Костры партизанские. Книга 2 - Олег Селянкин

Когда же полицейский, случайно оказавшийся поблизости, сделал попытку арестовать ее, эта старуха из складок своей юбки выхватила гранату. Вот и попятился, ретировался полицейский. Чтобы, как он утверждает, не свою жизнь обезопасить, а затаиться и, изловчившись, обезоружить эту большевистскую агитаторшу.

Врет, подлец, перетрусил, конечно, и все тут…

Однако он же и молодец: выждав момент, бросился на старуху и, разумеется, запросто спеленал ее.

Самое же обидное — этого пан Золотарь и сегодня не мог простить старой ведьме — без запала была та граната.

Уже за одно то, что полицейского при народе опозорила, эта старуха самой мучительной смерти достойна!

Однако нельзя забывать, нельзя мимо ушей пропустить и то, что изволил молвить пан Шапочник. Конечно, ему, пану Золотарю, наплевать на всю психологию, лично он фаталист и свято верит, что никогда не утонет тот, кому суждено быть повешенным. Разве хоть сколько-то оправдывает эту старуху то, что она всю семью почти враз потеряла? Что ж, в жизни случается всякое. Не выдержала, свихнулась после такого удара? Опять же — судьбой послано ей это испытание на жизненную прочность. И сама она виновата в том, что оказалась неподготовленной к нему и сломалась.

Не было у Золотаря и капельки жалости к Авдотье. Он, глазом не моргнув, растер бы ее в порошок, если бы…

Самое поганое — ничего конкретного не сказал проклятый Опанас! Казнишь или на все четыре стороны эту ведьму отпустишь — все равно ты один в ответе будешь, если высокое начальство начнет спрос: как, что и почему?

Окончательно доконал его Генка, вдруг вернувшийся в камеру допросов. Он подошел и прошептал, обдавая дыханием:

— Учти — он рукастый.

«Рукастый» — следовало понимать: и у самого у него руки длиннющие и мертвой хваткой наделены, сожмут — захрустят ребрышки, как у Свитальского; и к фон Зигелю он подход соответствующий знает, почти после каждой беседы с ним свою личную выгоду имеет.

Что ж, спасибо за напоминание…

Интересно, по собственному соображению или по подсказке чертова Опанаса заявился сюда Генка?..

Очень вежливо — на «вы» — матюкнулся пан Золотарь и почти выбежал из камеры допросов, хлобыстнув дверь: пусть хоть заживо сгниет здесь эта старая ведьма, а он больше пальцем не шевельнет, пока конкретных указаний не получит!

Что такое счастье? На этот вопрос еще недавно Нюська без долгих размышлений ответила бы так: она лично, сколько себя помнит, все время мечтала о любящем муже; и чтобы он видный из себя был, с положением и заслугами, пусть и малыми, но людьми признаваемыми. Как приложение к такому мужу дом — полная чаша: пожелай чего — пожалуйста, дорогая, вот оно!

Совсем недавно таким виделось ей счастье. Не общее для народа какой-то страны или всего мира, а ее личное, можно сказать, только ей и нужное.

А вот теперь она жила под одной крышей с любимым. Как соседка или близкая родственница жила, не больше. Он, как и раньше, еще в Слепышах, держался с ней ровно, ни разу ни словом, ни взглядом не обидел. Но даже и малюсенького шага к сближению не сделал. Больше того, вернувшись поздней ночью, иной раз он даже поесть бывал не способен; посидит за столом в кухне, накурится вдоволь, словно этого в полиции нельзя себе позволить, а потом, ни слова не обронив, уходит в свою горницу — самую малую в доме, — завалится там на кровать.

Сразу засыпал или только лежал — этого она не знала: ни разу не осмелилась непрошеной заглянуть к нему.

И в доме, хотя он просторный, хотя под рукой для услуг — только захоти! — всегда мигом появится Генка, такой сообразительный и ухватистый, что бровью поведи — твое желание поймет и в лучшем виде исполнит, — при всех этих-то условиях в доме только и есть то, без чего прожить невозможно.

И все равно Нюська была счастлива. Счастлива от сознания того, что может быть полезной Василию Ивановичу — постирать его латаную гимнастерку, обед сготовить.

Каждый вечер Нюська с нетерпением ждала его прихода, в тайниках сердца сберегая надежду, что, может быть, уже этой ночью произойдет то, чего она так ждала. Но сегодня, услышав его шаги на крыльце, еле удержала себя, осталась в кухне, где стол был почти накрыт: так ей надо было высказать все, что само рвалось из сердца. А он, как всегда, умывался обстоятельно, долго растирал полотенцем шею и лишь потом подошел к столу и сел, устало облокотившись на него. У Нюськи хватило выдержки, она не обмолвилась и словом, пока он хлебал щи, пока ковырялся вилкой в картошке, обрызганной подсолнечным маслом.

