Наше падение - Роберт Кормер

Она думала, может ли она рассказать ему о разгроме у них в доме. Пару раз она пыталась об этом говорить, стараясь этого касаться как можно деликатней:

— В те дни в нашем доме произошло нечто ужасное, Бадди, — она любила произносить его имя. — Нечто похожее на изнасилование или грабеж.

— Ты о чем?

— Я о том, все в доме было разрушено, разгромлено, — это слово: «разгромлено». Почему она просто не могла взять и рассказать ему обо всем, что случилось, о Керен в больнице? Она боялась, что это как-то может его оттолкнуть — так же, как все это поставило невидимую стену между ней и ее подругами Пэтти и Лесли? Но то, что она разделяла с Бадди, отличалось от дружбы с ними, если, конечно, это называлось дружбой.

Почему она так боялась об этом говорить? Какая тайна могла отпугнуть его от нее? Или это было как-то связано с Гарри Фловерсом?

И она больше не произносила его имя. Даже когда она познакомилась с Бадди, она задвинула Гарри Фловерса в самый дальний уголок своей памяти, отказываясь о нем думать. Она знала, что Гарри Фловерс учился в региональной школе Викбурга — там же, где и Бадди. Гарри заканчивал выпускной класс, а Бадди лишь в десятый. Знал ли Бадди Гарри Фловерса? Могли ли они кивнуть друг другу в кафетерии? Бадди играл в баскетбол… может, они были в одной команде? «Хватит, хватит…» — сказала она себе. Хватит об этом думать. Региональная школа Викбурга была огромной — тысячи учеников, которые приезжали туда не только из Викбурга, а еще из пригородов и близлежащих деревень. Так что вероятно они не знали друг друга и, может быть, даже и не слышали один о другом.

Радуясь тому, что Бадди чуть ли не светился от любви, она делала все, чтобы как можно меньше думать о Гарри Фловерсе, кроме как во время ее визитов в больницу к Керен. Она почти верила, что разгром произошел в другом месте, в другое время, в другой жизни, превратившись в прошлое, уже необратимо свершившееся. Там же остался и Гарри Фловерс.

Она также поняла, что вместе с мыслями о Гарри Фловерсе из ее жизни ушел и жуткий запах.

«Благослови тебя Господь за Бадди Вокера», — пробормотала она однажды, сидя в больничной часовне.

Если это можно было назвать молитвой.

Когда в первый раз Джейн начала говорить о разгроме, случившемся у нее в доме, Бадди вздрогнул и резко повернулся к ней боком. У него в голове бешено запрыгали мысли, так как он ожидал, что рано или поздно она об этом заговорит. Он начал искать способ, как сменить тему разговора. К счастью в тот момент его взгляд переключился на произошедшее рядом: у проходящей мимо женщины разорвалась переполненная покупками сумка, все продукты вывалились на асфальт и покатились в сторону водосточного желоба. Он помог женщине собрать ее покупки и продолжил стоять рядом с ней с консервными банками в руках, пока на машине не подъехал ее муж.

Каждый раз, как Джейн начинала говорить о домашнем разгроме, он или удалялся от нее на пол шага или менял тему разговора, и каждый раз он чувствовал, когда она вновь собиралась об этом говорить. Но почему она колебалась? Что ей мешало взять и просто рассказать ему об этом? У него возникла ужасная мысль: не подозревает ли она, что он также вовлечен в этот разгром? В протест этой мысли он дернул головой. Как же она могла его любить, если думала, что он участвовал в разгроме ее дома и в нанесении увечий ее сестре? Он подумал, что всеми силами надо ее удержать, и не скупился на поцелуи и ласку. Осознание вероятности того, что Джейн рано или поздно узнает, что он также повинен во всех последних бедах ее семьи, повисло зловещей тенью над их близостью, и это принуждало его пить, хотя с того момента, как познакомился с ней, он старался это делать как можно меньше. Каждый раз он уходил от разговора, ускользал, находил способ заговорить о чем-нибудь другом.

Он делал все, чтобы Джейн не знала, что он пьет. Он беспокоился о запахе изо рта, скопил денег, чтобы купить дорогой освежитель дыхания, не доверяя ни «Септе», ни «Скопу». У него с собой всегда была жевательная резинка, которую он ненавидел, особенно сладкую на вкус или мятную. Иногда, приближаясь к ней, он по возможности дышал носом. И когда они целовались, то замечал, что ей не хватает воздуха. Он не знал, ощущает ли она вкус джина у него во рту? Лучше было, конечно, прекратить пить вообще. Но именно в те дни выпивка помогала отдалить то, что, он боялся, может помешать всему, что возникло между ними. Ведь то, что Джейн выбрала именно его, казалось ему чудом, даром свыше. Вдобавок ко всему было чудо алкоголя, изменяющего желания и делающего жизнь краше, чем она есть на самом деле. Пить приходилось аккуратно, не глотать безумными глотками, понемногу, медленно, фокусируясь на очаровательной Джейн и ее любви, предвкушая их совместную жизнь на протяжении грядущих лет.

