Берег ночью - Мария Галина

— Что ты имеешь в виду?

— Может быть, он сам узнает, что происходит с людьми там, в лесу…

Он поднялся.

— Сейчас, пока они не в себе, здесь оставаться опасно, — сказал он. — Им может померещиться всякая нечисть, и тогда мы просто не сможем отбиться, особенно если они навалятся всем скопом. Лучше переждать где — нибудь. Я хочу спуститься вниз — поглядеть, что там делается.

— Море все съело.

— Может, что — нибудь все — таки осталось. Потом, там есть на что посмотреть — такие волны, как та, что прошла вчера, выбрасывают на берег самых разных тварей. В любом случае это лучше, чем оставаться здесь. С утра и поглядим. А заночевать можно на побережье.

Я пошел за ним — больше мне ничего не оставалось. За спиной по — прежнему гудел гонг — горько, отчаянно… Кто — то продолжал колотить в него с тем упорством, которое свойственно безумцам.

Вниз от летних домов ведет дорога — ночью, понятное дело, никто по ней не ходил и не ездил, но я знал, что она достаточно широкая, чтобы пропустить подводы, груженые скарбом, так что два человека даже в ночи могли пройти по ней, не боясь заблудиться. И мы уже прошли так несколько лиг, когда я вдруг понял, что дорога тоже изменилась — деревья обступили ее со всех сторон, стиснули, пока она не превратилась в узенькую тропку. Теперь по обе ее стороны стояла черная стена старших деревьев — обычно — то они не бегают с места на место, подобно молодой поросли, которая так и норовит вылезти поближе к жилью, чтобы найти себе место получше, где вдосталь тепла и света. Но сейчас на них что — то нашло, на эти деревья.

Я сказал:

— Гляди, Матвей, они съели тропу.

— Может, это из — за того пожара, — сказал Матвей, — кому нравится, когда напускают огонь? Вот они и сорвались с мест.

— А я думал, лес сгорел…

— Его не так — то просто сжечь. Может, — добавил он, — на место тех, сгоревших, пришли дикие деревья, из самой глуши. Они не такие спокойные, как наши.

— Они на нас злятся, как ты думаешь?

Я сразу представил, как дикие деревья хватают нас своими руками — ветками и поднимают вверх, и терзают беззащитную плоть.

— Большей частью, — сказал он, — деревьям нет дела для людей. До отдельных людей, во всяком случае. Они нас не тронут. Ты боишься?

Я, разумеется, боялся, но сказал, что нет, не боюсь.

Тропка все сужалась, а лес стоял по обе ее стороны, как черная стена, и меня взяло сомнение.

— А ты уверен, что это та тропа, Матвей? Куда они нас ведут?

— Ну, так найди другую, — раздраженно ответил он.

— Может, зажечь огонь?

Кресало у меня было с собой, понятное дело, но вообще — то про огонь после всего, что случилось, мне было и думать тошно. Матвею, вроде, тоже.

Он сказал:

— Этого еще не хватало. Ты и впрямь хочешь, чтобы они разорвали нас на части?

— Может, вернуться?

Он молча пожал плечами.

Я на всякий случай обернулся — не крадется ли за нами кто — порождение леса, так и не простившее людям недавней обиды.

— Матвей, — сказал я, — ты только погляди!

Тропы больше не было.

Она смыкалась у нас за спиной — по мере того, как мы продвигались к берегу, лес затягивал свои раны, молча и непримиримо выталкивая людское племя.

Мы оказались небольшой поляне — лес теперь окружал нас со всех сторон.

Я озирался, пытаясь разобрать, где мы находимся — ничего нельзя было понять.

Стволы во мраке чуть светились — иначе я вообще ничего бы не увидел.

— И что теперь, Матвей? — спросил я.

— Пойдем напрямик. — Сказал он, — через лес.

— Куда? В какую сторону?

— Море должно быть где — то поблизости, — ответил он, — погоди.

Мы замерли, прислушиваясь, но вместо шума волн, я услышал откуда — то издалека знакомый голос.

— Люк! — звал он тихо и печально, — Люк!

Я вцепился Матвею в руку.

— Это она! Она там, в лесу, совсем одна! Ей страшно!

— Ты так думаешь? — спросил он.

Я почти не мог разглядеть его лица.

— Люк, — тихо сказал голос откуда — то из тьмы, — Это ты?

Я выпустил руку Матвея, и, отбежав к темным стволам, крикнул:

— Тия?

— Ты уверен, что хочешь ее видеть? — спросил Матвей. — Что это все еще она?

— Я слышал ее. Это она. Она не может измениться… и потом… Ей так одиноко…

Он покачал головой.

— Люк! — раздалось уже ближе, — Люк!

— Тия! Мы здесь! Иди сюда!

У меня за спиной хрустнула ветка. Я обернулся. Матвея не было.

Я попятился, не отрывая глаз от смыкающейся вокруг стены леса.

— Люк! Где ты! — звал нежный голос.

Я не ответил. Огромный чужой мир окружал меня — я был совсем один в сердце молчаливой, выжидающей, напоенной странными запахами вселенной.

Голос все звал меня, но мне было некуда спешить. Я сел прямо на землю, обхватил колени руками и стал ждать.

Трава теперь обступила меня в точности как до того — деревья. Что — то там шевелилось, в этой траве. Я протянул руку, чтобы раздвинуть спутанные стебли и увидел крохотное, с мою ладонь, существо, вцепившееся лапками в верхушку стебля. Я, было, отпрянул, но она больше не двигалась. В сонном свете, исходящем от деревьев, я разглядел ее. Это была просто куколка, наподобие тех, что напали.

Я сидел и смотрел на нее — сморщенная, уродливая. Такая маленькая.

Должно быть ее стебель казался ей целым миром — единственным, за что стоит держаться.

Она была мертвая.

Верно, она была совсем мертвая, застывшая, карикатурное лицо обращено к небу, глаза затянуты мутной пленкой.

Потом что — то произошло.

На спине у нее появилась трещина — темная, чернее, чем она сама, и в этой расщелине шевелилось что — то влажное и дышащее.

Оно отчаянно карабкалось наружу, пытаясь выбраться из омертвевшей оболочки.

Выбралось.

И я увидел светляка. Я все никак не мог понять раньше — откуда они берутся. Да еще в таком количестве.

Весь он был полон холодным зеленым светом, таким чистым, что весь остальной мир по сравнению с ним казался просто мутным пятном. Он даже отбрасывал изумрудные отблески на все вокруг себя — на стебель, на сухую землю, на мою ладонь. Посидел немного рядом с пустующей оболочкой, потом расправил крылья и издал резкую торжествующую трель.

И улетел.

Я проводил взглядом слабеющий огонек и только тогда увидел темную фигуру, застывшую между стволами деревьев.

Он ничего не говорил — просто стоял и глаза у него светились холодным изумрудным пламенем.

Я не мог разглядеть его лица — было слишком темно, но я все равно знал, что он улыбается.

Я так и остался стоять на коленях, а он застыл в отдаленье, но все равно — совсем передо мной, прямо передо мной и улыбался, и кольцо деревьев обступало нас все теснее…