Конечно, разве это еда для настоящего мужика, если нет в ней ни одного кусочка мяса? Однако по теперешнему времени и это благодать, о которой другие и мечтать не смеют. Правда, на второй или третий день после вселения сюда Нюська с помощью Генки все же раздобыла курочку, радовалась, как дите малое, пока ее варила. Но больше ни на что подобное не осмеливалась, с нее хватило и того, что в тот раз он вообще за стол не сел, только и сказал, будто последними словами обложил:

— Не хватало, чтобы и для моего брюха народ грабили!

Кончил он есть, потянулся за кисетом — Нюська быстренько убрала со стола посуду, не вымыла, а просто свалила ее в таз с водой и с шитьем подсела к нему так близко, что почти касалась его плеча. Он глянул на нее удивленно.

— Сегодня днем тебя один человек искал. Не здешний, — тихо сказала Нюська.

Распирало, ох как распирало Нюську любопытство. Прежде всего, конечно, хотелось знать, кем был подослан этот человек? И по какому такому тайному вопросу? Ведь и ребенку ясно, что тому, кто начальника полиции по официальному делу ищет, нечего глазами вдоль улицы зыркать, нечего голос до шепота понижать.

Виду не подал Василий Иванович, как напряглось все в нем, когда Нюська выложила эту новость. Ну и денек выдался! Еще не успел прийти в себя после того, как Авдотью увидел, — потребовал к себе Зигель и тоном приказа сказал, что уже с завтрашнего дня основная обязанность пана Шапочника — сбор продовольствия для потребностей Великой Германии и ее вермахта; пану Шапочнику надлежит лично сопровождать специальную команду, выделенную для сбора продовольствия; взять с собой несколько полицейских и уже этой ночью начать объезд деревень; чтобы с рассветом быть в первой из них, выехать ночью.

— Дозвольте узнать, что и сколько брать в каждой деревне? — попытался хоть что-то прояснить Василий Иванович.

Фон Зигель пронзительно посмотрел на него, словно попытался прочесть невысказанное, и ответил бесцветным голосом:

— У старшего специальной команды есть и список деревень, и инструкция, где все сказано.

Теперь Василий Иванович понял главное, о чем не захотел сказать Зигель: не только еще раз обобрать деревни, но и жестоко покарать кого-то — вот для чего едет специальная команда. Зачем полицейских и его подключили к ней? Во время этой карательной акции они будут, возможно, только в оцеплении или даже просто наблюдателями. Чтобы задубели у них нервы и, если она еще есть, окончательно притупилась самая обыкновенная человеческая жалость; чтобы потом можно было, в душе посмеиваясь, сказать этим полицейским и ему, Василию Ивановичу: «Хотя и не вы были самыми активными участниками ТОЙ карательной акции, но ведь вы участвовали в ней? Советы не прощают подобного. А мы полностью доверяем. Настолько доверяем, что ЭТУ операцию поручаем вам».

Короче говоря, к тому фашисты дело ведут, чтобы получилось как в пословице: коготок увяз — всей птичке пропасть.

Как белый свет, бесконечно стар этот прием. Издавна им пользовались уголовники, чтобы накрепко привязать к себе сообщника. Кровью привязать.

Разгадал Василий Иванович тайную мысль Зигеля, но в ответ только и пробормотал:

— Слушаюсь, господин комендант…

Вернувшись в кабинет, лишь о том и думал, как бы уклониться от возложенного на него. Сказаться больным? Пришлют Трахтенберга или кого другого и мигом на чистую воду выведут. А случится такое — говори спасибо, если только из начальников с треском выгонят. Скорее же всего…

Ничего не смог придумать Василий Иванович, с головной болью пришел домой, надеясь хоть здесь отдохнуть от черных дум, терзавших весь день, а тут Нюська возьми и выскажись! И вот перед ним возникла еще одна задача, которую нужно тоже решать как можно быстрее, и только правильно.

Прежде всего, кто искал с ним встречи? Связной от Николая Павловича? Очень даже возможно: ведь он, Василий Иванович, никого не предупредив, сменил и должность, и место жительства. Вот и пришлось его разыскивать. Однако, если так, почему тот человек сунулся к Нюське? Считает ее любовницей? Это нисколько его не оправдывает: не каждая даже хорошая жена знает, что поручается или доверяется ее мужу. Вот и выходит, тот человек допустил грубую промашку…