Мой ангел злой, моя любовь… - Марина Струк

А потом смягчила тон голоса, видя по лицу Алевтины Афанасьевны, насколько ныне пробита ее привычная броня из равнодушия и высокомерия. И насколько она стала выглядеть мягче и беззащитнее, когда растеряна и не знает, как ей следует реагировать на то, что слышит.

— Отпустите свое прошлое. Да, быть может, есть вина и тех, кого вы вините, что так сложилось в вашей жизни, но и вы сами виновны в том не меньше. Ведь большая часть творится нашими руками, и лишь толика в иных. Отпустите обиды, что гложут вашу душу поныне. Их груз способен разрушить то прекрасное, что только может случиться в вашей жизни, поверьте мне. Я как никто понимаю, насколько то, что застит глаза, может повлиять на судьбу нашу… всего лишь шаг навстречу… лишь одна попытка отпустить прошлое и забыть обиды…

Алевтина Афанасьевна тряхнула головой, словно пробудилась от сна наяву, в котором пребывала во время всей речи Анны, а потом резко поднялась, опираясь с усилием на подлокотники кресла. Анна шагнула к ней, желая предложить свою помощь, но мать Андрея выставила против нее руку, ограждая себя этим жестом от ее нежеланной для нее помощи.

— Laissez-moi![706] Я доволь выслушала нынче! Я не ошиблась — вы дурно воспитаны, в вас столько provincial, что я даже рада отставке Андрея Павловича от двора. Видит Бог, даже думать боязно, сколько бед вы принесете в копилку тех, что уже подарили, — бледная в тон белоснежным оборкам чепца, Алевтина Афанасьевна хлестала словами наотмашь, пытаясь нападением защититься от той, кто вторглась в ее жизнь и в ее душу без позволения на то. — Я надеюсь, что вы все же оставите свои привычки и свою непосредственность provincial. Для блага нашей семьи… И вам не стоить так яро радеть о благополучии ее. Как супруга сына моего, вы должны только о той стороне жизни его хлопотать, коя вам отведена. Остальное вне ваших хлопот! Не смейте забывать о том!

Анна не стала в этот миг удерживать ее. К барыне подскочила одна из девушек, подала руку, чтобы барыня оперлась на нее. А затем постепенно вокруг них собрались и остальные девушки, что ждали в отдалении, потянулись хвостом за Алевтиной Афанасьевной к дому. Высокий лакей без особого труда поднял кресло и унес его. Все стало, как прежде — солнечный день, пение птиц, наслаждающихся летним теплом, тихий шелест листвы над головой и за спиной Анны, дивный аромат цветов. Словно и не было этого разговора, а мадам Оленина не сидела перед Анной недавно.

Но Анна ясно видела примятую траву в том месте, где стояло кресло той, платок, нечаянно оброненный из широкого рукава легкого капота и сиротливо лежащий среди зелени лета. Уходя, Алевтина Афанасьевна наступила на него, чуть вдавливая его, оставляя след от каблука на ослепительной белизне тонкого полотна. И Анна стояла еще долго на этом месте, глядя на этот след, думала о том, что зря, скорее всего, поддалась соблазну переубедить ту, что столько лет лелеяла в себе ненависть и тщательно запоминала все причиненные ей обиды.

Когда она вернулась в дом из парка, то застала удивительную суматоху среди домашних слуг, суетящихся за приготовлениями к отъезду. Алевтина Афанасьевна уезжала, забирая с собой Софи и свою компаньонку, как сообщили Анне. Еще до рассвета должны путницы покинуть Милорадово, чтобы успеть до жары покрыть наибольшее расстояние. То, что не успеют упаковать в дорогу, по распоряжению Андрея отправят в Агапилово, которое принадлежало его матери по его воле еще с 1811 года, позднее с необходимыми запасами, которые на подводах повезут в Калужскую губернию через несколько недель, по началу осенней поры.

— Это я виновата. Это только моя вина, что так вышло, — плакала тогда Анна на плече Андрея. Тот гладил ее по растрепанным локонам, по плечам и спине, пытаясь успокоить.

— Нет, моя милая, не твоя в том вина, — уговаривал он ее. — Порой не соединить то, что разбито, как ни прикладывай. И как ты можешь навредить в том, что уже давно было неладно? И потом — разве ж ты не добилась своего? Maman не писала своей рукой ко мне уже несколько лет, а тут записка…

Но он не скажет ей подробно, не желая огорчать еще больше, что было в том письме, которое ему написала мать. В том послании Алевтина Афанасьевна в подробностях написала, насколько недостойную супругу Андрей выбрал себе в жены, насколько невоспитанную и без того лоска, что должен быть у истинной женщины их круга. Кроме этого, она просила, чтобы Андрей приложил усилия придержать свою супругу от некоторых дел, особенно если они касаются семьи Олениных.

«…Будущность Софи исключительно в моих руках, и никому не позволю вмешиваться в сие дело. Я видела все попытки вашей супруги вести сводничество в отношении monsieur Kuzakov, будто купчихи какой, но до поры позволяла ей это, полагая, что зайти далее положенных рамок для нее не должно. А ныне вижу, как опасно безрассудна ваша супруга, как дурно воспитана она… Вы обязаны взять ее в руки ради всеобщего покоя и мира в семье», упирала Алевтина Афанасьевна, намекая на возможный путь, которым Андрей сможет заслужить ее благосклонность. «Добрый муж всегда должен учить свою жену, как неразумное дитя, коим я ныне вижу вашу супругу».

«Я люблю ее и принимаю таковой, каковой она является. Я люблю всю ее сущность, мадам, со всей ее неразумностью дитя и горячностью», написал тогда Андрей в ответ в короткой записке, полной вежливых сожалений, что мать приняла решение покинуть его дом. И только получив эту записку, Алевтина Афанасьевна приказала начать сборы.

— О Господи! Ну, почему я не смогла промолчать? Почему мне надобно было все это? — не унималась Анна и тут же отвечала сама. — Не могла смотреть на то, как она день за днем мучает тебя, мой милый… терзает твое сердце. Ведь самое дорогое для меня — твой покой душевный, благодать и радость…

И приникала к нему с готовностью, когда Андрей горячо обнимал ее, тронутый ее очередным признанием.

— Ты позволишь ей уехать? — спросила Анна той же ночью, когда лежала в его объятиях не в силах уснуть, невзирая на усталость в теле.

— Позволю, — ответил Андрей. — Так будет лучше, моя милая, поверь мне. Я уже не младенец, не отрок неоперившийся. Уже давно вылетел из гнезда.

Все едино, упрямо думала Анна, утыкаясь носом в его широкое плечо. Разве Богом не заведено, что с самого рождения мать заботится о своих малышах? Разве нет в ее сердце той искры, которую Анна сама вдруг почувствовала нынче утром, когда Пантелеевна наконец заговорила о том, чего ее питомица ждала уже два месяца?

— Милочка моя, касаточка моя, — улыбнулась хитро Пантелеевна, заговорщицки шепча едва ли не в ухо ей, чтобы не услышали другие. — Я за бельем-то послеживаю… Глашке-то можно ль то доверить? Еще деньков с троицу подождем, а потом и супружника-то можно обрадовать. Ой, касаточка моя, детонька… махонькая моя голубка… как же ты да с дитем-то уже? Ведь только сама недавно, кажись, в люльке-то была!