Мама, я жулика люблю! - Наталия Медведева

Как только я вхожу, мать хватает пальто. Видела меня единственная врачиха. Но у нее сыночек только и ошивается у метро Маяковская, а там, как известно, одни наркомы. Так что ей нечего сказать. У матери план составлен. Теперь она ведет меня в женскую клинику. У нее даже номерок есть.

— Пусть проверят. Черт знает, что там с тобой! И на обследование в больницу положат. Не будешь по улицам шляться. Как раз до школы и побудешь там. Может, задумаешься над своей жизнью всерьез.

Недаром она на одном месте столько работает — все ее знают, все устроить могут.

Как же мерзко! Мать даже из кабинета врача не выходит, когда я взгромождаюсь на гинекологическое кресло. Отворачивается только и ногти свои покусывает. А врачиха, пизда старая, засунула в меня «зеркало» и комментирует: «Да, маточка увеличена. Видимо, перед менструацией, да?» Тут же, по просьбе мамаши, звонит в клинику, договаривается о моем прибытии туда. И на мать поглядывает подозрительно. Будто она только что в ее пизду глядела.

— Мама, зачем ты лазишь в мои записные книжки, тетрадки? Ты как собака-ищейка, сыщик! И тебе не стыдно? У тебя разве в юности секретов не было от матери?

Мы стоим на остановке трамвая.

— Я жалею, что слишком поздно стала это делать. Может, я смогла бы предупредить весь этот кошмар, заглянув в них раньше. И теперь нам не надо было бы краснеть перед людьми.

— Ты сама виновата в этом «кошмаре». Никто тебя о помощи не просил. Все страдают теперь из-за тебя!

Я смотрю на нее краем глаза — у нее в глазах слезы. Что она плачет? Сама все устроила. Мы, действительно, как две прокаженных с ней.

— Я пешком домой пойду. Не волнуйся, я домой, домой пойду!

Я смотрю, как она садится в трамвай. Не оглядываясь, ссутулившись, со слишком маленькой сумочкой для ее роста…

Я, наверное, всегда преувеличивала достоинства своей матери. Смотрела на нее все свое детство с открытым ртом. С годами реальность свое взяла — еще одна слабая женщина, посвятившая всю свою жизнь детям, сама из себя ничего не представляющая. Теперь она в панике — надежд, лет стольких потраченных, дети не оправдывают! Но какая же она дура! Думала, школа ей поможет?! С директрисой она поделилась, с милицией, с прокурором! Эта ее вера в коллектив меня коробит. У меня, слава Богу, прошло увлечение организацией людей в группы. Каких людей? Никому никакого дела нет до других! Каждый о своей жопе только беспокоится. Между двумя людьми отношения разваливаются из-за нежелания и страха брать на себя ответственность. А она на коллектив рассчитывает. Свою бы личную жизнь лучше устраивала. Где ее муж? — объелся груш. Вот именно — Валентин прекрасно живет на даче с грушевыми деревьями, а она одна.

29

На втором этаже дома, в котором я живу все свои пятнадцать лет, женская больница. Каждый день я ходила мимо этих окон в школу. Даже когда прогуливала, портфель надо было забросить в Зосино парадное под лестницу, а оно как раз напротив больницы. И возвращаясь из школы, я шла мимо этих окон.

К тому времени дня под окнами обязательно стоял мужик или сразу два, что делало это жутко комичным — оба они были заняты одним и тем же. Привязывали к веревочкам, спущенным бабами в цветастых халатах из окон, мешочки. Если сетки, то демонстрировали прохожим содержимое — апельсины, банки с соками, консервы. Потом баба тащила веревку вверх, и она обязательно цеплялась свертком за карниз. Тут всегда начиналась перебранка — он кричал ей, что она не так тянет, она орала ему, что не так привязан мешок. Когда передача наконец была у бабы, она скрывалась на некоторое время — видимо, проверяла содержимое. Если оставалась довольна, то бросала мужику записочку и махала рукой, если нет — ругала его из окна дураком и бездарью, желающим, чтобы она померла здесь с голоду… И зимой, и летом мужики стоят в этом переулочке с двухсторонним движением, троллейбусной линией, магазинами «Вино» и «Бакалея» и сберегательной кассой.

Служебный вход в больницу в нашем парадном. Так что я даже пальто не надеваю — спускаюсь с матерью лифтом на первый этаж, поднимаемся на один пролет вверх: я в халате с мешочком в руках, мать в костюме. Проходим по коридорчику мимо кухни в приемную. Мать все знают, бумажки оформлены, меня ждут — «пока, мама»… Я всегда знала, что это женская больница, — одно время это был роддом, — но одно дело знать, а другое — попасть в нее.

