Ходячие мертвецы. Падение Губернатора - Роберт Киркман

По внешним углам были расставлены модифицированные грузовики с прилаженными к ним пулеметами пятидесятого калибра. Старые железнодорожные вагоны обмотали колючей проволокой и расположили таким образом, чтобы заблокировать выходы. В самом центре города возвели оборонительные стены – причем некоторые баррикады достроили лишь недавно, – и за ними люди влачили свое жалкое существование, цепляясь за воспоминания о шумных празднествах и пикниках.

Пересекая центральную, обнесенную стенами часть города и целенаправленно шагая по растрескавшейся тротуарной плитке Мейн-стрит, Лилли Коул пыталась не обращать внимания на чувство, которое зарождалось в ней всякий раз, когда она замечала воинов Губернатора, которые бродили вдоль витрин, держа наперевес винтовки AR-15. «Они не просто отгоняют ходячих… Они не позволяют разбежаться нам».

Уже несколько месяцев, с той самой неудачной попытки переворота в январе, Лилли была в Вудбери персоной нон грата. Еще тогда Лилли было очевидно, что Губернатор перешел все границы, а его жестокий режим обратил Вудбери настоящей пляской смерти. Лилли смогла завербовать нескольких наиболее адекватных обитателей города, включая Стивенса, Элис и Мартинеса, который входил в ближний круг Губернатора, чтобы однажды вечером похитить тирана и отвезти его на прогулку во владения ходячих. План заключался в том, что Губернатора должны были сожрать как будто бы случайно. Но ходячие умудряются испортить любую, даже распрекрасную задумку, и посреди операции откуда ни возьмись появилось целое стадо мертвецов. Все предприятие обернулось борьбой за выживание… И Губернатор остался жив и продолжил править городом.

Как ни странно – и в некотором роде по-дарвиновски, – покушение на убийство лишь укрепило базу власти Губернатора. В глазах тех жителей, которые уже попали под действие его чар, он стал едва ли не Александром Великим, вернувшимся в Македонию, Стоунуоллом Джексоном, вернувшимся в Ричмонд, окровавленным, но непобежденным, отвязным питбулем, рожденным, чтобы управлять. Казалось, никому не было дела до того, что лидер города был явным – по крайней мере в представлении Лилли – социопатом. «Это суровые времена, а суровые времена требуют сурового лидера». Для заговорщиков же Губернатор стал своего рода жестоким родителем, поучая провинившихся и с удовольствием наказывая их.

Лилли добралась до ряда небольших двухэтажных зданий из красного кирпича, выстроившихся вдоль границы центральной части города. Некогда милые многоквартирные дома, вписанные в ландшафт, теперь превратились в убежища времен эпидемии. Заборы из штакетника обернули колючей проволокой, заросшие сорняками палисадники забросали гильзами, а побеги бугенвиллеи на воротах обвисли безжизненными коричневыми плетями, подобно старым проводам.

Взглянув на заколоченные окна, Лилли в очередной, уже миллионный раз задалась вопросом, почему она по-прежнему жила в этой ужасной, отчаянной и разобщенной семье, известной как Вудбери. Правда в том, что идти ей было некуда. Идти было некуда всем. Земля за стенами города была полна ходячих мертвецов, а вдоль дорог остались лишь смерть и разрушения. Лилли жила в Вудбери, потому что боялась, а страх в этом новом мире стал для всех единым общим знаменателем. Страх парализовал людей, запустил их основные инстинкты и вытащил на поверхность дикие животные импульсы и паттерны поведения, которые всегда скрывались в глубинах человеческой души.

Но в случае Лилли Коул жизнь зверя в клетке обнажила кое-что еще, что было спрятано внутри нее практически всю жизнь, что преследовало ее в кошмарных снах и пронизывало всю ее сущность, подобно рецессивному гену: одиночество.

Она была единственным ребенком в семье среднего достатка из Мариетты, а потому частенько оставалась одна: одна играла, одна сидела в углу школьной столовой или в автобусе… Она всегда была одна. В старших классах из-за гибкого ума, упрямства и специфического чувства юмора ее не принимали в среде девочек-чирлидеров. Она росла в изоляции, и латентные тяготы одиночества обрушились на нее в этом чумном мире. Она потеряла все, что для нее хоть что-нибудь значило: отца, парня Джоша, подругу Меган.

Она потеряла все.

Ее квартира находилась в восточном конце Мейн-стрит в одном из самых обшарпанных зданий комплекса. По западной стене ползли мертвые побеги кудзу, похожие на плесень, окна затянули черные скукожившиеся плети винограда. На крыше сгрудились антенны и старые спутниковые тарелки, которые, наверное, никогда уже не могли принять никакого сигнала. Когда Лилли подошла к дому, низкие облака развеялись, и полуденное солнце, бледное и холодное, как флуоресцентный свет, окатило ее своими лучами, отчего на шее девушки выступили капельки пота.

