Мой театр. По страницам дневника. Книга I - Николай Максимович Цискаридзе

Наш окончательный переезд в Москву пришелся на конец августа. Это был единственный раз в моей жизни, когда из Тбилиси в Москву мы ехали на поезде, со всем скарбом: с телевизором, с какой-то посудой, вещами – словом, всем тем, что мама решила с собой в столицу забрать. Дорога занимала двое с половиной суток.

Помню, я сидел у окна и любовался видом моря, красотой пейзажей, сменявших друг друга, а мама говорила мне какие-то пафосные вещи, что мы уезжаем, что она решилась, что я должен очень стараться… Я же смотрел на море и думал: «Боже мой, к чему она это все говорит? Я же талант! Большой театр и мировая слава уже ждут меня. А она это никак не может понять!» Потом услышал мамино: «Никочка, тебе надо качаться, надо будет девочек носить, дуэт скоро начнется…»

Сама мама до таких тонкостей моей профессии дойти не могла, но у нее имелась отличная советчица в лице Золотовой. Тата, как звала ее мама, была активная такая, ух! «Ламара, он плохо ест!» – говорила она. И Ламара впихивала в меня очередные котлеты. Я лежал и с тоской думал: «Господи, чего они ко мне пристали? Я же гений».

Я сейчас иногда думаю: откуда у меня, ребенка, была такая уверенность в собственном призвании, железобетонная уверенность? Что мама ни делала, как ни пыталась меня убедить, что надо подумать о какой-то другой профессии, – я намертво стоял на своем – только балет. У меня эти люстры, золотой занавес Большого театра просто стояли перед глазами – только они и ничего больше.

Важным доводом в пользу учебы в Москве, кроме моих природных способностей к балету, для мамы было то, что появится возможность ездить за границу и видеть мир, если я стану артистом Большого театра. Она была очень любознательна по своей натуре.

Для того чтобы эти надежды осуществились, мама сделала всё. Пожертвовала всем, что у нее было – уехала из Тбилиси, от родных, друзей, отказалась от налаженной жизни, прекрасно оплачиваемой любимой работы.

Самым большим препятствием на ее пути к отъезду оказался муж – мой отчим Ишхан. Он сказал, что в Москву ни за что не поедет. А женщине-то было всего 55 лет! Она выглядела фантастически молодо и привлекательно. Муж-красавец, хоть и на 16 лет младше, любил ее, на руках носил. И, когда он категорически ответил «нет» по поводу Москвы, мама сказала: «Мне сын дороже мужа». И уехала…

Ради меня она как женщина себя сознательно похоронила. Она под мои ноги подложила всю себя и все, что у нее было. Абсолютно. Все, что она делала с момента моего появления на свет, она делала только для меня. Через полгода после нашего переезда в Москву мама внешне не то что постарела, она сильно сдала даже внешне. Я только в 28 лет смог наконец все это осознать…

Что еще. Когда мы с мамой перебрались в Москву, няня осталась в Тбилиси. Нам, самим бездомным, просто некуда было ее, уже очень пожилую и нездоровую, привезти. Прилетая на каникулы в Тбилиси, я обязательно проводил у Бабы несколько дней. Она очень болела, уже была лежачей, общаться с ней становилось все сложней. Я ее жалел.

Помню, Баба с детства мне говорила: «Никочка, так получится, что я умру, а ты даже на мою могилу никогда не придешь». – «Ну, Баба, ну что ты придумываешь?» – возмущался я. А правда, так получилось, абсолютно все так и получилось!

Потому что, когда начался учебный год на I курсе, няня скончалась. Я о том узнал, когда ее уже похоронили. Мне не сказали специально, чтоб я не рвался на похороны. Но, когда я приехал в Тбилиси, так получилось, что меня не смогли отвезти к ее могиле, из раза в раз как-то все не складывалось, вот ведь ужас! Она недалеко похоронена от дедушки, на том же кладбище, но, где точно, я так и не знаю.

Баба, которая всегда меня учила всем помогать, перед смертью сказала: «Ника! Никогда никому не помогай, не верь людям!» Как она была права, но я верю по-прежнему. Наверное, перед смертью тоже так скажу…

Наступило время I курса. Из четырех классов, отчислив «профнепригодных», сделали три. Один из них – элитный, с педагогами Л. С. Литавкиной и А. И. Бондаренко. В тот момент к Бондаренко особенно благоволила Головкина, он мог взять в свой класс лучших ребят. Меня Бондаренко не взял, посчитав, что Костя Иванов и Дима Белоголовцев гораздо перспективнее.

Я попал в класс М. В. Крапивина. Выпускник нашей школы по классу Л. Т. Жданова, он только закончил свою артистическую карьеру в Музыкальном театре имени К. С. Станиславского и Вл. И. Немировича-Данченко и начал преподавать. Девочек нашего класса стала вести Е. Л. Рябинкина.

Если честно, я уверен, что мальчикам до 15 лет надо заниматься гимнастикой, а не классическим танцем. Потому что после пубертата у них все меняется в фигуре, в костяке, в подвижности суставов, в мышечном аппарате. И педагогу классики приходится начинать с нуля. Причем у мальчиков переходный возраст по-разному выпадает – у кого в 14, у кого в 15, у некоторых даже в 16 лет.

Хорошо помню, каким я пришел на I курс. Я очень вырос, изменились ноги. А тела как такового не было еще долго, я и школу заканчивал до конца физически не оформившись. Дело даже не в худобе – как это объяснить? Были одни ноги да руки.

Но мне с Крапивиным очень повезло. Это первый человек, кто мне объяснил, что у меня есть все данные, чтобы стать хорошим артистом. Потому что от Пестова я только и слышал, что ни на что не годен, от Рахманина – что надо стараться. И всё. А тут мною честно занялся Михаил Вольевич. Он со мной много всего репетировал, в частности вариацию В. Гзовского из «Эсмеральды», но я ничего не мог станцевать, потому что такой слабенький был, ужасно. Вообще ничего не получалось. Я не мог две части вариации соединить. Не хватало сил, выносливости. Но Михаила Вольевича это как будто и не смущало, наши репетиции продолжались.

Со мной в классе училась Карина Абасова. Я с ней регулярно встречался в «Стасике» – так для краткости называют и теперь Музыкальный театр имени К. С. Станиславского и Вл. И. Немировича-Данченко. В то время Карина была влюблена в артиста балета этой труппы Гену Янина, который исполнял в основном партии шутов и делал это очень здорово. Никто тогда и представить себе не мог, что, заступив на должность генерального директора Большого театра, В. В. Васильев тут же подпишет приказ о приеме Г. Янина в труппу на