Том 10. Вечера княжны Джавахи. Записки маленькой гимназистки - Лидия Чарская

— Бедный Бессо! Бедный маленький Бессо, как жаль, что мы не можем тебе помочь. Правда, Бэла?

Глава 2. Старый Гуд

— Седлай мне Шалого, Абрек, седлай! Хочу проводить до гор красоточку Бэлу! — крикнула Нина, топнув ножкой.

Глаза загорелись огоньком, знакомым каждому, кто живет в Джаваховском доме.

Вышла на кровлю Бэла, дочь Хаджи-Магомета, закрылась смуглыми руками от солнца.

Солнце печет. Глядит на молоденькую племянницу татарочка-тетка. Смеются ее газельи глаза. Кричит с плоской кровли Джаваховского гнезда, выстроенного по образцу саклей лезгинских аулов:

— Нина-джан! Оставайся дома с Аллахом, солнце души моей! Сиди дома! Доеду до гор одна. Встретят меня нукеры (слуги) отца у духана. Ждут меня там.

Говорит по-русски, татарски и грузински вместе сразу, смешно путая слова. Голосок гортанный, низкий, как у мальчика, но звонкий.

— Сиди дома, Нина-джан! Сиди дома!

— Ага, ты надо мной смеяться! — заливчато крикнула княжна, бросилась к дому, одним духом взлетела по шатким ступенькам на кровлю, обхватила молоденькую тетку сильными, как у джигита-мальчугана, руками, повалила на тахту. Целует, обнимает, хохочет.

— Вот тебе! Вот тебе! Вот тебе! Не дразни, не дразни Нину, дагестанская дикая роза!

Потом снова вышла и громко крикнула:

— Седлай мне Шалого, Абрек! И чтобы сейчас!

Абреку нынче такое приказание не по вкусу. Солнце печет, день жаркий. Изволь-ка в духоту такую сопровождать в горы княжну. А пустить одну нельзя. Попадет от батоно-князя… Или попробовать? Неужто не сохранит Аллах!

Абрек — джигит, татарин, из дагестанских диких аулов, отчаянный сорвиголова и смельчак, Аллаха одного боится и никого больше.

«Так пускай же палит солнце, не поеду я ни за что».

— Госпожа, — кричит Абрек, — Шалый оседлан. Далеко не заезжай. Батоно-князь не позволил. Поверни от конца предместья. А сейчас, айда с именем Аллаха!

Айда! — звонко откликнулась княжна Нина, и вскоре от ворот Горийской усадьбы скакали две юные всадницы, в узких бешметах, в широких шальварах, с кинжальчиками, точь-в-точь как игрушечные, заткнутыми за пояс, в низеньких мингрельских шапочках.

Солнце печет. До духана недалеко. Тихо шепчут воды Куры. Камешки то и дело скатываются в воду из-под ног лошадей.

Шалый — высокий, статный, как ворон черный, красавец-конь княжны Нины — пламя и вихрь. Под Бэлой — гнедая кабардинка-горянка, которая не уступит ему в прыти: через кручи понесет, перемахнет через бездны. Не лошадь — алмаз драгоценный!

В полчаса обе всадницы доскакали под палящим солнцем до духана.

В духане ждали Бэлу слуги Хаджи-Магомета, трое суток назад выехавшие из родного аула. С испытанными, верными нукерами не боится пустить в дальний путь Хаджа-Магомет свою красавицу-дочь.

Спешились Нина и Бэла.

— Прощай, бирюза сердца моего! — обнимая племянницу, говорит Бэла.

— Прощай, прекраснейшая из звезд аула Бестуди! — находчиво отвечает княжна.

— Прощай, чернокудрая гурия садов Магомета!

— Прощай, роза Аварских ущелий, свет и день очей моих! Поезжай с Богом! Поклон дедушке Магомету!

— Оставайся с Аллахом, благоухающая азалия Горийских долин! Брату Георгию неси привет от Бэлы!

— Папа в лагере. Когда вернется, крепко поцелую за себя и за тебя. Прощай, райская пташка Бэла!

— Ниночка-джаным, прощай!

И расстались.

Бэла в сопровождении нукеров направилась в горы. Княжна Нина дала шпоры коню и с обычным своим «айда» полетела обратно.

Но не мил девочке знакомый путь. Захотелось повыше и покруче, где холмы переходят в горы, где утесы горделиво тянутся ввысь.

— Айда, Шалый! Айда! Айда!

Помчался в горы конь.

В ущельях бежит извилистая, как змейка, тропа. Говорят, идет она в глубь страны до самого неба…

Поскакать разве по ней?…

Но что скажут дома?…

Отец в лагерях, Михако и Барбалэ поднимут суматоху. Попадет Абреку — зачем пустил Нину одну?

Но все это после, после. А пока синь небес, заповедная горная тропа и быстрый, как вихрь, бег Шалого.

Скоро петляла прихотливая зигзагами тропинка. Вправо, влево, вправо, влево… Глуше стали утесы…

Теснее сдвинулись скалы. Все дальше и дальше слышится рокот Куры…

Быстрее помчалась Нина.