Пипиську, оказывается, надо брить! Медсестра дает мне станочек — хорошо, что сама должна это делать. В кабинете низенькая ванна. Медсестра включает воду, дает мне мыло — «встань, как подмываешься». Можно подумать, что все это делают одинаково, будто есть закон для этого. Поразмыслив, я ставлю одну ногу на дальний край ванны. Приседаю. Получается раскаряка. «Внутри сбрей, в промежности», — сестра подсказывает. Осторожненько надо, не порезать бы мою пиздусю. Я-то обрадовалась, хотела все волосики сбрить — хоть посмотреть на нее голенькую, с одиннадцати лет не видела. Но теперь уж неудобно, придется оставить дурацкую челочку.

Записав мой вес, давление, сестра спрашивает, есть ли у меня к чему-нибудь аллергия. Я бы сказала ей, но боюсь, меня и отсюда выгонят. Так что я помалкиваю. Она ведет меня через коридоры к палате.

Пять баб лежат, полусидят в койках. Шестая, между окном и дверьми, свободная — моя. Кладу свой мешочек в тумбочку рядом с кроватью. Сестра, представив меня как «пополнение», смывается. Бабы — на меня никакого внимания. Тем более что две дрыхнут, две шепчутся, а пятая, с капельницей, вообще, по-моему, еле дышит. Еще проходя по коридору, заметила, что многие разгуливают, так что я выхожу из своей негостеприимной обители. Дааа, женское царство. Только сюда ни один Дон Жуан не захочет проникнуть! Бабы-то все больные. У кого аборт, у кого внематочная, кто на сохранение, у кого-то выкидыш…

Курительная — бывшая ванная комната. Бабенки в ней прожженные, ну и, само собой, прокуренные. Дым над ними, сидящими на краях ванн, перистым облаком. Единственный стул занят бабой лет сорока с прической прославленной Брижит Бардо, успокаивающей плачущую девчонку.

— Ну, что он тебе теперь сделает-то! Всё уже. Финита комедия.

Девчонка аборт, видно, сделала. Брюнетка с выжженной прядью машет рукой.

— Да ладно, я восемь абортов уже имела — и ни хера! А тем более ты молоденькая — срастется!

— Да он убьет меня! А что я? То он хочет, то он не хочет…

— Надо было не давать спускать в себя, пока не расписались.

Б. Б. хохочет на такое замечание.

— Надо было в ротик и кушать. Она калорийная. Ты вон какая худенькая, поправилась бы!

Стреляю сигаретку у имевшей восемь абортов. Мать недавно тоже устроила разговор на свою любимую тему о предохранении. «В тряпочку», — сказала, и «если он тебя любит, то поймет и позаботится». Я тогда ушла из комнаты. Она, конечно, и не представляет себе, что доченька ее хуй в рот берет (берет, берет — всем очень нравится. Володька-баскетболист как-то под сексуальным кайфом бормотал что-то вроде «рот твой — пизда, пизда твоя, как рот».) Но «в тряпочку»… Это что же, он все время как ебется, должен думать о том, чтобы хуй свой выдернуть в тот момент, когда его как можно глубже хочется внутрь?! Мы дурачимся с Александром — он кончает мне на живот, разбрызгивает свою сперму над моим лицом. Но это игра такая, и от этого возбуждение нарастает, когда видишь белые, непрозрачные капли, выплескивающиеся на тебя. Из-за тебя.

— Не обязательно кушать, можно и в попку.

— Ой, у меня одна подружка в таком несчастье теперь из-за этой попки!

Может, это и не у подружки Б. Б., а у нее самой несчастье. Поэтому она и здесь.

— У нее муж армянин. Армяшки любят в зад засадить. Но он, видимо, не только свой хер ей засаживал! У нее теперь кишка вываливается. Должна все время подвязывать, и никакие лечения не помогают. Муж ее, конечно, бросил. Нашел, наверное, ослиху в Армении.

— Да кончай реветь! Вон тоже молоденькая, — с выжженной прядью кивает на меня — цветет и пахнет.

Действительно, какая я больная! Я как будто пятнадцать суток получила. А бабы все действительно страдают. Бледные, нечесаные. Когда у женщины непорядок с ее пиписькой, у нее обязательно, как после всенощной ебли, темные круги под глазами. Можно сразу определить, кто здесь на аборте, т. е. на два-три дня — они в больничных, застиранных халатах. Те, кто надольше — в своих, домашних.

Мать ненормальная! Уже передала мне через нянечку бульон в баночке. Я хотела его вылить, но соседка по палате потребовала себе бульончик. Та, что была с капельницей, исчезла вместе с кроватью — кровать у нее особенная, видимо, была. Кроме меня, еще одна молоденькая девчонка, остальные в возрасте. Что они здесь делают? У них и климакс небось прошел. Старые тетки. И пизды у них старые. Болтаются между ног, как уши слоновьи — хлоп-хлоп. Но с другой стороны, есть ведь они у них! Моей матери скоро пятьдесят, но я не могу представить ее среди этих теток. Хотя она спала ведь с Валентином! И он кончал в тряпочку.