Она остановилась у двери, шаря по карманам в поисках ключей, но затем неожиданно замерла, заметив что-то боковым зрением. Обернувшись, она увидела на другой стороне улицы помятого человека, валявшегося прямо на земле, прислонившись спиной к витрине магазина. Один его вид заставил Лилли содрогнуться от сожаления.

Девушка убрала ключи и перешла улицу. Чем ближе она подходила к человеку, тем отчетливее слышала его тяжелое дыхание, в котором сквозили бессилие и отчаяние, и низкий, хриплый голос, которым он что-то неразборчиво бормотал в пьяном ступоре.

Боб Стуки, один из последних настоящих друзей Лилли, в полубессознательном состоянии лежал в позе эмбриона и подрагивал в своем изодранном и грязном синем пальто, прислонившись к двери заброшенного магазина инструментов. В витрине над ним красовалось ироничное, выцветшее на солнце объявление, написанное разноцветными буквами: «ВЕСЕННЯЯ РАСПРОДАЖА». На морщинистом и обветренном лице военного санитара, прижатом к тротуару, читалась боль, которая разрывала сердце Лилли.

После зимних событий этот человек пошел по наклонной и теперь был едва ли не единственным жителем Вудбери, запутавшимся в жизни сильнее, чем Лилли Коул.

– Бедняга, – тихо сказала Лилли, потянувшись к потрепанному шерстяному одеялу, скомканному у ног Боба.

В нос девушке ударил запах пота, курева и дешевого виски. Она натянула одеяло на Боба, и из складок выкатилась пустая бутылка из-под выпивки, которая звякнула о дверной порог магазина.

– …надо сказать ей… – прохрипел Боб.

Лилли опустилась рядом с ним на колени, потрясла его за плечо и задумалась, есть ли у нее шанс помочь другу и вытащить его с улицы. Еще ей стало интересно, бредил ли Боб о Меган, когда говорил о «ней». Он был влюблен в эту девушку – бедняга, – и самоубийство Меган опустошило его. Лилли подтащила край одеяла прямо к сморщенной шее мужчины и мягко сказала:

– Все хорошо, Боб… Она… Она в лучшем…

– …надо сказать…

На краткий миг Лилли испугалась вида его приоткрытых глаз с налитыми кровью белками. Неужели он обратился? Сердце девушки застучало.

– Боб? Это Лилли. Тебе снится кошмар.

Лилли отбросила страх, поняв, что он все еще жив – если, конечно, это можно было назвать жизнью – и просто бормочет в горячем алкогольном бреду, возможно, снова и снова прокручивая перед глазами тот момент, когда он увидел Меган Лафферти болтающейся в петле на разбитой лестничной клетке многоквартирного дома.

– Боб?…

Его глаза на мгновение распахнулись. Взгляд не сфокусировался, но был полон боли и мучения.

– Надо… сказать ей… что он сказал, – прохрипел он.

– Это Лилли, Боб, – ответила девушка, мягко погладив его руку. – Все хорошо. Это я.

Затем старый санитар встретился с ней взглядом и сказал своим хриплым прерывистым шепотом кое-что еще, и у Лилли по спине пробежали мурашки. В этот раз она расслышала все четко и поняла, что «она» – это не Меган.

«Она» – это Лилли.

И то, что Боб Стуки хотел сказать ей, будет преследовать Лилли всю ее жизнь.

Глава вторая

В тот день на арене Гейб нанес последний удар, который завершил битву, в самом начале четвертого по стандартному восточному времени, когда сражение продолжалось уже целый час. Утыканная гвоздями дубинка обрушилась на ребра Брюса, как раз в защищенную скрытым под армейским камуфляжем бронежилетом область, и Брюс ушел в нокаут. Измученный этим жестоким спектаклем, темнокожий здоровяк остался лежать на земле в облаке пыли, тяжело дыша прямо в грязь.

– У НАС ЕСТЬ ПОБЕДИТЕЛЬ!

При звуке многократно усиленного микрофоном голоса многие зрители оцепенели. Из огромных громкоговорителей со всех концов арены, которые питались от работающих в подвале генераторов, раздался треск. Гейб триумфально прошелся по треку, изо всех сил стараясь походить на Уильяма Уоллеса[1]. Выкрики и аплодисменты заглушали низкое утробное рычание живых мертвецов, прикованных к столбам со всех сторон от Гейба, многие из которых все еще пытались урвать кусочек человеческой плоти, чтобы унять свой нечеловеческий голод. Их прогнившие челюсти клацали, из зияющих ртов сочилась слюна.