— Айда! Айда!

Сейчас будет поворот и знакомый старый утес с чинарой.

Но где же они? Где утес? Где чинара? Совсем незнакомые места… Повернуть разве обратно? Глядь — там бездна. Направо кусты орешника и опять бездна.

— Где я? — кричит княжна звонко.

— Где я? — отвечает эхо.

Вдруг из-за утеса вытягивается папаха… Ползет кто-то в черной бурке, с горящими глазами, со зверским лицом. Одет, как нищий. Во взоре лукавство, алчность. Смотрит на усыпанную дорогими каменьями рукоятку кинжала Нины.

— Стой! — крикнул душман. — Стой, отдавай коня и платье или смерть!

А сам выхватывает из-за пояса кривой кинжал.

Сердце сжалось в груди Нины.

Не за себя… Нет…

«Если умру, что будет с отцом?» — И, не медля ни секунды, Нина привстала в стременах.

— Айда! Айда, Шалый!

Взвился конь, прыгнул через бездну. Грянул выстрел позади. Промахнулся горец.

— Домой! Домой скорее! Выноси, Шалый!

У ворот дома собрались Барбалэ, Абрек, Михако.

— Княжна-ласточка, вернулась, храни тебя Бог!

— Вай! Вай!.. — причитает Барбалэ, — что было бы, если…

Княжну снимают с седла, ведут домой, сажают в кунацкой на тахту, кормят шербетом, засахаренными пряниками, миндалем, кишмишем.

— Звездочка неба Горийского, вернулась княжна!..

— И чего боялись? — храбрится Нина. — Я дочь матери-джигитки, отца-джигита. Что сделается мне?

В глазах Абрека и Михако восторг, в заплаканных взорах Барбалэ умиление и любовь, но когда Нина стала рассказывать о встрече с лезгином в горах, Барбалэ чуть не умерла от ужаса.

— Храни тебя Бог! Святые Тамара и Нина, помогите ей! — в слезах молит старуха. — То не горец был… Нет, нет! Не станет горец трогать ребенка. То был сам старый Гуд в образе человека.

— Старый Гуд! — встрепенулась Нина. — Расскажи мне о старом Гуде, добрая Барбалэ!

— Не хорошая это сказка, джан. Осетины сложили ее в злой час. — покачала головой старуха.

— А ты расскажи, душа души моей. И про Бессо сложили осетины, а ты же сказывала.

— Не люблю эту сказку…

— Люби Нину свою, нянечка Барбалэ, и любя, расскажи ей про Гуда, старушка моя!..

Сама ластится, птичкой — порхает, змейкой вьется, а в глазах, похожих на звезды темного ночного неба, уж загораются огоньки — такие, как и у князя Георгия Джаваха, когда он нетерпелив и недоволен, такие, как и у кроткой покойной матери Нины бывали в минуты проявления ее лезгинской крови.

Хорошеет на диво в такие минуты княжна. Очи горят. Личико — мрамор и красота. Улыбка — подарок солнца.

Такой Нине-княжне отказать нельзя.

И опускается на тахту с ворчанием старая Барбалэ.

А Михако и Абрек пристраиваются по-восточному, пождав ноги, у дверей, на ковре.

На колени Барбалэ склоняется чернокудрая головка, радость и солнце старого Джаваховского гнезда.

И начинает свою сказку старая Барбалэ.

Высоко над безднами, под самым небом, как гнезда ласточек, прилепились к скалам сакли осетинского аула.

Жил там бедный, жалкий, обтрепанный, нищий народ. Тамошние люди были ленивы в работе, вялые, как болотные лилии, сонные. Женщины работали на мужчин целыми днями, с утра до ночи, без передышки. Но кругом оставалась та же грязь, бедность, нищета…

В этом высоком поднебесном ауле, что ютится в утесах, что высится над безднами, грозя сорваться в их разверстую пасть с первым обвалом, год за годом было все также бедно.

Но и в нищем ауле есть своя радость. Есть солнышко в поднебесном ауле, что светит на всю Осетию.

В ауле живет у отца с матерью Нина. Такой красавицы не сыщется больше на земле. Обойди Терек, Куру, Арагву, поднимись до самого Эльбруса, спустись в долины Грузии, Мингрелии и Гурии — не найдешь такой. Уздени лезгинские (старейшины) сказали про нее так:

— Звезда небесная — очи Нины; два клинка дамасского кинжала — взоры ее; алый сок лепестка дикой розы — пурпурные губки, заоблачные вершины снежного Эльбруса — лицо ее; заря — ее румяные щечки; тучи грозного неба — черные кудри ее; улыбка — сияние светлого восточного неба.

Так отзывались гордые уздени о Нине. Так отзывался каждый горец, видевший ее, а грузины, осетины, мингрельцы и армяне, все христианское население страны видело светлого дивного ангела в лице красавицы Нины.

Она же подрастала, хорошела с каждым днем, с каждым часом, радуясь беззаботно, как пташка, своей молодости, своему счастью, своей красоте.