Ламьель - Фредерик Стендаль

— С девицей, обнаружившей большой талант в «Варьете».

Тотчас же герцогиня заставила его замолчать:

— Поезжайте один или, еще лучше, оставайтесь дома...

Ему пришлось потратить полдня, чтобы добиться разрешения. Наконец у него вырвалось:

— Когда при мне нет Дюваля, я как без рук!

— А я не желаю никаких Дювалей; мне король-ленивец не нужен. Я хочу, чтобы вы действовали без посторонней помощи.

— В таком случае я решаю, что мы должны как можно скорее ехать.

Потребовали лошадей, и на другой день, в пять часов утра, двое влюбленных были уже в Руане.

ГЛАВА XI

Прошло две недели. Герцог был в полном блаженстве. Он чувствовал себя с каждым днем все счастливее, но Ламьель начинала скучать. Фэдор назвал себя в гостинице «Англия» просто «господином де Миоссаном», без всякого титула. Он осыпал Ламьель подарками, но через неделю она попросила купить ей платье, в котором она имела бы вид девушки из деревенской буржуазии, и уложила в чемодан дорогие платья и шляпки, подходящие для парижанки.

— Терпеть не могу, когда на меня обращают внимание на улице; мне все вспоминаются коммивояжеры. Я уверена, что я и шага не умею ступить, как настоящая парижская дама.

Для того чтобы быть вполне приятной особой, ей не хватало одного: она слишком мало занималась своим любовником и почти никогда с ним не разговаривала. Она использовала его как своего преподавателя литературы, заставляя читать и объяснять ей комедии, которые шли вечером в театре. Как-то ей случилось увидеть мадмуазель Вольни, которая выступала один раз в Руане, проездом в Гавр.

— Вот женщина, которая научит меня носить ваши красивые шляпы так, что они не будут казаться на мне крадеными. Поедем в Гавр; я там смогу, не торопясь, изучить мадмуазель Вольни.

— Но моя мать тоже угрожала приехать туда. Боже, что будет, если она нас увидит?

— Тогда не будем терять ни минуты, поедем сейчас же.

И они так и сделали.

Сообразительность Ламьель росла не по дням, а по часам. В Гавре, когда старшие лакеи гостиниц подходили к дверцам их кареты и предлагали им различные помещения, она стала находить в них все время то тот, то другой недостаток, пока наконец она не услыхала:

— У нас только что остановилась мадмуазель Вольни, первая актриса театра «Жимназ».

В течение целой недели Ламьель, сидя в крайней боковой ложе, не пропускала ни одного движения мадмуазель Вольни. В Адмиралтейской гостинице она проводила долгие часы у двери своего номера, приоткрытой на площадку лестницы, чтобы наблюдать, как мадмуазель Вольни спускается по ступенькам.

Герцогиня Миоссан приехала в Гавр, и Фэдор дрожал, как лист. Однажды на фешенебельной Парижской улице, когда он шел под руку с Ламьель, у которой была, правда, большая шляпа, он увидел, что им навстречу идет его мать. Ламьель подумала, что он сейчас лишится чувств от страха, но потребовала, чтобы он смело прошел мимо матери. Впрочем, вечером, после спектакля, Ламьель согласилась вернуться в Руан. Она не знала, что бедный Фэдор успел побывать у матери и попросить у нее прощения за то, что не дерзнул поклониться ей на улице из-за особы, с которой шел под руку. Принят он был герцогиней с ужасающей суровостью. Кончилось тем, что она его прогнала, поставив ему в вину, что он осмелился явиться к ней после такого проступка, предварительно не испросив разрешения. Он вернулся к своей возлюбленной, которая за последнее время так изменилась, что герцогиня, отлично ее разглядевшая, не узнала ее, несмотря на ее великолепную фигуру, которую трудно было забыть.

Ламьель обладала теперь уже известной грацией и не была больше похожа на молодую лань, которая того и гляди сорвется и убежит.

Два раза она писала своим родным письма, которые герцог приказывал сдать на почту в Орлеане. Эти письма могли подтвердить басню о наследстве, которую она посоветовала им распустить в деревне на следующий день после ее отъезда.

Ламьель провела в Руане месяц, неимоверно скучая. Герцог дошел до того, что стал испытывать к ней настоящую страсть, отчего сделался для нее еще более невыносимым. В своем сердце Ламьель читала лишь безграничную скуку. Впрочем, она еще не отдавала себе полного отчета в ее причинах, хотя и заставляла Фэдора читать ей по четыре часа в день, отчего у бедного юноши даже уставала грудь. Раза два или три она по легкомыслию чуть было не затеяла с ним разговора о том, почему ей так скучно, но вовремя спохватилась.

