Мой театр. По страницам дневника. Книга I - Николай Максимович Цискаридзе
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С того дня после окончания спектакля я стал спускаться в буфет. Мне было очень интересно слушать эти разговоры под колоннами, не сплетни, а мнения людей, разбиравшихся в искусстве. Серёжа среди них был заметной фигурой. Он мог позволить себе появиться там раньше всех или вовсе прийти ко II акту. Серёжа бесподобно, красиво одевался. Зимой ходил в соболиных, норковых шубах. И, если он меня видел у театра, всегда помогал пройти.
Когда я стал работать в ГАБТе, Серёжа меня встречал после спектакля у служебного входа, неспокойное было время. Даже в метро со мной спускался, сажал в поезд, часто дарил какие-то конфеты дорогие и фрукты, понимая, что у нас с мамой непросто с деньгами. К сожалению, он скончался в 1995 году.
И еще один нюанс моей театральной жизни. Поскольку я, как говорится, дневал и ночевал в Большом театре, меня знали все местные клакеры, а я, естественно, хорошо знал их. Подходили: «Хочешь хорошо сесть?» Я говорю: «Да». – «Пойдем, будешь кричать такому-то артисту». – «Хорошо». Я громко аплодировал, кричал, как полагалось, «браво». Тут моя профессиональная совесть замолкала, я отрабатывал место.
20У меня с детства был комплекс, что я чернявый смуглый брюнет. Моя мама была очень белокожая, несмотря на то что чистокровная грузинка. Я смотрел на нее и завидовал. Все родные и знакомые в Тбилиси смеялись, когда я маленький был, что у белой женщины черный ребенок. А я очень переживал. В 16 лет мне всё в себе не нравилось. Прямо очень я себе не нравился.
А тут еще на I курсе прибавились проблемы с дуэтным танцем. Преподавал нам его Марк Ермолов. Он пытался нас – ребят – как-то жестко воспитывать. А с мальчиками надо очень аккуратно в пубертатный период разговаривать. Я был очень слабенький физически, и, естественно, моим больным местом оказались верхние поддержки. На уроке я их делал первым, но не мог девочку наверху удержать, сразу же начинал гнуться в спине. Тут моя природная гибкость сыграла против меня. Я страшно переживал…
К концу года стало понятно, что Крапивин уходит из школы и наш класс снова берет Пестов.
На годовом экзамене Пётр Антонович был председателем комиссии. Очень он был недоволен нашим уроком. Есть в школе видеозапись, где мы – Кузнецов, Кулев и я – у Петра Антоновича в 4-м классе занимаемся. Такие правильные дети, ножки на месте, ручки на месте, всё делаем очень хорошо. А за два прошедших года мы не только выросли, но и, судя по реакции Петра Антоновича, превратились в страшных чудовищ.
У Крапивина на I курсе мы делали все сложнейшие прыжки. Есть видеозапись: я делаю двойное assemblé, двойной saut de basque, какие-то неимоверные вещи. Чтобы было понятно, в выпускном классе я этого не делал, мне это было строжайше запрещено. У Михаила Вольевича мы ногами шлепали по полу. Я крутился вправо-влево на ноздрях, на ушах, лишь бы докрутить. В общем, такие вещи Пестов не переносил.
Позднее я прочитал протокол этого обсуждения. Пестов на Крапивине живого места не оставил, сказал, что действующим артистам категорически нельзя преподавать. А Михаил Вольевич только закончил танцевать, у него было много сил, идей и желания. Ему надо было давать не I курс, а III курс.
В уроках Крапивина столько было фантазии! Он придумывал очень интересные комбинации. Когда я сочинял свой первый госэкзамен в Академии Вагановой, смотрел его урок, там очень много красивых связок. И, наверное, моя страсть подбирать красивую музыку для класса – это пошло от Крапивина, потому что наш экзамен I курса был придуман Михаилом Вольевичем на прекрасный музыкальный материал.
Я уже упоминал, когда я учился у Пестова в 4-м классе, он вел еще и класс старшекурсников. Крапивин у этих же ребят преподавал дуэт. И делал это фантастически. Но Петра Антоновича – ревнителя строгих правил – и там все не устраивало. Он ругал Крапивина за то, что тот полностью отказался от концертмейстера. Весь экзамен по дуэту шел под фонограмму из сочинений разных композиторов. Я никогда такого красивого экзамена по дуэту не видел. Это был мини-концерт, в котором была показана вся обязательная программа: двойные «рыбки», «стульчик», «флажок» и еще бог знает что. Крапивин как танцовщик сам умел это делать и ребят научил. И когда я придумывал свой госэкзамен, сделал большое adagio на середине под симфонический вариант музыки Д. Шостаковича к кинофильму «Овод», и тоже под фонограмму.
А Пестов тогда кричал, что «никогда нельзя отказываться от музыкального сопровождения рояля!». Я читал стенограмму и думал: «Господи, Пётр Антонович, на улице другой век! Вы поймите, это скучно. Хочется какого-то движения…»
В общем, Крапивин на меня в юности произвел большое впечатление. Я его очень уважаю и очень люблю. Мне жаль, что его способности в плане преподавания в школе так мало по-настоящему использовали.
…Конец I курса. Формально мы еще считались учениками Михаила Вольевича, но Пестов уже отчитывал нас в коридоре…
21В конце года училище отправлялось на гастроли в Японию. Прекрасный момент моей жизни. Я первый раз выезжал за границу. Меня, единственного из класса, взяли в поездку. Везли туда три программы. В первой я танцевал свое «коронное» – массу в вальсе в «Тщетной предосторожности». Во второй программе – «Танец с саблями», я был приставной справа, выскакивал на сцену ровно на три такта, бежал вниз, три раза – дум-дум-дум, ударял деревяшкой по полу – и бах! Все. И еще был «Класс-концерт» в третьей программе, его ставили Головкина с Пестовым. Я стоял у зрителя на носу и делал на станке grand battement и adagio. На среднюю палку меня никто не ставил. Там стояли звезды, типа Миши Бессмертнова…
Вот с этим репертуаром я поехал в Японию. Мы пробыли там полтора месяца. Это был рай. И еще я попал в Disneyland, о котором мечтал с детства. В Тбилиси, когда мы хорошо себя вели, педагог по географии Марина Федоровна доставала книгу про Disneyland и читала оттуда какую-нибудь главу. Помню, я сидел, закатив глаза в потолок, и мечтал, что когда-нибудь, может быть, если повезет, я попаду в Disneyland. Потому всю поездку в Японии,