Теперь пить много было уже нельзя, и пора было прекратить напиваться до беспамятства — лишь чуть-чуть, немного, чтобы не терять рассудок, держать себя под контролем.

Однажды, пройдя через вращающуюся дверь «Филена», они вышли на тротуар и столкнулись с его матерью. Два недоуменных взгляда какое-то время изучали друг на друга. Он открыл рот, чтобы начать говорить, но что-то будто бы держало его за язык: «Джейн… это моя мать… мама… Джейн Джером…»

Его мать, как всегда выглядела элегантно, каждый волос был на месте, не смотря на то, что день был ветреным. Она замерла как вкопанная, брови приподнялись от удивления, и на ее лице выплыл вопросительный взгляд, будто она спрашивала: «Как долго это будет продолжаться?». И он с тоской подумал, какая же пропасть отделила его жизнь от жизни его матери, сколько времени они не общались. Отступив после того разговора у нее в спальне, о себе она больше не напоминала, и он сам после того ни о чем ее не спрашивал, и теперь от этого он был в ужасе.

— Приятно с тобой познакомиться, — сказала мать (он гордился ее стильными манерами). Тактично остановившись напротив Джейн, она сказала: — В последнее время Бадди счастлив, и я думаю, что в его жизни произошло нечто прекрасное. И вот я вижу, почему…

Чувство вины вдруг напомнило о себе. Он должен был рассказать ей о Джейн. Затем подумал: «Почему она не спрашивает об этом дома, если видит мои перемены?» Для него давно уже не было секретом, что жизнь мало, чем напоминает «мыльный» телесериал.

Позже, когда они шли по улице, их обдувал ветер. Рука Джейн коснулась его руки, и обе их ладони оказались в кармане его куртки. Он подумал о матери, об отце… о любви. О том, как они, очевидно, были сметены вихрем любви, такой же крепкой, как и та, которую в этот момент разделяли между собой Джейн и Бадди. Меняется ли любовь с годами или ослабевает? Его отец в кого-то влюбился, и это была не его мать. Он давал себе отчет, в какую пустоту может превратиться его жизнь, если он вдруг потеряет Джейн. Не это ли произошло с его матерью, когда ее оставил муж, человек, которого она любила, человек, который, предполагалось, любил ее долгие годы? Пока любовь не умерла. И его отец: он полюбил ту женщину — Фаю настолько крепко, что оставил семью. Ужасно, но… но что он почувствовал к той женщине, к Фае? То же, что и Бадди к Джейн? Надо полагать он познакомился с Джейн, потому что был вовлечен в…

— Что случилось, Бадди? — спросила Джейн и снова прижалась к нему, съежившись от ветра. Ее рука все еще была сжата у него в ладони — теплой и влажной от пота.

— Ничего, — ответил он, придя в полный конфуз от мыслей о том, насколько любовь уязвима.

— Твоя мать — очень приятная женщина, — сказала она. — Она очаровательна…

«Это верно, но отец почему-то ее оставил», — подумал он.

В этот вечер он сказал Джейн: «Я буду любить тебя

всегда», — в этих словах было обещание, клятва, надолго — на всю жизнь.

Он ждал ее ответа. Ему хотелось, чтобы она сказала: «Я тоже буду любить тебя всегда».

Но она продолжала молчать. Она склонила голову, волосы упали на щеки, и ветер разнес от них свежесть шампуни.

Он продолжал ждать, затем спросил:

— Джейн?

— Да, — ответила она.

— Я сказал, что буду любить тебя всегда.

Она прижалась к нему, утонув в его объятиях.

— Ты также полюбишь меня навсегда? — печально спросил он.

Она отступила назад, не скрывая удивления. На лбу собрались хмурые морщины.

— Как можно знать об этом сейчас?

Он крепко сжал ее в своих объятиях. Внутри него пробежала дрожь, будто вспышка внутри лампочки от перегорающей спирали, после чего должны были остаться мрак и пустота, не несущая ни малейшего смысла — то, во что обязательно превратится его жизнь, если вдруг рядом с ним больше не будет Джейн.

Вздрогнув, он еще крепче прижал ее к себе и начал целовать. Он делал это целую вечность, пока не расслабил объятия, и она не прошептала дрожащим голосом: «Ой, Бадди…»

Она произнесла его имя голосом, в котором было эхо всей вселенной.