Большая затейница, Ламьель придумывала всевозможные способы убить время; однажды она заставила герцога учить ее геометрии. Это еще усилило его любовь. Занятия геометрией научили юного питомца Политехнической школы не удовлетворяться словами во всем том, что не касалось незыблемых прав знати и тех выгод, которые она могла извлечь из духовенства. Даже не понимая, чем он обязан этой науке, Фэдор любил ее до безумия; он был восхищен легкостью, с какою Ламьель усвоила ее основы.

Благодаря этим занятиям и непрестанным размышлениям Ламьель стала совсем непохожа на ту девушку, которая шесть недель до того покинула свою деревню. Она постепенно научилась находить название волновавшим ее мыслям. Она думала: «Девушка, убегающая от своих родных, поступает дурно, это вполне очевидно, так как ей всегда приходится скрывать то, что она делает; но почему же люди ведут себя дурно? Чтобы развлекаться, а между тем я умираю от скуки. Я вынуждена убеждать себя, чтобы найти в своей жизни хоть что-нибудь привлекательное. Вечером у меня театр; когда идет дождь, я езжу в карете; но зато мне постоянно приходится гулять вдоль Сены по той же аллее с высокими деревьями, которые я знаю наизусть. Герцог считает, что бродить по полям — недостаточно благородное занятие.

«За кого бы нас приняли?» — говорит он мне. — «За людей, которые находят в этом удовольствие». — А он еще утверждает — и притом с видом человека, который только и ждет, чтобы сказать мне что-нибудь наперекор, — что мои слова отдают вульгарностью и дурным тоном.

Он мне уже порядочно надоел через неделю после того, как Жан Бервиль объяснил мне за мои же собственные деньги, что такое любовь; но прожить два месяца вдвоем, боже ты мой! Да еще в этом прокопченном Руане, где я не знаю ни души!»

Вдруг Ламьель осенила блестящая мысль: «Когда я его вновь увидела, после того как должна была выносить любезности этих грубых коммивояжеров, корчивших из себя ловеласов, он мне показался вполне приемлемым; нужно прогнать его на три дня».

— Друг мой, — сказала она ему, — проведите-ка три или четыре дня с вашей матушкой; я ей обязана очень многим, и если она когда-нибудь узнает, что в беспорядочной жизни, которую вы ведете в Руане, виновата я, она сможет меня счесть неблагодарной, а это было бы мне очень неприятно.

Эта мысль о неблагодарности шокировала Фэдора и показалась ему проявлением дурного тона. Она предполагала своего рода равенство, и хотя он об этом никогда не задумывался, ему казалось на основании рассуждений, которым его научила геометрия, что племянница сельского регента должна испытывать всяческое уважение к даме, занимающей такое положение, как его мать, независимо от того, оказывали ли ей какие-либо благодеяния или нет, а потому смешно выискивать в этом случае какую-то благодарность. Кроме того, у него не было ни малейшего желания выслушивать нескончаемые проповеди; но так как Ламьель повторила свое приказание, ему пришлось покориться, и он поехал.

Ламьель была вне себя от радости, когда оказалась одна и избавилась от вечных любезностей и комплиментов молодого герцога. Она начала с того, что купила себе пару деревянных башмаков и подхватила под руку экономку хозяйки гостиницы.

— Погуляем по полям, душечка Марта, — сказала она ей, — убежим подальше от этого несносного руанского бульвара, черт бы его подрал!

Марта, глядя на то, как она бродит по полям, выбирая тропинки, а иной раз сбивается с них, останавливаясь, чтобы насладиться своим счастьем, спросила:

— Что, не идет?

— А кто?

— Да тот кавалер, которого вы ищете.

— Боже меня упаси от кавалеров! Свобода мне дороже всего. А разве у вас не было любовника?

— Был, — ответила Марта, понизив голос.

— Ну, и что вы об этом скажете?

— Это чудесная вещь.

— А для меня нет ничего скучнее. Все расхваливают мне эту любовь, словно она величайшее счастье; во всех комедиях только и видишь людей, говорящих о своей любви; в трагедиях из-за любви даже убивают друг друга; а мне бы хотелось, чтобы мой любовник был моим рабом, — я прогнала бы его через четверть часа.

Марта прямо окаменела от изумления.

— И это говорите вы, сударыня, когда у вас такой прелестный возлюбленный? Кто-то недавно уверял хозяйку, что он вас прекрасно знает и что господин Миоссан похитил вас у другого любовника, который давал вам тысячу франков в месяц.

— Держу пари, что этот «кто-то» был коммивояжером.