцелуи, твою женскую ласку и полное подчинение, доверие, расслабление, я взял твое тело, я наполнил тебя своим семенем – я смог многогранно распробовать, почувствовать тебя; дать тебе многогранно распробовать, почувствовать меня. Я получил удовольствие.

Берлин. Тихая ночь.

Когда ты уснула, я создавал.

А что, если каждое произведение спасает творца?

Что, если каждая созданная им работа впоследствии несет разочарование?

Она разочаровывает тогда, когда творец из нее вырастает, как вырастают из одежды, из людей, из убеждений; и ему вдруг кажется, что каждый его зритель, как и сам он, уже вырос из этого произведения – и то, что он создал, больше не несет никакой ценности. Но в то же время я не завидую тому, кто всю свою жизнь считает свою единственную работу самой глубокой, если только творцу не остаются до его смерти считаные дни, недели, месяцы. Создатель довольствуется достигнутым и прекращает расти. Есть ли предел человеческому росту?

Каждая новая работа спасает меня, потому что, когда я создаю, я чувствую себя живым, а что самое важное – сильным. Мне есть что дать – я прожил, я обрел знание, я полон. Мне нужно этим поделиться. Когда начал изучать письма Сенеки к Луцилию, я встретил слова: «И никакое знание, пусть самое возвышенное и благотворное, но лишь для меня одного, не даст мне удовольствия. Если бы мне подарили мудрость, но с одним условием: чтобы я держал ее при себе и не делился ею, – я бы от нее отказался. Любое благо нам не на радость, если мы обладаем им в одиночку».

Внутри огонь, меня переполняет. В моменты, когда я создаю, мною могут питаться многие. Когда я творю – я живу, я более всего полон жизни, энергии. Я пишу с определенной целью – я знаю, что хочу сказать именно этой работой и кому я хочу это сказать.

Возможно, к концу жизни я буду гореть от стыда за все свои труды, за их незрелость, а возможно, приму их и научусь с ними жить, как живут другие творцы со своими ранними работами. Ведь кто-то в них находит для себя ценность.

Создавать – это жизнь.

Я искал ответ на важный вопрос: «Как правильно?» Никак. Теперь я познаю искусство простоты. За ней тенью живет сложность натуры.

Сложность натуры – это Оскар Уайльд, обнаруживший в зеркале Редингской тюрьмы не только свое отражение, но и мальчика, которого добряк-надзиратель угостил пайкой хлеба, за что и был уволен. И эту несправедливость Оскар носил в себе после выхода из тюрьмы, глядя на свое отражение в зеркале на воле. Он не просто носил ее, но и попытался ей противостоять, написав после освобождения письмо, которое должно было показать то, что видел он. Бывший заключенный хотел противостоять системе, описывая разные реальные моменты из жизни – начиная с того, что от местной еды случался регулярный понос, и эти испражнения ему приходилось нюхать в своей тесной камере, пока не «выносили парашу», и заканчивая тем, что слабоумных в тюрьме калечат, приводя в пример узника, страдавшего слабоумием.

Это сложность натуры – чувствовать себя собирателем самых вкусных плодов жизни, а будучи в самом низком положении, будучи изгоем, парией, тревожиться не только о себе, но и о маленькой жизни, и о том, кто эту маленькую жизнь хотел сделать хоть немного менее голодной.

Сложность натуры – это мошенник Стэн Карлайл из «Аллеи кошмаров», который полагал, что ищет любви, денег, всеобщего признания. Он имел стремления, энергию, он имел цель, он шел к своей цели и был весьма успешен. Став под бременем собственных поступков оборванцем, от которого воняло дешевым пойлом и мочой, он неожиданно понял, что всю свою жизнь уверенно шел к одной-единственной роли. Невероятная работа – «Аллея кошмаров». Будто окунули в кипяток после пробуждения.