Роковой поцелуй - Блэйн Андерсен

И опять Элис вернулась к своему решению: раз и навсегда выбросить Кейрона из своих мыслей. Хватит! Ее будущее связано с Хэдли. Да, он такой предсказуемый, обыденный, его образ просто меркнет в сравнении с образом Кейрона! Но все равно, по законам права и совести, она принадлежит Хэдли и никому иному.

Во всяком случае, с этим Кейроном Чатэмом можно объясниться попозже. Пока она беглянка, она связана с Хэдли. Ни о чем другом она не должна и думать — по крайней мере до тех пор, пока она не вернет себе Брайархерст. Но надо как‑то это ускорить.

21 марта 1792 г.

Дорогой Хэдли! Эта моя роль гувернантки становится все более трудной. Честно говоря, я не уверена, как долго еще я смогу ее играть или долго мне дадут такую возможность. Я просто умираю от желания узнать что‑нибудь новое о том, как продвигаются твои розыски. Иначе я бы не стала рисковать и писать тебе. Очень хочется домой. Пожалуйста, поспеши. С Богом.

Твоя любящая невеста Элисон

Перечитав письмо, Элис вычеркнула слова «любящая невеста» и подпись. Если письмо перехватят, это будет опасно для них обоих. Впрочем, был и другой мотив. В глубине души она сознавала: второй важнее.

8

«Поберегись!» — голос бегущего перед экипажем слуги‑скорохода заставил Элис отпрянуть в сторону; она едва не упала на мостовую. Она и прошла всего три квартала — и три раза проезжавшие мимо кареты едва не расплющили ее о стену дома; в последний момент она едва успевала спрятаться за какой‑нибудь столб. Прошедший ночью дождь превратил улицы в месиво грязи, колеса эту грязь разбрызгивали, и весь подол ее юбки был залеплен грязью.

Если бы Элис не приходилось играть роль бедной гувернантки, она бы наняла извозчика прямо от дверей дома Данкена. Это было, однако, рискованно. При ее маленьком жалованье нанимать кеб — было слишком подозрительно. Она решила пренебречь комфортом ради безопасности, и вот она уже пять кварталов идет пешком, направляясь к Черинг‑Кроссу. Ну, теперь, кажется, можно и сесть в кеб.

Устроившись в кабине, она вытащила из сумочки свой кружевной носовой платочек и попыталась с его помощью стереть грязь с подола своей саржевой юбки. Платок быстро превратился в комок грязи. Не найдя иного выхода, Элис приоткрыла дверь кеба и выбросила его на панель.

Она направлялась в Хаундсдитч, где Беатриса с сестрой Лидией снимали маленькую квартиру. Глядя сквозь грязное стекло и провожая взглядом проплывающие мимо здания, Элис вдруг подумала, что за месяц своего пребывания в Лондоне она впервые получила два выходных и еще по‑настоящему не видела города. Может быть, устроить себе нечто вроде экскурсии? Может быть, это поднимет ей настроение? Сегодня утром она имела еще один неприятный разговор с Данкеном, так что теперь ей определенно нужны были какие‑то положительные эмоции. Элис постучала вознице, но он в уличном шуме не расслышал ее стука. Постучала второй раз, посильнее — лошади остановились.

— Чего изволите, миледи? Мы едем по Стрэнду, как вы и сказали. Вы обещали заплатить до Хаундсдитча. Передумали?

— Я по‑прежнему хочу туда. Но провезите меня мимо оперного театра.

Четыре года назад, когда она с отцом была в Лондоне, она слушала там оперу Генделя, и воспоминания о том событии теплой волной захлестнули ее. Роскошная ложа, веселые шутки отца, звук настраиваемых струн — все это как будто подняло ее со скамейки обшарпанного экипажа и унесло куда‑то далеко, далеко… Может быть, если она увидит здание театра воочию, ей станет еще лучше…

— Это не по пути. Я поеду, куда прикажете, конечно, но придется тогда доплатить.

Элис вынула пять шиллингов и положила их на ладонь в перчатке. Глаза извозчика блеснули, он поспешно — пока богатая дама не передумала — схватил монеты и засунул их в верхний карман своей грязной шерстяной куртки.

— Оперный театр, отлично, миледи! — Слава Богу, он отвернулся от нее, теперь и вздохнуть можно свободно. Лошади дернули, экипаж начал сворачивать со Стрэнда, направляясь к Друри‑Лейну, этому кварталу богемы.

Элис попыталась взять себя в руки и успокоиться — но тщетно. Все ее существо тряслось и кричало — бурная тряска экипажа и громкий стук его железных колес были лишь слабой имитацией того, что творилось у нее в душе. Она отправилась к Беатрисе просто потому, что больше было некуда, не уверенная, что вообще вернется обратно в дом Данкена. У нее была слабая надежда, что бывшая наставница ее как‑то утешит, подскажет что‑то, что могло бы ей помочь пережить нынешние невзгоды.

Странно, что Данкен, при всей его необузданной ярости, все‑таки не уволил ее.

Пусть бы он уж это сделал — тогда, по крайней мере, он освободил бы ее от необходимости самой принимать решение. Она была совсем не уверена, что сможет продолжать свою игру: все эти накрахмаленные данкеновские понятия о правилах поведения были ей невыносимы!

— Вы должны помнить, кто вы такая! — орал он на нее, заложив пальцы за жилетку. При этом он расхаживал по библиотеке вперед‑назад, как школьный учитель, раздумывающий — распорядиться принести розги или нет. — Вы должны знать свое место и должны строго подчиняться предписанным вам правилам! Вы находитесь у меня в услужении.

В услужении! Доходов от Брайархерста было бы вполне достаточно, чтобы ей пять раз нанять самого Данкена к себе в услужение! Она слышала, что его дед женился не на ровне — на дочери какого‑то лавочника — так, по крайней мере, это выглядело со слов миссис Спунер. И человек такого сомнительного происхождения осмеливается демонстрировать ей свое сословное превосходство! Элис гневно стукнула каблучком по днищу экипажа, так что возница принял это за сигнал остановиться.

— Поезжай! — преувеличенно громко крикнула она — ярость еще не утихла.

Она поправила шляпку, и, подперев подбородок кулачком в перчатке, предалась созерцанию проплывавших мимо нее городских пейзажей. Дорога от Сент‑Джеймса до Хаундсдитча была полна контрастов: богатство и нищета соседствовали друг с другом.

Вот — кварталы аккуратных особнячков, где живут зажиточные горожане, отгородившиеся толстыми кирпичными стенами от суеты и толкотни большого города; вот — темные прокопченные дымом кварталы, где живет беднота, с частоколом печных труб, дымок от которых символизирует тщету усилий их обитателей поддерживать достойное существование, а вот — сплошные ряды лавок, где можно купить все — от постельного белья до пучка редиски. Блеск и нищета Лондона.

Виды города — ослепляли, а его звуки — оглушали, — даже сквозь стекло ее кеба. Крики нищих, тирольские рулады молочниц, голоса уличных певцов, стоявших на перекрестках со шляпами для сбора монет в ногах. И поверх всего — густая пелена дымного тумана — как на похоронах, при отпевании. Все настраивало на меланхолический лад — что вполне соответствовало настроению Элис.