Арестант пятой камеры - Кларов Юрий

Стрижак-Васильев держался как-то в стороне от всего того, чем жили офицеры. И тем непонятней было его участие в споре, который, по мнению Колчака, был не только бессмысленным и глупым, но и нетактичным по отношению к царствующей фамилии. Речь шла о государственном устройстве. Нужен ли России парламент? Вот тогда-то Стрижак-Васильев и высказал в несколько эзоповской манере мысли, которые так поразили Колчака. Впрочем, его не столько поразили сами мысли, сколько то, что они могли появиться у потомственного дворянина, офицера флота. И Колчак склонялся к тому, что непонятный для него офицер всего-навсего позер, а его наивно-крамольные высказывания - лишь юношеская бравада, жалкая попытка соригинальничать, утвердить путем шокинга свое «я». Поэтому он позволил себе снисходительность по отношению к зеленому мичману, который, наверно, уже тогда был одним из тех, кто привел Россию к гибели…

Спор в палате Колчак попытался завершить шуткой. «Поверьте мне, мичман, флот больше подходит для карьеры, чем революция, - сказал он.- - Я, правда, никогда не занимался политикой, но знаю, что революционеры в России никогда выше эшафота не поднимались»… Спорящие, оценив вовремя сказанное бонмо, заулыбались. Но Стрижак-Васильев не принял шутку и спросил: «А вам не кажется, Александр Васильевич, что флот и революция когда-нибудь соединятся?»

И вот это произошло во дворе Черноморского экипажа…

- Братишки революционные матросы! - кричал оратор, размахивая руками. - Не поддавайтесь гадам офицерам, прислужникам империалистов! Пущай они сдают оружие! А мозги нам пущай не задуривают, не затемняют нашу революционную бдительность! Верьте только большевикам, потому что большевики говорят святую революционную истинность. Кончай войну со своим трудовым братом - германским мужиком и рабочим!

…Да, к тому времени у правительства уже не было Дисциплинированных частей, которые бы могли искоренить эту заразу… Не было.

Через день после митинга началось разоружение офицеров. Затем решение делегатского собрания матросов об отстранении его, адмирала Колчака, от командования флотом. Мало того, в судовых и полковых комитетах начались дебаты о его аресте. И его бы арестовали, если бы не поспешный отъезд в Петроград. Наверняка бы арестовали…

Когда в апреле 1917 года он был у Плеханова note 21 , тот говорил ему, «что все идет не так, как мы хотели или предполагали, события принимают стихийный характер».

Нет, отныне едва избежавший ареста Колчак не верил в стихийность. Он теперь не сомневался, что за всем происходящим стоят ненавистные ему большевики, одним из которых и был тот странный мичман. Именно они инспирировали приказ № 1 Совета рабочих и солдатских депутатов, именно они организовали апрельскую демонстрацию, именно их слова повторял матрос на митинге, который окончательно разрушил его флот…

Обо всем этом Колчак говорил в своем докладе на заседании «правительства», которое проходило в Мариинском дворце. Доклад ничего не мог изменить, но адмирал должен был высказать этим политическим болтунам все, что он о них думает…

Затем встреча с американским адмиралом Гленноном. В Америке обсуждался план морского десанта на Босфор и разрабатывались новые эффективные методы борьбы с немецкими подводными лодками. Гленнон предложил Колчаку посетить Америку, Ну что ж, если Россия в его услугах больше не нуждается, он счастлив быть полезен как специалист ее союзникам…

Во главе группы русских офицеров Колчак вместе с адмиралом Гленноном выезжает в Берген, оттуда в Лондон, а затем в Галифакс. Здесь Колчака ждут почет и признание, которых его лишила революция.

Накануне отъезда из Сан-Франциско на родину Колчак впервые услышал о свержении Временного правительства. Правда, американским газетам трудно верить. Однако, прибыв в Иокогаму, он узнал, что на этот раз газеты не солгали: да, в России большевистское правительство, оно ведет с немцами переговоры о заключении мира… «Мир без аннексий и контрибуций!» Этот лозунг был ему хорошо знаком. Итак, болтуны из Зимнего дворца пожинали то, что посеяли… Этого следовало ожидать…

Колчак обращается к английскому правительству с просьбой зачислить его в армию его величества короля Великобритании и направить на Месопотамский фронт. Что ж, правительство Англии готово пойти навстречу безработному адмиралу. Но почему именно Месопотамский фронт? И в Сингапуре английский генерал вручает Колчаку телеграмму: в силу изменившейся ситуации на Месопотамском фронте и просьбы русского посланника в Китае князя Кудашева правительство его величества считает полезным для общего дела, чтобы офицер британской службы, русский адмирал Колчак вернулся на свою бывшую родину, где ему рекомендуется ехать на Дальний Восток…

И вскоре в городах «восточной окраины» Российской империи появилось воззвание: «Я, адмирал Колчак, в Харбине готовлю вооруженные отряды для борьбы с предателями России - большевиками…»

Так русский адмирал и офицер британской службы сделал свой выбор, восстав против воли народа и революции…

ОБРАЩЕНИЯ

К рабочим и крестьянам:

«Голодные, полузамерзшие банды остатков колчаковских войск, собирая последние силы, стремятся к Иркутску…

Красный Иркутск будет ими разграблен и обильно полит рабоче-крестьянской кровью, если мы не сумеем его защитить.

Рабочие и крестьяне! Все, как один, вставайте на защиту нашего красного Иркутска… Запись рабочих в боевые дружины производится в Военном комиссариате (бывш. штаб округа на Медведниковской улице)».

К членам партий:

«Военно-революционный комитет объявляет, что все члены партий, стоящих на платформе Советской власти, не имеют права покидать пределы города Иркутска без особого на то разрешения партийных комитетов… Все партийные товарищи немедленно же должны зарегистрироваться у секретарей партий с обозначением, где бы они могли работать…

Виновные в нарушении сего постановления будут привлекаться к строгой ответственности. Ревком».

К населению:

«В городе распространяются слухи об якобы готовящейся эвакуации города, о возможности занятия города каппелевцами и т.д. Слухи эти, нервируя население, создают то напряженное, тревожное настроение, которым так любят пользоваться наши враги для разных провокационных действий, для создания ни на чем не основанной паники и т.д.

…Ревком призывает всех к соблюдению революционного порядка, к борьбе с провокационными слухами, откуда бы они ни исходили, к революционному творчеству по созданию фронта против всех врагов народа…

Красный Иркутск охраняется красными войсками и никому не сдаст своих позиций.

Военно-революционный комитет».

К врагам!

«Иркутский военно-революционный комитет, опираясь на волю масс и ту огромную силу Советской России, которая оказалась способной внести разложение в ряды врага даже через Штыки колчаковскои армии, вступив в управление краем, не счел необходимым красным террором неумолимо расправиться с врагами народа… Однако имеются безумцы… работа которых может заставить Революционный комитет пересмотреть свое отношение к моменту и сдавшейся буржуазии и реакционным элементам города.

Военно-революционный комитет, ответственный перед массами за сохранение революционного порядка, заявляет, что он будет беспощаден и не остановится ни перед какими мерами, если сдавшийся враг сделает попытку хотя бы на час возвратить ненавистную кровавую тиранию старой власти.

Иркутский военно-революционный комитет».

СОЛДАТ С ПЛАКАТА

С первого взгляда могло показаться, что в большой полутемной комнате, где продолжала работу после перехода власти к ревкому бывшая комиссия Политцентра, ничего не изменилось. Но это было не так, и, если бы Колчак не знал от бывшего начальника тюрьмы о происшедших событиях, он без труда догадался бы о них.

Прежде всего за столом комиссии появился пятый - Самуил Чудновский, председатель только что созданной Иркутской ЧК.

Правда, занятый вылавливанием иркутских белогвардейцев, он бывал на заседаниях сравнительно редко. Но о его существовании, а следовательно, и о существовании ревкома постоянно напоминали пустующий стул и висящий на стене плакат. Этот плакат появился в сусально-золотые времена Февральской революции, когда дисциплинированные генералы, привычно выполняя команду, целовались с рядовыми, а прекрасные, словно восходящая заря свободы, дамы, уставшие от флирта, балов и прочих тягостных повинностей, возложенных на них кровавым самодержавием, осыпали цветами рабочие демонстрации. Да и сам художник, ссыльный студент-медик, был только умеренным либералом, считавшим, что русский народ еще не дозрел до полной демократии.